* * *
… Встретилась она с Михаилом уже на Ленинградском вокзале за полтора часа до отхода поезда. И хотя Лариса приехала даже на час раньше времени, назначенного Михаилом, от этого сам он раньше, увы, не появился.
Музыкант примчался запыхавшийся, уставший и голодный.
– Не накормили в гостях? – сочувственно спросила Лариса.
– Представляешь, два часа гоняли пустые чаи. И еще б без сахара, если бы я не сказал, что не пью несладкий чай. И это в гостях у человека, который профессионально заинтересован во мне и которого я столько раз поил и кормил в разных злачных местах…
– Это поправимо, – обрадовалась Лариса, – и я не хочу, чтобы ты вспоминал о чьем-то московском жлобстве. Я тебя сейчас же покормлю.
Они осмотрелись в зале ожидания и, найдя свободные места, присели перекусить. Женщина достала домашнюю заготовку.
Михаил просиял.
Лариса положила пару бутербродов на салфетку, налила чай в термосный стаканчик.
– А ты?
– Я потом сделаю несколько глотков чая для согрева. Главное, ты ешь и пей, вон, сколько всего я тебе наготовила…
Михаил с воодушевлением принялся за еду.
Лариса полезла в сумочку и достала билет на "Красную стрелу".
– У тебя "СВ", – обрадовала она Михаила.
– О! А у меня было обычное купе… Сколько я тебе должен?
– Ты мне ничего не должен. И к тебе, точно уже, не подселят второго пассажира.
– Я бы хотел ехать только с такой очаровательной пассажиркой, – и мужчина нежно коснулся ее руки.
Лариса озаботилась, не нужно ли снова подлить чаю.
– Только отхлебни сначала ты, мне потом будет вкуснее, – попросил он.
Так неспешно и хлебали они поочередно горячий чай с лимоном в зале ожидания, пока, наконец, по вокзальному радио не объявили о посадке на "Красную стрелу". И они сразу поспешили к поезду, понимая, что в уютном купе им будет гораздо приятней и комфортней.
– Жаль, я стариков уже предупредил, что приезжаю завтра, – мужчина вздохнул и достал из бумажника билет, по которому он должен был уезжать через пару дней.
– Я возьму себе этот билет на память? – спросила Лариса.
– Какую еще память? – встрепенулся Михаил. – Во-первых, я хочу встретиться с тобой еще до отъезда на зарубежные гастроли. У меня впереди целый месяц. А, во-вторых, – мужчина умоляюще посмотрел на Ларису, – поехали со мной, прямо сейчас… Я договорюсь с начальником поезда.
– Мишель…
– Поехали. Я познакомлю тебя с моими родителями…
– Ну, да, – испугалась Лариса, – и твоя мама сразу же женским чутьем догадается, кто виноват в твоей аллергии, и сразу возненавидит меня.
– Лорик, не нагнетай, – сказал Михаил и привлек Ларису к себе.
Она обняла его за голову, боясь обнять за плечи, чтобы не причинить боль.
– Ой, чуть не забыла, – Лариса высвободилась из объятий и полезла в свою дамскую сумочку. – У меня есть жуткий дефицит специально для тебя…
– Неужели и для министерской дочки существуют дефициты?
– Не иронизируй, это совсем из другой области, по женской части, – сказала она, разворачивая фольгу и показывая бутылочку с оранжевой жидкостью. – Это облепиховое масло.
– О! Какая замечательная вещь! Мне это очень пригодится, особенно, сейчас. Но, как я понимаю, Лорик, ты жертвуешь своим стратегическим запасом?
– Прекрати, я так рада, что могу быть полезна хоть в такой малости. Значит, не зря добывала его с таким трудом через знакомых в институте косметологии…
– А у меня для тебя тоже есть кое-что, – сказал Михаил с интригой в голосе. Но, ведь, я – "красавчик-мерзавчик" по твоему определению. Поэтому за это "кое-что" буду торговать хотя бы поцелуй. Сначала. А там поглядим…
– Не томи, купец, – улыбнулась заинтригованная Лариса.
