В тот момент, когда мы вошли в кабаре, пианистка, окончив бренчать по клавишам, встала со стула и пронзительным голосом объявила следующим номером программы выступление непревзойденного юмориста, имени которого я теперь уже не помню. Редкие посетители не обратили на него внимания, привлеченные нашим появлением. Мы с Перико Серрамадрилесом на цыпочках пробрались среди пустых столиков и заняли места поближе к сцене. И сразу же были осаждены двумя толстухами, которые обняли нас за шеи и жеманно улыбались.
- Составить вам компанию, красавчики?
- Не теряйте времени, сеньоры. У нас нет денег, - ответил я им.
- У всех у вас одна и та же песенка! - проворчала толстуха.
- Но это действительно так, - поддержал меня напуганный Перико.
- Когда нет денег, сидят дома, - упрекнула нас другая толстуха. И обращаясь к своей приятельнице, позвала: - Пойдем отсюда, нечего метать бисер перед свиньями.
Но та, что повисла на шее Перико, и глазом не моргнула. Она высоко задрала подол юбок и сказала ему:
- Ты только взгляни, какие ляжки, милок!
Бедный Перико едва не лишился сознания.
- Говорю же, вам не удастся выудить у нас ни одного сантима, - повторил я.
Они махнули на нас рукой и отошли. Перико снял очки и вытер со лба пот.
- Проклятые акулихи, - пробурчал он, - я боялся, как бы они нас не проглотили.
- Им просто хочется честно заработать себе на жизнь.
- Неужели им это когда-нибудь удастся?
- Сюда приходит грубый народ, не такой разборчивый, как ты.
- По-моему, даже спьяну не польстишься… на таких чудовищ. Ты видел, что она сделала? Задрала юбки… Боже мой!
На нас зашикали, и мы замолчали. Юморист, которого так разрекламировала пианистка, уже стоял на сцене. Это был самый заурядный человек, который заунывно, механически рассказал серию острот и пикантных анекдотов, отчасти политических, отчасти похабных, смысл которых в основном ускользнул от понимания публики, неспособной вникать в сущность подтекста и намеков. И все же кое-что вызвало смешки и жиденькие аплодисменты. Едва юморист покинул сцену, вспыхнули огни и пианистка заиграла вальс. На подмостки вышли танцевать парочки. Партнершами были местные гетеры, партнерами - моряки и сутенеры со зловещими лицами.
- Может быть, ты все же объяснишь мне, какого черта мы сюда пришли? - спросил Перико.
Меня забавляла реакция друга. Он испытывал такой же страх, какой испытывал я несколько лет назад, когда меня впервые привел сюда Леппринсе. Теперь хозяином положения был я, а в моей шкуре оказался Перико.
- Уходи, если хочешь, - сказал я ему.
- Один? По этим закоулкам? Мне еще жить не надоело!
- Тогда оставайся, но предупреждаю, я намерен досмотреть до конца представление.
Представление возобновилось. Пианистка прекратила играть танцевальную музыку, огни погасли, и прожектор конусом осветил сцену. Пианистка вышла на середину, несколько раз призвала к тишине и, когда стулья перестали скрипеть, а голоса смолкли, прокричала:
- Почтеннейшая публика! Имею честь представить вам испанский, а также всемирно известный аттракцион, имевший успех в лучших кабаре Парижа, Вены, Берлина и других столиц; аттракцион, который несколько лет назад уже демонстрировался с успехом в нашем заведении, неизменно вызывая горячие аплодисменты у зрителей. Итак, уважаемая публика, после своих триумфальных гастролей к нам вновь вернулась Мария Кораль!
Она провела по клавишам, извлекла аккорды, от которых по телу пробежали мурашки. Несколько секунд подмостки пустовали, а затем, словно из-под земли или откуда-то из потайных уголков сна, появилась Мария Кораль, цыганка, закутанная в тот самый черный плащ, украшенный фальшивыми драгоценными камнями, в котором она выступала два года назад, в тот вечер, когда я познакомился с Леппринсе…
- Вы знакомы с сеньором Леппринсе?
