- Мы сейчас же разойдемся, - обернулся к ним, и его близорукие глазки издевательски блеснули. - Я знал, как обратить ее в бегство, - сказал он. - Она ужасно тщеславная - можно подумать, ей двадцать лет. Впечатление такое, словно мы в какой-то окаянной тюрьме. - Он снова взял стакан. - Впрочем, Берлин и есть тюрьма. Должен вам сказать, - обратился он к Чарльзу, - я жду не дождусь, когда смогу вернуться в Лондон. Вот куда вам надо поехать во что бы то ни стало. Поверьте моему опыту - я перебывал почти во всех великих городах, разве что в вашем легендарном Нью-Йорке не был, но на фотографиях, сделанных с самолета, он довольно-таки отталкивающий, - цивилизованный человек должен жить только в Лондоне.
Ханс осторожно покачал головой и повторил:
- Нет-нет, в Париже.
- Ладно. - Тадеуш перешел на английский: - О'кей. Этому выражению я научился у одного вашего соотечественника, типичного американца на все сто процентов, как он себя аттестовал. Ковбой из Аризоны, шляпа с ведро величиной. Из трясунов, к тому же вегетарианец, поутру никогда не сядет завтракать, пока не хлопнет стопку виски. Крутил роман с заклинательницей змей, она по совместительству еще танцевала нагишом. Когда я с ним познакомился, он держал маленькое boîte на Левом берегу; развесил там по стенам бычьи рога, лассо. Как-то раз он повздорил со своей заклинательницей, накинул ей на шею лассо и ну таскать по полу. Она от него тут же сбежала, но перед этим подложила ему в постель ядовитую змею. И ничего - обошлось. Как он сам сказал: о'кей, мне все нипочем.
- Объясните, о чем вы говорите? Не забывайте, я не понимаю по-английски, - сказал Ханс.
Тадеуш перешел на немецкий:
- Я рассказывал, как научился говорить о'кей.
- Вот оно что, о'кей - это я понимаю. Но больше ни одного английского слова не знаю, - кивнул Ханс.
Чтобы доказать, что они как-никак мужчины и не позволят собой помыкать, они тянули время и, прежде чем разойтись, долго желали друг другу спокойной ночи.
Выйдя поутру из ванной, Чарльз столкнулся в коридоре с герром Буссеном. На герре Буссене был куцый бумазейный халат, на руке висело довольно замызганное вафельное полотенце. На пухлом круглом лице расстройство мешалось с недоумением - он напоминал ребенка, которого так затуркали домашние, что он ни от кого не ждет ничего хорошего. Сегодня Чарльза разбудили крики Розы - она за что-то отчитывала герра Буссена. Чуть погодя она принесла Чарльзу кофе, булочки, масло, отлично причесанная, тщательно одетая - и это в такую рань, но в глазах ее не угасло раздражение. Она отдернула занавески, щелкнула выключателем - зимний свет грязноватой водицей залил комнату. И тут же унеслась прочь, забарабанила в дверь ванной, строго, властно крикнула:
- Вы уже пятнадцать минут занимаете ванную, герр Буссен, ваше время истекло.
Вернулась, одним рывком сдернула с кровати белье - и легкий ветерок взъерошил Чарльзу волосы. Встала около Чарльза, вздохнула.
- Как я ни стараюсь, а нет ни порядка, ни покоя, все идет кувырком - разве к такой жизни я привыкла? И в довершение всего еще и ванная. Ее всю заляпали кремом для бритья, пастой, везде лужи, лужи на линолеуме, зеркала и те забрызгали, всюду грязь, нет, вы мне скажите, герр Аптон, почему молодые люди никогда не моют за собой ванну? Но мало этого, так еще и герр Буссен. Что ни утро, у него в постели полно сырных и хлебных крошек, в комоде среди белья сплошь и рядом открытые банки с сардинами, он прячет в шкаф скорлупу от орехов, которые вечно щелкает. Мне все говорят, что он станет профессором, но от этого мне не легче. И каждый, буквально каждый месяц он задерживает плату за квартиру. На что, интересно, он думает, я буду жить, если мне не платят в срок?
Чарльз весь залился краской, вскочил.