– Сначала поцелуй…
Когда Михаил достал из своей сумки изящную ювелирную коробочку, Лариса замерла. Но когда он открыл ее, она, вообще, ахнула и припала к нему на грудь.
– Мишель…
На бархате цвета бордо лежала золотая брошка, выполненная в виде… миниатюрной скрипочки.
– Ты даришь царские подарки, – и слезы заблестели в ее глазах, а я… Я так виновата перед тобой.
– Ну, Лорик, это даже уже не смешно. Да пойми ты, я сам этого хотел. Ну, могу же я раз в пять лет позволить свое любимое шампанское, да еще в компании с такой очаровательной дамой!
И тут он посмотрел на нее с явным лукавством.
– Так говоришь, я – купец? Я тут еще кой-какой товарчик припас, – и он полез в свою кожаную сумку и извлек из нее в прозрачном целлофановом пакетике… бюстгальтер из комплекта белья "Кармэн".
"Хорошо, что я сижу, – промелькнула мысль у Ларисы, – иначе меня бы сейчас подкосило".
Женщина почувствовала, как сердце ее застучало аж в ушах, и как всю ее начинает заливать удушливой волной.
– Да что ты, Лорик, – Михаил взял руки дамы своего сердца в свои, замечая, как краска смущения подрозовила ее бледное до этой минуты лицо, – я так счастлив, ты не представляешь! Благодаря этой изящной женской штучке, я многое вспомнил!
– Что именно? – упавшим голосом спросила женщина.
– Ну, может, и не всё, – сказал Михаил, – но, как ты выплясывала на столе и пела "однажды морем я плыла", помню. И как я танцевал с тобой вокруг стола, тоже вспомнил… И каким оригинальным способом ты преподносила мне шампанское…
Лариса была в ступоре.
– Я так счастлив, что закрыв глаза, могу видеть перед собою эту картину, – захлебывался в восторге Михаил. – Ты… Понимаешь, – он подбирал подходящие слова, – ты такая живая, настоящая, раскрепощенная… Огонь… Ничего подобного я не встречал.
– Правда? – только и смогла вымолвить тихо Лариса, уткнувшись в грудь Михаила и пряча глаза.
– Мне так нравятся твоя естественность и непосредственность во всем. Вон как здорово ты послала хамку-буфетчицу прямиком в Рязань, – и Михаил засмеялся. – Я бы так не смог.
"Ну, еще бы. Где уж вам, утонченным аристократам, с какими-то даже особенными благородными болезнями генной непереносимости, терпеть дурь и перегар спивающейся страны", – подумала она. – Это нам – "совковым" и "соховым" куда привычнее".
Вслух же, отстранившись от Михаила и чуть приходя в себя от услышанных комплиментов, она, как бы, между прочим, поинтересовалась:
– Где же ты нашел этот предмет?
– Это не я, – улыбнулся Михаил, – это горничная. Она нашла это почти под потолком, когда вытирала с гардероба пыль.
– А-а-а, – протяжно сказала Лариса. – Наверное, тебе было неловко?
– Что ты, что ты… Я был так горд, так просиял, когда она спросила, не моей ли гостье это принадлежит. А аромат, точнее, букет ароматов, который от этого предмета исходил, вызвал во мне бурю таких ассоциаций, что я сразу вспомнил…
– Это хорошо, что нашлась парная вещь, – выдавила из себя Лариса, просто чтобы хоть что-то сказать. – Просто примета есть такая…
– А, так я, наверное, до сих пор неженатый, потому что во всех гостиницах теряю носки…
– Ну, ну, не передергивай, – усмехнулась журналистка, – я-то помню, что ты сказал мне при нашей первой встрече на интервью.
– И что же?
– Что ты женишься не раньше тридцати пяти лет, а сейчас тебе только тридцать…
– Ой, да мало ли что я там плел, ведь я уже говорил, что у меня сразу крышу снесло от твоего присутствия…
– А мне показалось, что это твоя жизненная установка на ближайшие годы.
– Даже если это и так, Лорик. Да, говорил. Да, я так считал. Но жизнь ведь может вносить и свои коррективы.
