– Ерунда, это от таблеток, – сказал музыкант и пошел бриться.
Лариса начала складывать вещи музыканта в чемодан.
– А куда после прогулки? – спросил он, вернувшись из ванной. – Я не хочу тебя отпускать.
– Можно в "Зарядье", – предложила Лариса. – Там фильм хороший идет.
– Ты его уже смотрела?
– Нет, – опять "во благо" соврала женщина, – просто коллега-журналист…
– А коллега-журналист был мужчина? – чуть ревниво перебил Ларису Михаил.
Она засмеялась.
– Ты не дал мне договорить, Мишель. Во-первых, коллега была женщиной, вкусу которой я могу доверять. А, во-вторых, коллеги-журналисты меня никогда не интересовали, и поэтому для тебя не опасны.
– Как же это так? – удивился Михаил.
– Просто мужиков-журналистов я на пушечный выстрел не переношу. Я воспринимаю их лишь как соперников-конкурентов по работе. С той точки зрения, на которую намекнул ты, они мне, вообще, неинтересны. Потому что все они – жуткие пропойцы, бабники и трепачи.
– Так уж все пропойцы? – недоверчиво переспросил Михаил.
– Я знаю только две стадии, – усмехнулась Лариса. – Первая: когда эту пагубную страсть им еще как-то удается скрывать. И вторая: когда любовь к Бахусу всем очевидна.
– И они постоянно пребывают в таком состоянии? – всё больше изумлялся Михаил.
– Постоянно. Это, вообще, их естественное состояние, – спокойно, со знанием дела ответила Лариса.
– Так как же они творят? Это, ведь, умственная работа.
– Ты знаешь, – искренне призналась Лариса, – вот эту загадку мне до сих пор не удалось разгадать, хотя я не первый год в журналистике.
И женщина рассмеялась.
– А как насчет иностранных корреспондентов? – гнул свою линию Михаил.
– Ой, – Лариса махнула рукой. – Еще хуже. Тот же джентльменский набор, что и у наших. Только добавь сюда еще снобизму немеренно. Как же – иностранцы…
– Ты меня успокоила, Лорик. Чувствую, что мои акции непьющего пианиста среди пропойц-журналистов возрастают. Хотя, – и тут Михаил усмехнулся, – непьющий музыкант, в некотором роде, тоже нонсенс…
– Никаких нонсенсов, потому что ты, Мишель, вне всяких акций. Ты – единственный, уникальный экземпляр.
Она взяла его за руку.
– Ну, что, идем в кино?
– Конечно, конечно, – закивал Михаил и начал одеваться.
– Я возьму цветы? – неуверенно спросила Лариса.
– Конечно, – Михаил тут же осекся. – Ты хочешь сказать, что после кинотеатра уже не придешь ко мне?
Лариса замялась.
– Просто я хочу, чтобы ты поспал, отдохнул. Ну, хорошо, хорошо. Потом. После кино. Согласна.
И они вышли из номера.
Как волны отлива
До начала сеанса было еще сорок минут. И они вдоволь нагулялись по всем тем местам, которые принято называть "самым сердцем Москвы", и которые так любил Михаил.
Когда они пришли в "Зарядье", Лариса обратила внимание на большую очередь, выстроившуюся в буфет. И невольно вспомнила расхожую фразу о народе, которому нужно "хлеба и зрелищ". И еще журналистка подумала о том, что на пустой желудок никакие зрелища долго не возрадуют. Наверняка, среди зрителей было немало таких, которые элементарно сбежали сюда от пустых московских прилавков просто поесть, а заодно – и кино посмотреть. Совместить, так сказать, приятное с полезным.
Большой зал был заполнен не до отказа. Лариса с Михаилом сели сначала на места, указанные в билетах, а потом пересели туда, где им было удобней.
Морозный воздух взбодрил Михаила. Но в тепле кинотеатра его стало клонить в сон. Голова потяжелела.
– Положи мне голову на плечо, поспи, – сказала Лариса.
– А как же кино?
– Я потом тебе расскажу.
Михаил не возражал. Лишь где-то на середине кинофильма зрительница потревожила своего дремавшего соседа. У нее затекла вся левая сторона, а у Михаила, наверняка, устала от такого положения шея. Они поменялись местами, и женщина подставила свое правое плечо.