- Подождите пару минут, я уйду и не буду вам мешать, - сказал он.
- Вы мне не мешаете. Занимайтесь своими делами, а я займусь своими. Нет-нет, вы меня не так поняли. - Она оживленно улыбнулась ему: видно, поборола накатившее на нее уныние. - Для вашего сведения, перед войной у меня было пять человек прислуги, не считая садовника и шофера, платья я выписывала из Парижа, мебель из Англии; у меня было три бриллиантовых колье, герр Аптон, да-да, три, так чего же удивительного, если я порой задаюсь вопросом: что со мной станется? Я стелю постели, как горничная, мою замызганные полы…
Чарльз, чувствуя, что его загнали в угол, схватил пальто, шляпу, буркнул что-то по-немецки - спроси его, он и сам не смог бы объяснить что - и опрометью кинулся из квартиры в ужасе: это же полное забвение приличий так откровенничать, и вдобавок Роза еще знает - вот стыд-то! - что он разводит грязь в ванной.
Он заложил фотоаппарат, рассчитывая получить за него сущие гроши, но щуплый субъект в ссудной кассе, оторвавшись от гроссбуха, с видом знатока осмотрел щегольскую камеру и без слов выложил за нее сто марок. Чарльз почувствовал, что он несметно богат, приободрился и поспешил домой в надежде немного поработать. Уже подходя к дому, он увидел герра Буссена - прижимая к груди кулек из оберточной бумаги, по всей вероятности хлеб с ливерной колбасой, в одном пиджаке, хотя стоял зверский холод, тот открывал парадную дверь. Чарльз догнал его на лестнице: герр Буссен, понурившись, медленно поднимался вверх. Со спины его можно было принять за старика, но вот он обернулся к Чарльзу, и лицо у него оказалось даже слишком юным для его возраста - в нем проглядывало непрожитое до конца, затянувшееся детство. С покрасневшего носа свисала капля, глаза слезились, на сжимавших пакет руках без перчаток потрескалась кожа.
- Доброе утро, - сказал герр Буссен, и его неказистое лицо на миг осветилось улыбкой, словно он ожидал какой-то приятной нечаянности.
Чарльз замедлил шаг, они представились друг другу и дальше поднимались молча. Дверь им открыла Роза.
- Вот как! - Она подозрительно переводила глаза с одного на другого. - Значит, вы уже познакомились?
- Да, - сказали они хором и, сильные своей сплоченностью, прошли мимо, не удостоив ее больше ни единым словом.
Роза, бормоча что-то под нос, удалилась к себе.
- Вас она тоже норовит обругать всякий раз, когда с вами разговаривает? - спросил герр Буссен, смиренно, без тени возмущения.
- Пока нет, - сказал Чарльз: он уже начал тяготиться своей неприкосновенностью. Пора переходить на их сторону, решил он, я не желаю и не позволю, чтобы Роза сделала меня своим любимчиком.
Герр Буссен меж тем продолжал:
- Она всякий день напускается на меня - поносит как минимум полчаса, а кончит - давай поносить герра Мея, но совсем по-другому: у него острый язык, и он отвечает ей тем же, но по-хитрому, так что ей и невдомек. Она облизывает фон Горинга, потому что он дрался на mensur , ну да ей это быстро надоест, а вам она не грубит, потому что вы иностранец и платите за квартиру больше нас. Но все впереди. Она и до вас доберется.
- Пусть только попробует, - беззаботно сказал Чарльз, - я мигом съеду.
- И вы готовы заплатить за три месяца? Ведь иначе вам придется иметь дело с полицией! - Герр Буссен был потрясен. - Господи, да у вас, должно быть, денег куры не клюют!
Чарльз помотал головой, хотя и понимал, что отпираться не имеет смысла: все равно ему не поверят. Зависть, до того глубокая, что даже смахивала на ненависть, проступила на лице герра Буссена, он замолчал и принялся разглядывать Чарльза так, словно перед ним было некое невиданное, но довольно мерзкое существо другой породы.
- Нет, я серьезно, - сказал он, - я бы посоветовал вам не нарушать наших прелюбопытных обычаев и ничем, решительно ничем, даже самой малой малостью не навлекать на себя недовольство полиции. Я говорю это вам, потому что вы плохо знаете нашу страну: здесь не любят иностранцев.