– Хорошо вам, мужчинам, – вздохнула журналистка. – Вам легче что-либо планировать в этой жизни. А мне вот уже двадцать девять, а я и в карьере не достигла того, чего хочу, да и в личной жизни тоже…
Тут Лариса запнулась и посмотрела на Михаила с нежностью, откровенно любуясь им.
– Мишель, – вдруг сказала она, подчиняясь какому-то внутреннему порыву, который был явно сильнее ее. – Ты только не смейся надо мной. Или спиши это на мою "естественность и непосредственность", как ты выразился…
Музыкант с интересом смотрел на Ларису.
– Понимаешь, я хочу попросить тебя об одной вещи, точнее, даже не вещи, – женщина была в нерешительности, вообще-то, мало свойственной ее характеру.
Она шумно вдохнула воздух.
– Нет, не могу, когда ты так на меня смотришь. Можно, я шепну тебе это на ушко…
Лариса наклонилась к Михаилу и тихонько проговорила:
– Обещай… Я хочу… Нет, я прошу тебя, умоляю… Понимаешь, если я однажды решусь… родить ребенка, то я хочу, чтобы это был только ты. И никто другой. Понимаешь? Я хочу, чтобы он был весь повторением тебя: глаза и ресницы, роскошные волосы. Вся твоя благородная порода и стать…
У Михаила выражение лица было еще более восторженное, чем тогда, когда Лариса поведала о том, как ее сразило его фото в журнале.
– Лорик, что, по-твоему, должен делать мужчина, которому только что признались в бесценности его генофонда? – сказал Михаил, начиная приходить в себя от комплимента, который он никогда еще не слышал в своей жизни. – Говорю же тебе: поехали сейчас, не сходя с поезда, со мной в Ленинград. Я представлю тебя родителям, как свою невесту, разумеется, если ты не возражаешь, – и он вопросительно посмотрел на Ларису.
О! – и женщина мечтательно вздохнула. – "Не обещайте деве юной любови вечной на земле". К тому же, если дева не так уж и юна.
– Я чего-то не врубился насчет каких-то дев, – напрягся Михаил. – Лорик, ты, наверное, не поняла, что я только что сделал тебе предложение руки и сердца?
– Всё я поняла, Мишель. Ну, и ты должен меня уразуметь, – уклончиво ответила женщина, ласково проводя рукою по его кудрям. – Для таких вещей нужно время, как, впрочем, и для тех, о которых я тебя попросила. И оно у нас есть еще пока. Немного, но есть.
– А вот я бы этого не сказал, – дернулся Михаил, глянув на свои наручные часы. – До отправления поезда осталось пятнадцать минут.
И тут Лариса вздрогнула, как лошадка, которую только что подстегнули вожжами.
И она затараторила, словно, боясь чего-то недосказать:
– Я, конечно, не ангел, Мишель. Отнюдь. И хочу, чтобы ты это знал. Я могу быть стервозой, еще какой…
– Да ну? – засомневался Михаил.
– Да, это правда. Но поверь, всё же, я – еще не самая худшая из женщин. А ты… Ты не знаешь, какие бывают бабы, на что они способны. Вот так подпоит тебя какая-нибудь, а через девять месяцев скажет тебе, что ты папаша ее ребенка. А ты ничего не помнишь…
Михаил рассмеялся.
– Лорик, мне так приятна твоя озабоченность. Или ревность? Но, поверь, не такой уж я простой. Да и к тому же, подпоить меня не просто.
– Но, ведь, я…
– Ты – это ты. И я сам этого хотел, и именно с тобой. Повторяю это в сотый раз.
Он обнял Ларису. И тут в дверь купе постучали.
– Провожающие, поезд отходит через пять минут, – деликатно напомнил певучий девичий голосок.
Михаил неохотно распахнул купе, вежливо поблагодарив за напоминание молоденькую проводницу.
– Я не должен тебя выпускать из вагона, но не смог уговорить…
– Но мы, ведь, совсем ненадолго прощаемся, Мишель? Позвони, как доедешь, как пойдет твое лечение. Я всё хочу знать. И умоляю: не пей и стерегись баб и теток, о которых я тебе говорила… Только не пей, – умоляющим голосом повторила она напоследок.