- С сеньором Леппринсе?.. Нет, я никогда не слышал этого имени, - сказал Немесио Кабра Гомес, не в силах оторвать глаз от жаркого, которое ему только что принесли.
- Возможно, ты говоришь правду, а, может быть, и нет, - произнес таинственный благодетель, - но мне все равно. - Он покосился на Роситу и хозяина таверны, которые лезли из кожи вон, чтобы подслушать их разговор, и понизил голос: - Я только хочу, чтобы ты в точности выполнил все, что я прикажу тебе, понятно?
- Конечно, сеньор, приказывайте, - ответил Немесио Кабра Гомес, набив рот едой.
Таинственный благодетель говорил шепотом и, по-видимому, очень нервничал: он то и дело посматривал на свои массивные золотые часы, привлекавшие алчные взоры обитателей таверны, и оглядывался на дверь. Едва договорив, он встал, вручил несколько монет Немесио, торопливо попрощался со всеми и вышел на улицу, не обращая внимания на сильный ливень. Как только дверь за ним закрылась, Роса-Идеалистка подскочила к Немесио и елейным голоском проворковала:
- Немесио, голубчик, какой же ты скрытненький!
Хозяин таверны благодушно улыбался и кивал головой в знак согласия, давая понять, что недурно было бы почаще иметь таких важных посетителей, как только что ушедший господин.
Немесио доел ужин, тщательно вытер тарелку оставшимся хлебом и поднялся, собираясь покинуть таверну.
- Ты уходишь, Немесио? - спросила Росита. - На улице льет как из ведра!
- Да, ночь сегодня - хуже не придумаешь, - подтвердил хозяин таверны.
- В такую ночь хорошо лежать в тепленькой постельке… в приятном обществе, - заключила Росита.
Немесио порылся у себя в карманах, выудил оттуда монету и протянул ее Росите.
- Я обязательно приду за тобой, - пообещал он и, выскользнув на улицу, громко рассмеялся, разинув свой беззубый рот.
Мария Роса Савольта вошла на кухню в сопровождении преданной Матильде, неотступно следовавшей за ней. Повар, специально приглашенный по поводу такого торжественного случая, чтобы блеснуть своим кулинарным искусством, и пятеро женщин, взятых ему на подмогу, всецело были поглощены своим занятием. Бесчисленное множество запахов витало в воздухе. Жара стояла как в аду. Повар, которому прислуживала пунцовая, смущенная девушка, отдавал приказания и изрыгал проклятья, которые прерывал лишь на мгновенье, когда пил большими глотками белое вино, прикладываясь к горлышку бутылки, стоявшей на краю, кухонной плиты. Дородная матрона, похожая на гиппопотама, раскатывала скалкой тесто. Кухарка пронесла в руках высокую гору тарелок, каким-то чудом сохраняя равновесие. Бряцание столовых приборов напоминало о средневековых турнирах или столкновении двух кораблей. Среди царившего здесь гама никто не заметил появления сеньоры. Нестерпимая жара позволила женщинам оголить руки и тело. У толстой деревенской служанки, которая ощипывала цыплят, между грудями набился пух совсем как в гнезде. У другой - белые как мука груди почти вывалились наружу, а третья - еще совсем юная крестьяночка - подпирала своими упругими грудями дуршлак, наполненный свежим салатом. Все галдели одновременно. Служанки препирались между собой, подтрунивали друг над другом, сдабривая свою болтовню непристойными словечками и вызывающим хохотом. И над всей этой вакханалией господствовал, словно черт на шабаше, потный, пьяный, ликующий повар, который подпрыгивал, приплясывал и богохульствовал.
Мария Роса Савольта почувствовала, что сейчас ей станет дурно. На лбу выступила испарина.
- Пойдем отсюда, приготовь мне ванну, - попросила она Матильде.