- Спасибо, - сухо бросил Чарльз: он был оскорблен до глубины души.
Этот невеселый разговор сначала нагнал на него тоску, потом привел в бешенство. В приступе неясной ему самому, но бодрящей ярости он сел за стол и принялся рисовать - торопливо, как бог на душу положит. Время от времени он отводил локти назад, вдыхал полной грудью воздух. Ему казалось, что стены надвигаются на него, представлялось, что он слышит, как дышат жильцы в соседних комнатах, на него попахивало йодом от перевязки Ханса, тухлыми сардинами изо рта герра Буссена, его мутило от томных дамских истерик Розы. Он нарисовал владельцев своей бывшей гостиницы: ее - хворой лисой, его - помесью борова с тигром. Нарисовал он и простоватую физиономию герра Буссена и с каждым наброском все больше теплел к нему. Чем-то он располагал к себе. С особым злорадством нарисовал Розу, сначала неряшливой кухаркой, потом морщинистой старой шлюхой и наконец нагишом. Вглядевшись в рисунки, он счел, что выместил, пусть и не до конца, свое раздражение, и изорвал их в клочки. Тут же пожалел об этом, а в то же время - где бы он их прятал от нее? Затем, уже не спеша, принялся рисовать Ханса, нелепо чванящегося своей раной, такого, каким он запал ему в память, и до того увлекся, что утихомирился, устыдился своего гнева и стал даже недоумевать, что это на него накатило. Ведь все они славные люди, все попали в беду, набились, как сельди в бочку, в эту дыру, где нечем дышать, негде повернуться, не на что жить, нехватки буквально во всем, некуда податься, нечего делать, и только и остается, что есть друг друга поедом. Я в любую минуту могу уехать домой, сказал он себе, но сначала надо выяснить, зачем я вообще приехал сюда.
Тадеуш снова заиграл, и он отложил карандаш. Откинулся поудобнее и наслаждался музыкой. Да, этот парень умел играть. Чарльз слышал по радио многих знаменитых музыкантов, и Тадеуш, на его взгляд, ничуть не уступал им. Тадеуш знал свое дело. Он нарисовал Тадеуша за пианино - птичья головка, резкие морщины в углах рта, пальцы точно птичьи когти. "Вот черт, а что, если я карикатурист?" - подумал он, но эта мысль его ничуть не огорчила. Он снова взялся за работу и забыл о музыке.
До него не сразу дошли возня в коридоре и Розины пронзительные стенания, полностью очнулся он, только когда она с воплем неподдельного ужаса забарабанила в дверь:
- Господи, о господи, герр Аптон, помогите герру Буссену… - Чарльз отворил дверь. Тадеуш и Ханс уже толклись около двери герра Буссена. По Розиному лицу катились слезы, волосы ее растрепались. - Герр Буссен отравился.
Чарльза оледенил смертный ужас. Он выскочил в коридор и вместе со всеми ввалился в комнату герра Буссена. Герр Буссен стоял на коленях у кровати, вцепившись в ночной горшок: его рвало, выворачивало, говорить он мог, только когда ему удавалось перевести дух между судорогами. И все же он через силу поднял руку, отчаянно замахал на них и пробулькотел:
- Уходите, уходите…
- Уведите его в ванную, - кричала Роза, - вызовите врача, принесите воды и ковер, ради бога, не попортьте.
Пока Чарльз, ухватив герра Буссена под мышки, поднимал его, подоспел Тадеуш с мокрыми полотенцами, а Ханс, прикрыв щеку рукой, побежал к телефону.
- Какого черта, ничего не надо, - вопил герр Буссен. - Не надо, не надо никакого врача.
Герр Буссен, чуть не выскользнув из рук Чарльза, рухнул, перегнувшись пополам, на изножье кровати, прижимая живот руками, - его корежило от боли, лицо приняло пугающий лиловато-зеленый оттенок, по бровям, по носу ручьями тек пот.
- Ну зачем, зачем вы это сделали? - заливаясь слезами, выкрикивала Роза. - Ну как вы могли отравиться здесь, где все желают вам добра?
Герр Буссен, собрав последние силы, запротестовал.
