- Не знаю, - пожимаю плечами я. - Если отправим письмо на следующей неделе, возможно, к середине февраля получим ответ. Но наверняка не скажешь.
Эйбилин, поджав губы, рассматривает свои записи. И тут я замечаю нечто, на что прежде не обращала внимания. Предвкушение, проблеск волнения. Я была настолько поглощена собственными переживаниями, что мне такое и в голову не приходило. Оказывается, Эйбилин не меньше, чем я, нервничает при мысли о том, как редактор в Нью-Йорке будет читать ее историю.
На пятой встрече Эйбилин читает о том дне, когда погиб ее сын Трилор. Как белый бригадир зашвырнул его переломанное тело в кузов грузовика. "А потом они просто сбросили его у больницы для цветных. Там была медсестра, она мне рассказала. Белые просто выкатили его из кузова и уехали". Эйбилин не плачет, просто долго молчит, а я не отвожу взгляда от пишущей машинки.
На шестой встрече Эйбилин говорит:
- К мисс Лифолт я пришла работать в 1960-м. Когда Мэй Мобли было две недели от роду.
И передо мной словно распахиваются тяжелые врата доверия. Она описывает постройку туалета в гараже, признается, что теперь рада тому, что он есть. Это гораздо лучше, чем выслушивать жалобы Хилли на то, что приходится пользоваться одним туалетом с прислугой. Эйбилин рассказывает, как однажды я заметила, что черные слишком часто ходят в церковь. Она это запомнила. Я поеживаюсь при мысли о том, что еще могла наговорить, не подозревая, что прислуга меня слышит.
Как-то вечером она пробормотала:
- Я тут подумала…
Терпеливо жду продолжения. После того как Эйбилин стошнило, я усвоила, что нужно просто дать ей время.
- Я подумала, что мне, наверное, нужно почитать кое-что. Это могло бы помочь с моими собственными записками.
- Вы можете сходить в национальную библиотеку. У них целый зал посвящен писателям Юга. Фолкнер, Эудора Уэлти…
Сдержанное покашливание в ответ.
- Вы же знаете, черных не пускают в эту библиотеку.
Какая же я дура.
- Простите, я забыла.
Библиотека для цветных никуда не годится. Несколько лет назад около белой библиотеки проходила сидячая забастовка, об этом писали в газетах. Когда толпа чернокожих явилась на эту демонстрацию, полицейские просто спустили на них немецких овчарок. Глядя на Эйбилин, я вновь вспоминаю, как она рискует, ведя беседы со мной.
- Я с радостью возьму для вас любые книги, - говорю я.
Эйбилин спешит в спальню и возвращается оттуда со списком.
- Я, наверное, отмечу те, которые хочу в первую очередь. В библиотеке Карвер я уже три месяца в листе ожидания на "Убить пересмешника". Давайте посмотрим…
Она отмечает следующие книги: "Души черного народа" Дю Буа, стихи Эмили Дикинсон (любые), "Приключения Гекльберри Финна".
- Некоторые я читала в школе, но не до конца. - Она продолжает отмечать, периодически задумываясь над следующей книжкой.
- Вы хотите почитать… Зигмунда Фрейда?
- О, он потрясающий, - кивает Эйбилин. - Мне интересно узнавать, как работает голова. Вам когда-нибудь снилось, что падаете в озеро? Он пишет, что это вы вспоминаете собственное рождение. У мисс Франсес, у которой я работала в 1957-м, у нее были все его книги.
На двенадцатом заглавии я решаюсь спросить:
- Эйбилин, а давно вы собирались попросить меня об этом? Чтобы я взяла для вас книги?
- Какое-то время, - пожимает она плечами. - Наверное, боялась.
- Вы думали… я откажусь?
- У белых свои правила. Я же не знаю, каких вы придерживаетесь, а каких - нет.
Мы пристально смотрим друг на друга.
- Я устала от правил, - наконец произношу я.
Эйбилин усмехается и выглядывает в окно. И я понимаю, насколько неубедительно для нее звучит это признание.