Лариса прислушалась к своим ощущениям. Она знала за собой эту удивительную особенность. В минуты сильных эмоциональных потрясений что-то раздваивалось в ней, и в результате: чувства существовали как бы сами по себе в ее телесной оболочке, а сознание, словно, отделившись от тела функционировало отдельно, в неком автономном режиме. Вот так было и сейчас. Мозг четко фиксировал всё, что происходило на экране, великолепную игру актеров в кинофильме, где явно солировал Владимир Ильин.
А тело… Ей так было хорошо. Так спокойно. Какая-то необыкновенная нежность переполняла ее всю к человеку, который дремал у нее на плече. А еще – жалость и забота о нем. Никаких иных ощущений не было. Все иные страсти и желания, владевшие ею еще недавно, отступили, отхлынули, как волны отлива. И это было так странно. И так хорошо, что Лариса заплакала.
Драматические коллизии на экране, достигнув апогея, подошли к своему логическому завершению.
"Какой замечательный фильм!", – подумала Лариса.
Зажегся свет.
Михаил неохотно разлепил глаза. Он совсем разомлел.
– Поднимайся, Мишель, я отведу тебя в гостиницу.
Московский морозец подгонял, и, вообще, был как-то совсем некстати после плюсовых температур кинотеатра.
Лариса нежно поддерживала музыканта под руку, пока они шли по направлению к гостинице. И ей бы даже никогда в голову не пришло, что в этот момент чьи-то глаза пристально наблюдали за ними.
– У меня такое чувство, словно, я уже прописалась в гостинице "Россия", – сказала Лариса вновь входя в знакомый номер.
Михаил был никакой. Она помогла ему снять дубленку, ботинки.
– Теперь только баиньки, – сказала женщина, посмотрев на будильник.
Часы показывали половину пятого.
– Намаялась ты со мной, – вздохнул Михаил. – Ты права, сейчас я могу лишь спать. Да и тебе не мешало бы отдохнуть.
– Давай, пока ты еще не уснул, договоримся о завтрашнем дне, – сказала Лариса. – Ведь билет будет у меня.
Михаил тряхнул кудрями, словно, пытаясь стряхнуть с себя сонное наваждение.
– Разбуди меня завтра телефонным звонком в одиннадцать утра, – попросил он.
– Конечно, конечно, – закивала Лариса. – А ты проснешься от звонка?
– Проснусь, только ты долго звони, на всякий случай…
– Хорошо.
– Извини, – Михаил быстрым жестом скинул джинсы и юркнул под одеяло.
Лариса успела заметить, что ноги у него тоже были в крапивных разводах, но значительно меньше, чем спина и грудь.
– А свитер снимать не хочется, что-то не жарко, – добавил он.
– И не надо, и не снимай.
Гостья с краешку осторожно присела на тахту и прислонилась губами к его лбу, желая узнать, нет ли у него температуры.
– Ты теперь только таким поцелуем меня будешь целовать? – чуть обиженно спросил музыкант.
– Мишель, умоляю, не начинай…
Лариса кинула мельком взгляд на дверь.
– А замок захлопывается автоматически? – поинтересовалась она.
– Да, – кивнул Михаил.
– Вот и отлично, – обрадовалась Лариса. – Посижу с тобой, пока ты не уснешь, а потом тихонько уйду.
– Лучше полежи тихонько …
– Мишель, – Лариса взяла его руку в свою, – сейчас же спи.
Мужчина послушно закрыл глаза. Сопротивляться у него не было сил. Через какое-то время рука его ослабла, и он засопел заложенным носом аллергика.
Лариса встала, осторожно подоткнула под Михаила одеяло со всех сторон. Она еще раз оглядела комнату, заглянула под тахту, под кресла и за них. Лицо ее выражало недоумение. Женщина вздохнула и начала одеваться. Она подошла к вазе с цветами. Осторожно вынула розы, стряхнув с них воду. Затем завернула букет в газету "Московский комсомолец".
Лариса подошла к тахте и наклонилась, чтобы поцеловать Михаила. Мужчина зашевелился и повернулся набок, спиной к ней. Она поправила одеяло, затем подошла к столу, взяла цветы. И подойдя к двери, поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется уходить… Грусть накатила на нее. Комок застрял в горле. И пришлось сделать усилие над собой, чтобы, наконец, тихонько выйти из номера.
Сильнее страсти, больше, чем любовь
Так и ехала она всю дорогу домой с этим комком в горле. И по мере удаления от Михаила чувствовала, что уже не только грусть, а тоска захлестывает ее.