- Говорю вам, я вовсе не желал отравиться, - возопил он, зычный баритон его ничуть не ослабел. - Я же говорил вам, я съел что-то не то и отравился, сам того не желая.
Он снова согнулся над горшком - приступы рвоты возобновились.
- Уведите его в ванную, - кричала Роза, ломая руки. - Мне все известно, - напустилась она на герра Буссена в новом приступе гнева. - Эта ваша колбаса. Эти ваши сардины. Этот ваш печеночный паштет. Я вас предостерегала, так нет же, вы меня не послушали. Нет, вы же у нас умнее всех. Сколько раз я вам говорила…
- Оставьте меня в покое, - в отчаянии вопил герр Буссен. - Отпустите меня.
Чарльз и Тадеуш сообща приступились к нему.
- Пошли, - сказал Тадеуш на Platt deutsch самым будничным тоном, - пошли, мы вам поможем.
Они обхватили его за талию - он мешком повис у них на руках - и, стараясь ни обо что не ушибить, поволокли по коридору.
- О господи, - стонал герр Буссен в непритворном отчаянии, - оставьте меня в покое!
Но они, не считаясь с его протестами, точно он уже умер, протащили его в ванную, закрыли дверь, задвинули защелку. Чарльз чуть не сразу выскочил из ванной, опрометью, забыв надеть шляпу, кинулся в аптеку, через несколько минут вернулся оттуда с огромным пакетом, запер ванную, и, отмахнувшись от Розиных вопросов, они с Тадеушем взялись за герра Буссена всерьез.
Роза напустилась на Ханса, лицо ее совсем распухло от слез, не переставая плакать, она велела ему отправляться в постель.
- Зря вы беспокоитесь, - сказал Ханс. - Мне стало легче, и я пойду в поликлинику.
- Вы совсем расхвораетесь, - рыдала Роза.
- Нет, напротив, мне станет лучше, - холодно бросил он ей уже с порога.
Герр Буссен - его обиходили, обласкали, промыли и с ледяным пузырем на голове устроили в постели - застыл в оскорбленном неблагодарном молчании, а трое новообретенных друзей наперебой ухаживали за ним. Он, похоже, не очень-то нами доволен, думал Чарльз, а ведь мы потрудились на славу. Герр Буссен - и с какой стати они его так называют: ему ведь года двадцать четыре, не больше, - подавленный, сконфуженный, лежал с закрытыми глазами или отвернувшись к стене, а когда Тадеуш принес горячий суп из ресторана, он замотал головой и, похоже, едва не заплакал. Роза, увидев суп, тоже обиделась.
- Вы должны были попросить меня приготовить еду, - сказала она Тадеушу. - Я не желаю, чтобы его снова отравили.
Она унесла суп и чуть погодя, разогрев, подала на красиво убранном подносе. Вид у нее был угнетенный, герр Буссен пал духом и ел без аппетита.
Чарльз заметил, что стол герра Буссена завален густо исписанными бумагами, узнал математические формулы, но разобрать их не мог. Роза суетилась, пыталась навести на столе порядок. Когда они вышли из комнаты, она сказала Чарльзу:
- Вы наверняка не знаете, что герр Буссен считается в университете блестящим математиком. Он подает большие надежды. - В ее голосе звучала гордость собственницы. - Я порой отчитываю его, но надо же кому-то привить ему приличные навыки. Он ест ну просто бог знает что, чуть ли не отбросы. А теперь ему стыдно, потому что вы застали его в таком жалком виде. Вы не представляете себе, как ужасна бедность, - сказала она, и не только из глаз, а, кажется, изо всех пор у нее потекли слезы и, смешавшись с потом, залили ей лицо: - Что нам делать? Что с нами станется?
В коридор вышел Тадеуш, взял ее за руку.
- Да будет вам, Роза, - сказал он, легонько тряханув ее. - Ну в самом деле, что такого случилось? Герр Буссен съел сардинку и доставил нам массу хлопот. Подите прилягте, а мы приглядим за ним и постараемся не шуметь.
- У меня нервы расходились. - Роза благодарно улыбнулась ему.
Они наведались к герру Буссену. Он лежал неподвижно, прикрыв лицо рукой: похоже, снотворное начало действовать.