Оставшись одна в тихой спальне, она пришла в себя и стала разглядывать сад, раскачивавшийся от легкого ветра, который ерошил траву на газонах и пригибал к земле хрупкие стебли цветов. Статуи вокруг беседки, казалось, вошли в тайный сговор с солнцем и ароматным ветром, долетавшим сюда с поросшего густым лесом склона Тибидадо. Прислонившись лбом к стеклу, забыв о необыкновенных приготовлениях к предстоящему торжеству, Мария Роса разглядывала сад, поддавшись всесильной и притягательной ласке солнца. Впервые в жизни она испытывала такое чувство. Даже в годы, проведенные в пансионе, она не ощущала ничего подобного. Времени оставалось в обрез, и Мария Роса направилась в ванную, наполненную паром от горячей воды и приятным ароматом.
- Достаточно, Матильде, нам надо торопиться. Пойди взгляни, не пришла ли парикмахерша, и приготовь мне что-нибудь перекусить… Чуть-чуть: несколько пирожков, немного фруктов и лимонад. Или стакан какао. Мне все равно! Выбери сама, только что-нибудь не очень сытное. После кухни у меня в животе все подвело. Ты ведь знаешь, что я люблю. Ну, иди! Что ты стоишь? Разве не видишь, я уже здесь, в ванной?
Она подождала, пока Матильде уйдет, заперла дверь на задвижку и разделась. Вода была очень горячей, и пар мешал ей дышать. Осторожно, медленно она погрузилась в воду по самые плечи. Кожа горела. И вдруг почувствовала, как по ее бедрам и животу словно прошел электрический ток.
"Нет никаких сомнений, - подумала она. - Все говорит о том, что скоро я стану матерью".
День уже клонился к закату, когда парикмахерша легкими прикосновениями пальцев заканчивала укладывать волосы Марии Росе. Это была сорокалетняя вдова, худая, с удлиненными чертами лица, коровьими глазами и торчащими вперед редкими зубами, которые не давали ей правильно произносить букву "с". Она овладела своей профессией еще до замужества, но занялась ею уже после смерти мужа - человека эгоистичного, отъявленного негодяя и мота, которого стоически терпела при жизни и которому теперь мстила, превознося в своих воспоминаниях, с безотчетной святой яростью, примитивно идеализируя его и заставляя посмеяться клиентов, вынужденных слушать ее, так как приходилось сидеть не двигаясь.
- Все эти моды, - говорила она Марии Росе после долгих разглагольствований на разные темы, в которых петляла с такой же дерзостью, с какой знаменитый исследователь Ливингстон проникал в дебри африканских джунглей, - пустые бредни, придуманные специально для того, чтобы выставлять женщин на посмешище, а мужчин заставлять раскошелиться. Иисус Мария! Чего только не выдумают французы! Хорошо еще, что мы, испанки, не лишены тонкого вкуса и здравого смысла, а не то… не знаю уж, сеньора Леппринсе, к чему бы привело женское тщеславие. Еще мой покойный Фернандо - царство ему небесное! - говорил, а уж у него была ума палата (хватило бы на всех политиков вместе взятых), что нет ничего прекраснее строгого, отлично сшитого платья, обнаженного женского тела, хорошей прически, а на особый случай какого-нибудь скромного ювелирного украшения или цветка.
Преданная Матильде слушала парикмахершу разинув рот, согласно кивала, взмахивая своей деревенской челкой, и тихонько бормотала: "Так-то оно так, донья Эмилия, так-то оно так". При этом подавала заколки для волос, расчески, зеркальца, щипцы для завивки, красивые гребни и бигуди. Марию Росу забавляла бестолковая болтовня вдовы, сетовавшей на нахальную ложь бесстыжего Фернандо, который вдалбливал все это в глупую голову жены, чтобы она не тратила денег на свои наряды.