Битых четыре дня я торчу за машинкой в своей комнате. Двадцать отпечатанных страниц, испещренных красными пометками и исправлениями, превращаются в тридцать одну аккуратную страницу на белой стрэнтморской бумаге. Я пишу краткую биографию Сары Росс. Эйбилин выбрала себе такой псевдоним в память своей учительницы, которая скончалась много лет назад. Указываю возраст героини, чем родители зарабатывали на жизнь, а следом идут рассказы Эйбилин в том виде, в каком она сама их написала, - простые и откровенные.
На третий день мама кричит снизу, чем это я там занимаюсь дни напролет. А я кричу в ответ, что печатаю заметки по поводу изучения Библии - пытаюсь объяснить, почему я люблю Иисуса.
Слышу, как мама говорит отцу после ужина: "Она занялась делом". Приходится теперь таскать с собой повсюду Библию, чтобы выглядело правдоподобно.
Читаю, правлю, вечерами отвожу текст Эйбилин, и она тоже перечитывает. Над теми местами, где все идет гладко, она улыбается и покачивает головой, но когда дело доходит до мрачных эпизодов, она снимает очки и замечает:
- Понимаю, я сама это написала, но неужели вы действительно хотите рассказать о…
И я твердо отвечаю:
- Да, хочу.
Признаться, я и сама удивляюсь, что же такого в рассказах об отдельных холодильниках для черных в доме губернатора, о белых женщинах, закатывающих истерику из-за складок на салфетках, о том, как белые детишки называли Эйбилин мамой.
В три часа ночи, сделав лишь два небольших исправления в тексте, который ужался до двадцати семи страниц, я укладываю рукопись в желтый конверт. Вчера я позвонила в офис миссис Штайн. Ее секретарша Рут сказала, что та на совещании, но записала мое сообщение о том, что интервью готово к отправке. Сегодня миссис Штайн не перезвонила.
Прижав конверт к груди, я готова разрыдаться от изнеможения. На следующее утро отправляю его по почте. Возвращаюсь домой, падаю на свою старую железную кровать и начинаю думать, что произойдет… если ей понравится. Что, если Элизабет или Хилли разоблачат нас? Что, если Эйбилин выгонят с работы, посадят в тюрьму? Я словно несусь вниз по длинному тоннелю. Боже, а вдруг ее искалечат, как того темнокожего юношу, что зашел в туалет для белых? Что я творю? Зачем подвергаю ее такому риску?
Проваливаюсь в сон. И все следующие пятнадцать часов меня мучают кошмары.
На часах четверть второго. Я, Хилли и Элизабет сидим в столовой Элизабет в ожидании Лy-Анн. Я сегодня ничего не ела, если не считать маминого "гормонально-корректирующего" чая, меня подташнивает, и вдобавок я нервничаю. Ноги ерзают под столом. И вот так уже десять дней - с тех пор, как отправила Элейн Штайн записки Эйбилин. Я звонила в Нью-Йорк еще раз, и Рут сказала, что передала все еще четыре дня назад, но до сих пор никакого ответа.
- Ну разве это не чудовищная грубость? - Хилли бросает мрачный взгляд на часы.
Лy-Анн опаздывает уже во второй раз. Эдак она ненадолго задержится в нашей группе.
В столовую входит Эйбилин, я изо всех сил стараюсь не смотреть на нее. Боюсь, Хилли или Элизабет могут догадаться о чем-нибудь по моему взгляду.
- Прекрати болтать ногой, Скитер. Ты весь стол шатаешь, - ворчит Хилли.
Эйбилин в своей белоснежной униформе двигается по комнате почти неслышно, ничем не выдавая наше с ней знакомство. Полагаю, она научилась мастерски скрывать свои чувства.
Хилли тасует колоду, сдает "джин рамми". Пытаюсь сосредоточиться на игре, но стоит глянуть на Элизабет, как всякие мелочи всплывают в памяти. Как Мэй Мобли ходила в туалет в гараже, как Эйбилин запрещают хранить ее ланч в холодильнике Лифолтов. Маленькие тайны, в которые я теперь посвящена.