- Пойдем ко мне, - сказал Чарльзу Тадеуш. - У меня тоже припасен коньяк.
В комнату вошел Ханс - рана его, заклеенная свежим лейкопластырем, из-под которого выбивалась свежая же корпия, выглядела гораздо лучше. От коньяка он отказался.
- Как по-вашему, за ним не нужно приглядывать? По-вашему, как? - спросил он Чарльза.
- Да нет, по-моему, не нужно, - не сразу ответил Тадеуш. - А по-вашему? - обратился он к Чарльзу.
- Мне кажется, он нас не обманывает, - сказал Чарльз.
- Вот и отлично. Выпейте и за мое здоровье, - сказал Ханс, прикрывая за собой дверь.
Узкую комнату Тадеуша загромождало пианино и небольшая немая клавиатура; Чарльз осмотрел ее, неловко перебирая клавиши рукой.
- Я упражняюсь на ней по семи часов в день, - сказал Тадеуш и, вытянув перед собой руки, повертел ими, - и ваше счастье, что на ней. Но наш окаянный убийца себя, чтоб ему, заснул, и сегодня мне больше не играть. А раз так, почему бы не надраться. - И он ткнул в наполовину опорожненную бутылку коньяку. - Вообще-то я не пью. Но если бы мне пришлось пожить здесь подольше, я бы запил.
- На меня здешняя обстановка тоже действует угнетающе, сам не знаю почему. По сравнению с настоящими бедняками, а мне их случалось видеть и здесь, и дома, даже герр Буссен чуть ли не богач. А по сравнению хотя бы с самостоятельными людьми я, наверное, чуть ли не нищий. Но я никогда не считал себя бедняком и не боялся бедности. Мне всегда казалось: если мне по-настоящему, позарез захочется разбогатеть, я сумею разбогатеть. Но здесь… не знаю, как и объяснить… здесь все живут так скученно, так озабоченно и ни о чем, кроме денег, не думают.
- Не забывайте, что они проиграли войну, - сказал Тадеуш. Он пробежал пальцами по немой клавиатуре, и ее клавиши размеренно, деревянно защелкали. - А это, если хотите знать, дурно отражается на характере нации. Но я им не сочувствую, ничуть. А что касается скученности, им далеко до поляков. Эти пузатые уроды… - Он закинул ногу за ногу и принялся терзать хохолок на макушке. - Побывали бы они в нашей шкуре, тогда поняли бы, что такое настоящий голод.
- Здесь далеко не все уроды, - сказал Чарльз, - вот уж нет.
- О'кей. - Тадеуш не стал спорить, прикрыл глаза.
А Чарльз думал: что я должен на это сказать? Выступить с пламенной защитой поляков? Или обругать немцев? Но на самом деле он думал вовсе не об этом, а о своем пальто на теплой подкладке - прикидывал, достаточно ли оно приличное, чтобы предложить его герру Буссену, и как к этому подступиться. Уместно ли просто постучать ему в дверь и сказать: "Мне это пальто не нужно" или (нет, нет, так нельзя) : "Если вы оставили пальто дома, почему бы вам пока не поносить мое?" Неужели никак нельзя сделать это по-человечески? Он рассказал о своих затруднениях Тадеушу и попросил его совета.
- Да что вы! - сказал Тадеуш. - Ни в коем случае. Он человек гордый, он придет в ярость. И потом, - Тадеуш покачал ногой, - не забывайте, что нельзя отнимать ничьих страданий, ведь чаще всего человек обрекает себя на них, преследуя какие-то свои цели, - откуда нам знать? Мы нередко жалеем людей совершенно не за то. А они, да будет вам известно, не нуждаются в нашей жалости и не хотят ее. Бедняга Буссен, теперь уже с полным правом говорим мы, и наше будущее представляется нам куда более завидным и надежным. В жизни есть вещи похуже холода и голода. Вам это никогда не приходило в голову? Знаете ли вы Буссена, его чувства, его замыслы? Так вот вам мой совет: пока не узнаете, не вмешивайтесь в его жизнь.
- Если бы мы сегодня не вмешались, он уже отдал бы богу душу, - сказал Чарльз.