Лариса открыла своим ключом дверь квартиры, и первое, что она услышала, был зычный голос тетки-генеральши, доносившийся из гостиной. И она подумала о том, что тетку Катерину сейчас меньше всего хотелось бы видеть, хотя, как племянница, она ее по-своему любила. (В конце концов, родственников ведь не выбирают).
На звук стукнувшей входной двери первой вышла мать, а за нею высунула в прихожую свою любопытную физиономию и тетка Катерина.
– Какие розы! Не страшны нам морозы, – громко сказала отцова сестра, беря букет из рук Ларисы.
– Мам, сделай мне горячего чаю, что-то в горле першит, – попросила Лариса, раздеваясь и освобождая себя таким, не сильно хитрым способом, от общения с родственниками за ужином.
Через пару минут она направилась в гостиную, где ужинала родня, поблагодарила отца за выполненную просьбу, чмокнув его в щеку. И прихватив бутерброд с сыром к чаю, попросила:
– Мам, разбуди меня завтра в десять утра, если я сама не проснусь.
И направилась в свою комнату. Она действительно неважно себя чувствовала. "Хоть бы не накаркать простуду", – подумала Лариса, переоблачаясь в мягкую махровую пижаму.
Дверь приоткрылась, и зашла тетка Катерина.
– Ну, признавайся, был прынец-то? А ресторация? – накинулась она с вопросами. – И добавила, – а розы – страсть! Тридцать три штуки…
– Было тридцать пять, – проговорила Лариса, и ей показалось, что она слышит свой собственный голос, как отдаленное эхо.
– Ну, значит, обсчиталась я, – тетка вздохнула и тут же с любопытством спросила, – так всё путем было? Вон синячищи какие под глазами. Знаю, от каких ноченек они бывают…
Ларисе хотелось сказать тетке Катерине только одно слово: "Уйди"! Но она пересилила себя и попросила: "Аптечку принеси".
Тетка послушно выполнила просьбу в надежде услышать что-нибудь интересное.
Лариса порылась в лекарствах, и, найдя среди них "Парацетамол", выпила сразу две таблетки.
– А у тебя, часом, не любовная лихорадка? – усмехнулась генеральша.
И не дождавшись ответа, сделала свои умозаключения:
– Чуток морозит, синяки, притомилась… Ну, значит, всё путем. Теперь бы только не залететь…
– Тетка… Тетка Катерина, – простонала Лариса.
– А что – неправа я? – самодовольно сказала генеральша и добавила, – ладно, отдыхай. И ешь получше. Для любовных занятий много сил надо. А ты всё какие-то диеты держишь, отощала совсем…
И видя, что племянница натянула на голову одеяло, тетка вышла из комнаты.
Лариса высунула голову, заглотнула воздуху. Она быстро нагревалась, ей было уже жарко и почти дурно от чая и таблеток парацетамола. "Теперь бы только уснуть", – подумала она с тоскою, понимая, что именно это как раз и невыполнимо по причине ее же самоедства.
Она встала, тихонько открыла дверь и прислушалась. Ужин всё еще продолжался в другом конце большой квартиры.
Лариса быстро прошмыгнула в родительскую спальню. Она знала, что у матери на тумбочке всегда есть лекарство – "элениум" или что-то еще в таком же духе. Захватив пару таблеток, она вернулась к себе в комнату и запила их остатками чая.
"Я всё делаю неправильно, – самоедничала она. – Вчера коньяк смешала с шампанским. Сейчас парацетамол соединила со снотворным. И весь невыветрившийся из меня алкоголь в итоге смешала с психотропным и прочим лекарством. Что у меня назавтра будет с головой? Впрочем, завтра будет завтра. А сейчас только бы уснуть и ни о чем не думать"…
Наутро матери не пришлось будить Ларису. Она сама проснулась в девять утра от тревожного толчка. И первая мысль была о Михаиле: "Как он там, родной? Не стало ли ему хуже, не поднялась ли температура?"
А у самой голова была чугунная. Она выпила кофе, насильно впихнула в себя пару ложек овсянки. И начала слоняться по квартире, то и дело, поглядывая на часы. И когда стрелка больших настенных часов зависла на 10.30, вдруг поняла, что вот просто нет никаких сил ждать еще эти полчаса, находясь в неведении.
И она набрала заветный номер.
Михаил отозвался тут же.
– Лорик, – радостно откликнулся он на приветствие. – А я сам проснулся минут двадцать назад.
– Как ты себя чувствуешь?