Эйбилин подносит мне печенье на серебряном подносе. Наливает чай с таким видом, будто мы совершенно незнакомы. С тех пор как отправила письмо в Нью-Йорк, я заходила к ней дважды, оба раза приносила книги из библиотеки. Она все так же встречает меня в зеленом платье с черными узорами. Иногда она украдкой снимает под столом туфли. А в прошлый раз достала пачку "Монклэр" и закурила, прямо при мне, и это было так непринужденно и так здорово. Я тоже взяла сигаретку. А сейчас она смахивает со стола крошки в серебряный совочек, который я подарила Элизабет и Рэйли на свадьбу.
- Что ж, пока мы ждем, у меня есть новость, - говорит Элизабет, и я узнаю это выражение лица, этот заговорщический кивок, рука прижата к животу… - Я беременна, - улыбается она, но губы чуть подрагивают.
- Чудесно! - восклицаю я. Откладываю карты, касаюсь ее плеча. Она и вправду готова расплакаться. - Когда срок?
- В октябре.
- Очень хорошо, как раз пора, - обнимает подругу Хилли. - Мэй Мобли уже подросла.
Элизабет со вздохом закуривает. Смотрит на свои карты.
- Да, мы все рады.
Мы играем несколько партий для разминки, Хилли и Элизабет обсуждают детские имена. Я стараюсь внести свою лепту:
- Если будет мальчик, то, конечно, Рэйли.
Хилли рассказывает об избирательной кампании Уильяма. В следующем году он намерен баллотироваться в сенат штата, хотя и не имеет политического опыта. Я рада, когда Элизабет велит Эйбилин подавать закуски.
Эйбилин приносит заливное, и Хилли обращается к ней:
- Эйбилин, я привезла вам старое пальто и узел всякой одежды из дома миссис Уолтер. После ланча сходите к моей машине и заберите, хорошо?
- Да, мэм.
- Не забудьте. Я не собираюсь возить это еще раз.
- Как это мило со стороны мисс Хилли, правда, Эйбилин? - вступает Элизабет. - Заберите одежду сразу же, как мы закончим.
- Да, мэм.
Разговаривая с чернокожими, Хилли повышает голос на добрых три октавы. Элизабет улыбается, будто обращается к ребенку, не собственному, разумеется. А я, похоже, начинаю замечать подобные детали.
К тому моменту, как является Лy-Анн, мы покончили с креветками в панировке и переходим к десерту. Хилли на удивление снисходительна. В конце концов, Лу-Анн опоздала из-за поручений Лиги.
Еще раз поздравив Элизабет, иду к своей машине. Эйбилин на улице собирает тряпье: поношенное пальто 1942 года и старую одежду, которую Хилли по каким-то причинам не захотела отдать своей служанке, Юл Мэй. Подходит Хилли, протягивает мне конверт:
- Для следующего бюллетеня. Ты ведь поместишь это для меня?
Я киваю, Хилли направляется к машине. Эйбилин, открывая дверь черного хода, бросает на меня вопросительный взгляд. Отрицательно мотаю головой, одними губами произношу "Нет". Она чуть заметно прикрывает веки и возвращается в дом.
Вечером работаю над информационным выпуском, хотя с большим удовольствием занималась бы историями прислуги. Просматриваю заметки с последнего совещания Лиги, затем перехожу к конверту от Хилли. Внутри только один листок, исписанный витиеватым почерком.
Хилли Холбрук представляет "Инициативу по обеспечению домашней прислуги отдельным санузлом". Как меру по предотвращению заболеваний. Малобюджетная установка в вашем гараже или сарае - для домов, лишенных такой важной детали.
Дамы, знаете ли вы, что:
99 % болезней цветных переносятся уриной
Почти все заболевания чернокожих смертельно опасны для белых, потому что у нас нет иммунитета, который содержится в их темном пигменте
Некоторые бактерии белых тоже могут быть опасны для цветных
Защитите себя. Защитите своих детей. Защитите свою прислугу.
От имени семьи Холбрук мы призываем вас - присоединяйтесь!
В кухне звонит телефон, и я, спотыкаясь, лечу вниз. Но Паскагула уже взяла трубку.