Внезапно Мария Роса прислушалась и призвала их к тишине, приложив палец к губам. Она услышала знакомые шаги в коридоре. Пауль-Андре вернулся с работы пораньше, как и обещал ей, чтобы проследить, все ли готово к вечернему торжеству. Мария Роса заторопила донью Эмилию, и та, недовольная тем, что кто-то посмел посягнуть на ее священнодействие, быстро завершила искусное творение своих рук, а Мария Роса не стала расточать похвал и панегириков его создательнице, только легонько притронулась к прическе, вышла в коридор, на цыпочках пробралась к кабинету мужа и осторожно приоткрыла дверь. Леппринсе сидел за столом, спиной к ней, и не заметил ее появления. Он уже успел снять с себя пиджак и набросить удобный шелковый халат. Мария Роса спросила:
- Дорогой, ты занят?
Леппринсе вздрогнул и быстрым движением спрятал что-то в широких полах халата.
- Почему ты не стучишь, прежде чем войти? - раздраженно спросил он, но, увидев жену, перестал хмуриться и изобразил на лице некое подобие улыбки. - Прости, любовь моя, я непростительно рассеян.
- Я тебе помешала?
- Конечно нет, но почему ты еще не одета? Ты знаешь, который час?
- Еще больше двух часов до прибытия первых гостей.
- Ты ведь знаешь, я терпеть не могу спешки в последнюю минуту. Сегодня все должно быть безупречно.
Мария Роса скорчила недовольную гримасу, показывая, что ее незаслуженно обидели.
- Это ты мне говоришь? А сам даже не побрился! Посмотри, на кого ты похож? Сущий дикарь!
Леппринсе провел рукой по подбородку; при этом полы его халата распахнулись и показалось блестящее дуло револьвера. При виде его у Марии Росы застыла в жилах кровь, но она промолчала.
- Я буду готов через несколько минут, любовь моя, - сказал Леппринсе, раздосадованный своей оплошностью. - А сейчас, если не возражаешь, оставь меня ненадолго. Я жду секретаря, чтобы обговорить кое-какие детали до начала нашего торжества. Есть дела, которые не терпят отлагательства, понимаешь? Тебе что-нибудь надо?
- Нет, нет, дорогой… Не задерживайся, - ответила она, затворяя за собой дверь.
По дороге к себе в комнату Мария Роса встретила Макса, направляющегося в кабинет Леппринсе. Она холодно поздоровалась с ним, а он низко склонил перед ней голову, прищелкнув каблуками лакированных туфель.
Пианино рассыпало мелодичные звуки, которые, казалось, неслись откуда-то издалека, словно из-за стены или из мира сновидений, и кабаре наполнилось очарованием, овеянным магической силой таланта и ослепительной красотой Марии Кораль. Перико Серрамадрилес застыл на стуле, поглощенный чудесным, завораживающим зрелищем. Воцарилась та необыкновенная тишина, которая возникает всякий раз при созерцании чего-то запретного. Создавалось впечатление, - во всяком случае у меня, - будто малейший шум способен все разрушить, а мы превратились в хрупкие, хрустальные фигурки. Движения Марии Кораль казались оптическим обманом. Ее грубо размалеванное лицо светилось несказанной чистотой, а ровные зубы, обнаженные в насмешливой улыбке, словно впивались в вас на расстоянии. Она кружилась, кувыркалась, и плащ ее развевался, обнажая части тела: смуглые, округлые, как два кувшина, груди, нежные детские плечи, гибкий девичий стан и бедра. Зрителей охватил святой трепет; даже самые грубые из них, видимо, испытывали нестерпимую боль от этой сверхъестественной, недоступной красоты.
Окончив выступление, цыганка поклонилась, накинула на плечи плащ, послала публике воздушный поцелуй и исчезла. Раздались слабые аплодисменты, и снова наступила тишина. Вспыхнули огни, осветив пораженные, бледные лица людей, обреченных на тоску и одиночество. Перико Серрамадрилес уже далеко не в первый раз вытер со лба и шеи пот носовым платком.
- Ну и ну, дружище! - воскликнул он.