– Как орел. Сейчас этот орел чего-нибудь поклюет, расправит крылышки и полетит. Жаль только, что не к своей птичке, а по неотложным делам…
На другом конце телефонного провода раздался вздох облегчения.
– Значит, – сказала Лариса, – я дежурю у телефонного аппарата и никуда не выхожу из дома.
– Я так счастлив это слышать, Лорик. Вот только освобожусь я не скоро.
– Что ж поделаешь. Как освободишься, сразу и звони.
У Ларисы немного отлегло от сердца. Но всё равно было очень грустно.
Когда Михаил позвонил около трех часов дня, но не для того, чтобы назначить ей встречу, а извиниться и сказать, что всё еще занят и ведет своих деловых партнеров в ресторан, потому что так принято, Ларисе стало еще грустнее.
– Ты только не пей, – попросила она упавшим голосом.
– Ну, что ты Лорик. Это исключено.
– А ты этим походом в ресторан сразу заканчиваешь свои два намечавшихся дела? – с надеждой в голосе спросила она.
– Увы, – вздохнул мужчина. – Но второе дело покороче, и уже, надеюсь, без ресторана. Очень надеюсь.
– О-о-о, – протяжно сказала Лариса, – вижу надолго тебя охомутали. А красотка деловая возле тебя никакая случайно не вертится? – спросила она, вроде бы шутя, но с опаской.
– Лорик, ты вне конкурсов и грантов, – заверил ее Михаил.
После этого звонка Ларису вдруг осенило, что может, вообще, так статься, что ехать ей придется уже прямиком на Ленинградский вокзал. Хотя, они мечтали с Михаилом пересечься сначала где-нибудь в кафешке.
Поэтому она отправилась на кухню и стала заблаговременно готовить для Михаила чай с лимоном в термосе, бутерброды с ветчиной и копченой колбасой. Добавила сюда еще несколько пахучих абхазских мандаринов, отмечая в душе, что ей приятна эта забота.
Лариса открыла дверцу антикварного буфета, где кучей были свалены коробки с шоколадными конфетами – невинными дарами и подношениями заместителю министра. С грустью сразу отложила красивую коробку с "Вишней в ликере", и остановилась на наборе шоколадных конфет "Ассорти". Все продукты сложила в большой целлофановый пакет и засунула его в холодильник.
Затем направилась в свою комнату, подошла к секретеру, достала оттуда небольшую бутылочку – граммов на триста – с оранжевой жидкостью, взболтнула ее, проверила крышку на прочность. Бутылочку еще крепко запечатала в фольгу и положила в свою дамскую сумочку.
Лариса то сидела с закрытыми глазами в кресле гостиной у телефона, подобрав под себя ноги, то бесцельно слонялась по квартире в ожидании заветного звонка.
Михаил объявился лишь в половине восьмого. Он звонил из квартиры своего знакомого откуда-то из Беляево, куда он только-только добрался. Это был тоже важный деловой партнер, который приболел. Поэтому неотложные дела приходилось решать таким вот образом в домашних условиях.
– Я уже поняла, – печально, но без малейшего упрека, сказала журналистка, – мы встретимся с тобой "за пять минут до полуночи", употребив выражение пассажиров, которые часто пользуются услугами "Красной стрелы", ежедневно и неизменно уже десятилетиями отправляющейся в одно и то же время: 23.55.
– Лорик, мы встретимся, конечно, раньше, – заверил Михаил. – Но курс ты назвала верный, увы…
– Звони. Скажешь, во сколько встречаемся на вокзале, – И Лариса положила трубку.
– Может, я шофера вызову? – спросил отец, целый день наблюдавший за сборами и страданиями дочери. – Он заберет его из Беляево. Оттуда вместе поедете на вокзал. А потом и тебя домой привезет. Чего тебе ночью-то по метро болтаться?
– Нет, не нужно. Разберемся сами. А ты, папаня, отвыкай служебный автомобиль использовать в личных целях, – усмехнулась Лариса. – Ты забыл, что сегодня воскресенье, и твой Иван Степаныч выходной?
– Да, ладно, что – в первой-то… Ванька заночевал бы у нас, как бывало, а утром отвез меня в министерство.
– Отвыкай, отвыкай, – сказала дочь в задумчивости. – Разве не чувствуешь, что витает в общественной атмосфере?
– Отвыкну еще, – буркнул отец, – а пока есть возможность, надо пользоваться. Дают – бери, а бьют – беги… Слыхала пословицу? С билетиком-то в "СВ" для ленинградского гостя хорошо сгодился?
Дочка вздохнула.