- Резиденция мисс Шарлотты.
Я готова испепелить взглядом бедную маленькую Паскагулу, но тут она произносит:
- Да, мэм, она здесь, - и протягивает мне трубку.
- Евгения слушает, - торопливо отвечаю я. Папа в поле, мама в городе на приеме у врача, так что я могу устроиться за кухонным столом.
- Это Элейн Штайн.
- Да, мэм. Вы получили мое письмо?
- Да, - отвечает она, и несколько секунд в трубке слышно только ее дыхание.
- Эта Сара Росс… Мне понравились ее рассказы. Она, конечно, любит кветч, но не бьет на жалость.
Я молча киваю. Понятия не имею, что такое "кветч", но, должно быть, что-то хорошее.
- Но я по-прежнему считаю, что книга, состоящая из интервью… обычно не идет. И не беллетристика, и не документальный роман. Возможно, это называется антропологией, но уж слишком жуткая категория.
- Но вам… понравилось?
- Евгения, вы видели обложку журнала "Лайф" на этой неделе? - Слышно, как она выдыхает сигаретный дым прямо в трубку.
Я не видела обложек "Лайф" уже больше месяца, слишком занята была.
- Мартин Лютер Кинг, дорогуша. Он объявил марш на Вашингтон и призвал всех негров Америки присоединиться к нему. И всех белых, коли на то пошло. Негры и белые не объединялись для общего дела со времен "Унесенных ветром".
- Да, я слышала об этом… событии, - соврала я. Ну почему я не читала газет на этой неделе! Теперь кажусь полной идиоткой.
- Мой вам совет - пишите, и пишите быстро. Марш состоится в августе. Вы должны закончить работу к новому году.
У меня перехватывает дыхание. Она предлагает мне писать! Она говорит, что…
- Вы хотите сказать, что опубликуете это? Если я смогу написать к…
- Ничего подобного я не говорила, - резко бросает она. - Я прочту. Каждый месяц я просматриваю сотню рукописей и почти все отклоняю.
- Простите, я… я напишу. И все закончу к январю.
- Да, четырех или пяти интервью недостаточно для книги. Нужно не меньше дюжины, а то и больше. Полагаю, у вас есть возможность это устроить?
С досадой кусаю губы.
- Да… вполне.
- Ну и отлично. Принимайтесь за дело. Пока тема гражданских прав еще актуальна.
Вечером спешу к Эйбилин. С собой у меня еще три книги из ее перечня. Спина болит от сидения за пишущей машинкой. Я составила список всех, у кого есть прислуга (а это вообще все мои знакомые), с именами их служанок. Но некоторых имен я не помню.
- Господи, спасибо! Только взгляните, - улыбается Эйбилин, открывая первую страницу "Уолдена", как будто ей не терпится начать читать прямо сейчас.
- Сегодня днем я разговаривала с миссис Штайн, - сообщаю я.
Руки Эйбилин замирают.
- Я так и знала, что-то случилось. У вас по лицу видно.
Набираю побольше воздуха и решительно произношу:
- Она сказала, что ей очень понравились ваши рассказы. Но… она не может обещать, что напечатает, пока мы не напишем книгу целиком. - Стараюсь, чтобы мои слова прозвучали оптимистично. - Мы должны закончить к новому году.
- Но это ведь хорошая новость, верно?
Я киваю, изо всех сил стараясь улыбаться.
- Январь, - шепчет Эйбилин, потом поднимается и выходит из кухни. Возвращается с настенным календарем, кладет его на стол, перелистывает. - Сейчас-то кажется, что январь еще не скоро… две… четыре… шесть… всего десять страниц. Не успеешь оглянуться, - улыбается она.
- Она сказала, что для того, чтобы она приняла работу, нужно не меньше двенадцати интервью. - Напряжение в голосе невозможно скрыть.
- Но… у вас больше никого нет, чтобы поговорить, мисс Скитер.
Нервно стискиваю руки, закрываю глаза.