Купе Михаила было рядом с купе проводницы и, конечно же, девушка слышала эти слова. Она с удивлением и опаской посмотрела на молодого импозантного вида мужчину и невольно подумала: "Неужели вот этот красавец – бабник и пьяница"?
А Лариса, выйдя из поезда, подскочила к окну, потерла кожаной перчаткой заиндевевшее стекло, в котором виднелся Михаил.
– Так ты мне не ответил, – громко выкрикнула Лариса, заглатывая морозный воздух. – По поводу моей просьбы.
Крикнула громко. Михаил отчетливо разобрал ее слова.
Он улыбнулся, кивнул. И Лариса смогла по его губам прочесть короткое слово "да". При этом мужчина беспомощно развел руками в стороны, мол, как же он может отказать. Она именно так поняла этот жест.
И в тот же миг состав дернулся, ожил, фыркнул и тронулся. Женщина какое-то время двигалась вместе за поездом, пока позволяла скорость. Уже на выходе с перрона, она поскользнулась на ледяном ухабе. Ударила колено так сильно, что даже не смогла сразу подняться от боли. Ей помогли веселые парень и девушка, которые, очевидно, тоже кого-то провожали. Они подхватили ее под руки и довели до ближайшего пластмассового кресла на вокзале.
Когда молодежь ушла, Лариса заплакала от боли. Она расстегнула немного сапог и стала тереть ушибленное место. Но рассиживаться было некогда, ведь минут через пятнадцать должно было закрываться метро "на вход" для пассажиров. И Лариса, прихрамывая и кляня высокие каблуки, кое-как доковыляла до подземки.
Она ехала почти в пустом вагоне электрички. Когда закрывала глаза, то представляла себя сейчас в поезде с Михаилом. И чувствовала, что и пианист в эти мгновения тоже думает о ней. Находясь на небольшом расстоянии от близкого ей человека, она всё еще ощущала себя единым целым с ним, и не сомневалась, что и Михаил чувствует то же самое. И это целое, удаляясь друг от друга, должно было разъединиться на две половинки. От этого было ужасно больно. И почему-то вдруг, именно сейчас, на память пришли слова из песни Петра Лещенко, записи которого так любил слушать ее отец:
Мы так близки, что слов не нужно,
Чтоб повторять друг другу вновь,
Что наша нежность и наша дружба -
Сильнее страсти, больше чем любовь…
Ларисе тоже нравилась эта песня. Но почему-то ее женский ироничный ум отказывался принимать эти слова на веру. И она считала, что автор, написав, эти строки, всё же, немного слукавил для красного словца: уж если близки, так какая там дружба… Так не бывает. И вот сейчас почему-то память сама выдала эти строки.
И женщина вдруг сердцем ощутила то, чего не могла понять умом. И заплакала. Лариса подумала еще о том, что, может быть, это даже где-то было предопределено свыше, что всё получилось именно так. Нет, не рецидив болезни Михаила, конечно, в котором виновата только она. А в смысле – Адама и Евы…
С такими мыслями, с красными глазищами и хлюпающим носом она выпорхнула на своей станции метро, где ее поджидал отец, по причине холода спрятавшийся под козырьком вестибюля.
– Да сидел бы ты дома по такому морозу, – сказала Лариса. – Охота тебе…
– Охота – не охота, возразил отец, – а "атмосфера общественная", как ты выразилась, сама знаешь какая. И я не хочу, чтоб тебе шапку с головы сорвали, а заодно и шубку прихватили. Да еще и напугали. Вот выйдешь замуж, будет мужик о тебе твой заботиться, а пока…
– А я подумала, ты привыкаешь обходиться без автомобиля, – вяло попыталась пошутить дочка, желая ускользнуть от темы, которая ее изрядно утомила. – И добавила вполне серьезно, – мне кажется, что я заболеваю. Не пойду завтра на работу, врача вызову.
И "бледная немочь" в придачу…
И она не пошла на работу, потому что действительно заболела. Температура тридцать восемь, горло, насморк – все признаки простуды были налицо.
Врач выписала больничный на три дня. Но сама-то Лариса точно знала, что это – никакая не простуда. Просто она пережила такие сильные эмоции, что организм с ними не справился и дал сбой.
"Что ж это я раскисла, – ругала себя молодая женщина, – надо, значит, завязывать с диетами, и до лета отложить один голодный день в неделю, а, может, и попить каких-нибудь хороших витаминов".
Но это она сама себя так наставляла и успокаивала, понимая, что дело вовсе не в витаминах.
– Эко прынец скрутил тебя и не отпускает, хоть сам ускакал на своем коне, – посочувствовала тетка Катерина племяннице, которой продлили больничный еще на несколько дней по причине сильной слабости. – Вот те розы и морозы. А вот – и брошечки с позолотой. Слаба ты, Ларка. А, может, попроще прынца кого тебе надо? Перетрусила тебя любовная лихорадка. Гляди, теперь бледную немочь не заработай.
– Это что еще за пугало такое? – не без иронии поинтересовалась племянница.
– Смейся, смейся, грамотная над неграмотной теткой, а простых вещей не знаешь, – сказала родственница назидательно. – Болезнь благородных барышень это называется, если по-простому, по-народному-то. А если по медицине, так это малокровие.
– Тетка, умоляю, ты меня уморишь, – застонала Лариса.
– Нет, это ты сама себя уморить хочешь. Доголодалась уже. Вон зеленая вся, ни кровинушки в лице. Тебе мяса есть надо побольше: железо в нем содержится. И пить понемногу подогретое красное виноградное вино. Оно и кровь улучшает, и тоску твою разгонит. Вот что тебе надо, а не таблетки глотать. Всё, – сказала генеральша строго, – теперь я твоей диетой займусь. Не отвертишься.
И решительно направилась на кухню готовить говяжьи отбивные.
Надо отдать должное генеральше. На ноги Ларису она поставила. Но тоску не разогнала. Даже подогретым красным виноградным вином, хотя на уровне физиологическом, конечно, оно гемоглобин крови, наверняка, ей повысило.
Но, по большому счету, в смысле окончательного выздоровления Ларисы всё это было, конечно, не то, не то… Потому что после отъезда Михаила на молодую женщину напала жуткая депрессия.
Хандра с ней случалась и раньше, и неожиданные перепады настроения бывали, но такого… И всё это по причине несовпадения желаний и возможностей. Хотя Михаил сразу же позвонил по приезду в Ленинград, и опять приглашал ее в гости. Но она заболела, и он пообещал, что обязательно приедет в Москву, чтобы встретиться с ней еще до начала своего длительного заграничного турне. А потом… Потом пианисту просто изменили график гастролей, и пришлось ему уехать в Прагу не через месяц, как планировалось, а уже через пару недель после их расставания.
"Всё правильно, жизнь продолжается, – думала Лариса, когда держала красивую открытку от Михаила с видами Праги и уже знала, что следующая будет из Австрии. – Но отчего же мне так плохо, и когда же меня, наконец, отпустит этот депресняк? Ведь, я съела уже почти все мамины успокоительные таблетки".
Но самое печальное в этом было то, что женщина понимала всё. Ведь сама себя не перехитришь и не обманешь. "Ах, встретился бы ей Мишель вот такой, как сейчас, когда ей было лет двадцать! И сразу бы в омут с головой!"
И какой мужчина ее замуж позвал! Вот именно – какой… Обмануть его ожидания Ларисе меньше всего хотелось бы. Ну, поехала бы она за ним в город на Неве, а дальше что? Ну, стала бы корреспондентом ленинградского отделения ТАСС… Хотя, при такой гастрольной его жизни можно было бы, пожалуй, даже не уезжать и из родительского дома.
Ну, не жена она Ладушка, которая будет печь оладушки и выглядывать муженька в окошко: когда же он вернется после гастролей и ее осчастливит. Да и не жизнь это вовсе. Только ревностью изводить себя. Сколько соблазнов для такого красавца, все женщины мира его – только пальцем помани! Нет, замуж – это значит быть вместе, рядышком.