- Мне некого больше попросить, Эйбилин. - Голос мой звучит пронзительней обычного. Последние четыре часа я только об этом и думала. - Ну кто, скажите? Паскагула? Стоит мне заговорить с ней, и мама тут же все узнает. Я-то с другими служанками незнакома.
Эйбилин так резко отводит глаза, что я готова расплакаться. Черт тебя побери, Скитер. За несколько секунд я вновь воздвигла стену, которая постепенно разрушалась в течение последних месяцев.
- Простите, - спешу извиниться я. - Простате, что повысила голос.
- Нет, нет, все в порядке. Это мое дело - найти остальных.
- А может… прислуга Лy-Анн? - нерешительно предлагаю я, вытаскивая свой список. - Как ее зовут… Ловиния? Вы с ней знакомы?
Эйбилин кивает, по-прежнему не поднимая глаз.
- Я спрашивала Ловинию. Это ее внук ослеп. Она сказала, что, конечно, жаль, но она должна думать прежде всего о нем.
- А служанка Хилли, Юл Мэй? С ней вы не говорили?
- Ей нужно отправлять своих мальчиков в колледж на следующий год.
- А другие, с кем вы ходите в церковь?
- У всех свои причины. Но на самом деле они очень боятся.
- Но скольких вы спрашивали?
Эйбилин открывает блокнот, листает. Губы шевелятся, она считает про себя. И произносит:
- Тридцать одну.
Разрешаю себе выдохнуть. Даже не заметила, что до сих пор не дышала.
- Довольно… много.
Эйбилин наконец решается посмотреть мне в глаза.
- Я не хотела говорить вам… пока не будет ответа от леди… - Снимает очки. Свою глубокую обеспокоенность она пытается скрыть за неуверенной улыбкой. - Я спрошу еще раз.
- Хорошо, - вздыхаю я.
Эйбилин, сглотнув, часто-часто кивает, придавая убедительности своим словам:
- Прошу вас, поверьте мне. Позвольте остаться в этом деле вместе с вами.
Я вынуждена прикрыть глаза, не в силах видеть ее встревоженное лицо. Как я посмела повысить на нее голос?
- Эйбилин, все в порядке. Мы… вместе.
Проходит несколько дней. Я сижу в жаркой кухне, скучаю, непрерывно курю - в последнее время не могу остановиться. Наверное, у меня "зависимость". Любимое словечко мистера Голдена. "Все зависимые - идиоты". Он время от времени вызывает меня в свой кабинет, просматривает статьи с красным карандашом в руках, зачеркивает, помечает и ворчит. Под конец удовлетворенно буркает:
- Нормально. У вас нормально?
- Нормально.
- Ну и нормально.
На выходе толстая секретарша протягивает чек на десять долларов, и за мою работу в качестве Мисс Мирны этого вполне достаточно.
В кухне жарко, но мне нужно выбраться из своей комнаты, где я только и делаю, что переживаю по поводу отсутствия других желающих сотрудничать с нами. Ну и курить я могу только здесь, потому что это единственное помещение в доме без вентилятора под потолком, раздувающего пепел. Когда мне было десять лет, папа попытался установить здесь вентилятор, не спросив Константайн. Она изумленно ткнула пальцем, как будто увидела грузовик на потолке.
- Это для тебя, Константайн, чтобы не мучилась от жары, ты же все время в кухне.
- Я не смогу работать, если здесь будет вентилятор, мистер Карлтон.
- Запросто сможешь. Сейчас только подключу его.
Папа спустился со стремянки. Константайн тем временем налила воды в кувшин.
- Валяйте, - вздохнула она. - Включайте эту штуку.
Папа повернул выключатель. В ту же секунду, подхваченное порывом воздуха, облако муки взметнулось вверх и закружилось по кухне, записи рецептов взлетели со стола и угодили прямиком на горящую плиту. Константайн живо схватила полыхающий бумажный ком и сунула его в кувшин с водой. Вентилятор провисел на потолке ровно десять минут, а дырка от него осталась по сей день.
В газете сенатор Уитворт указывает на пустующие земли, где планируется построить новый городской Колизей. Переворачиваю страницу. Не желаю, чтобы мне напоминали о свидании со Стюартом Уитвортом.