- Не зря я тебя привел сюда, - ответил я, прикидываясь равнодушным и желая скрыть свое смущение: меня не покидала мысль, что эта женщина принадлежала Леппринсе, а сейчас, возможно, принадлежит кому-то другому. И вместе с тем я, словно одержимый, внушал себе, что лучше умереть, чем жить, боясь вкусить запретный плод наслаждений.
Мы шли домой погрустневшие, почти не разговаривая друг с другом. Я хранил молчание, продаваясь смутным чувствам, Перико Серрамадрилес интуитивно угадывал мое душевное состояние. В ту ночь я едва сомкнул глаза, а в те редкие минуты, когда погружался в короткий сон или забытье, меня мучили кошмары.
На следующий день я чувствовал себя потерпевшим крушение в этом мире, пошлость которого не сумел распознать и к рутине которого не смог приспособиться, несмотря на все свои усилия. Перико Серрамадрилес тщетно пытался выяснить, что со мной происходит, а Долоретас спрашивала о моем здоровье, полагая, что я простудился. На все их участливые вопросы я бурчал что-то невнятное. Вечером, съев безо всякого аппетита бутерброд всухомятку в каком-то неуютном трактире, я твердо решил отправиться в кабаре и в корне изменить свою жизнь или хотя бы попытаться это сделать, чего бы это мне ни стоило.
До рассвета оставалось совсем немного, когда Немесио Кабра Гомес вошел в таверну. От спертого воздуха, пропитанного дымом дешевого табака, человеческого пота и вина, у него помутилось в голове. С виду таверна выглядела пустой, но Немесио Кабра Гомес, немного оглядевшись, решительно направился к замусоленной холщовой занавеске. Трактирщик посмотрел на него сонными глазами и крикнул:
- Куда лезешь, жулик?
- Я на минуточку, сеньор дон Сегундо, мне надо поговорить с одним сеньором. И сразу уйду, - попросил Немесио.
- Того, кто тебе нужен, здесь нет.
- Прошу прощения, сеньор, но откуда вы знаете, кого я ищу, ведь я не называл имени?
- За версту чую, понятно?
Выслушав брань трактирщика и униженно кланяясь, Немесио Кабра Гомес попятился к зловонной занавеске, Достигнув ее, он отдернул конец дерюги и очутился в помещении за прилавком, не дав возможности хозяину таверны помешать ему туда проникнуть. Помещение освещала масляная лампада, свисавшая с потолка над круглом, довольно обширным столом, за которым сидело четверо чернобородых мужчин в деревенских куртках из бурой фланели и в фуражках, надвинутых на глаза. Они курили желтоватые, плохо скрученные сигареты. Никто не пил. Один из них держал в руках сложный часовой механизм, похожий на будильник, к которому был аккуратно привязан шнурок. Другой читал книгу, двое остальных разговаривали вполголоса. Немесио Кабра Гомес съежился, молча застыв у входа, пока один из присутствующих не заметил его.
- Гляди-ка, кто сюда заполз! - воскликнул он вместо приветствия.
- Да это же червяк! - подхватил другой, впиваясь в Немесио маленькими глазками, разделенными шрамом, который пересекал лицо от левой брови к верхней губе.
- Надо срочно произвести дезинфекцию, - вмешался третий, открывая нож нажатием кнопки.
Так они оскорбляли Немесио, а тот угодливо склонялся на каждый их выпад и улыбался беззубым ртом. Когда все высказались, наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часового механизма, похожего на будильник.
- Зачем пришел? - поинтересовался, наконец, худощавый молодой человек с пепельно-серым болезненным лицом, который читал книгу.
- Надо поговорить, Хулиан, - ответил Немесио.
- Нам не о чем разговаривать с такой мразью, как ты, - ответил Хулиан.
- Но на этот раз речь идет совсем о другом: надо сделать доброе дело.
- Тоже мне проповедник нашелся! - съязвил один из мужчин.
- Разве я хоть раз вас предал? - тихо возразил Немесио.
- Если бы ты это сделал, тебя бы давно не было в живых.
- А сколько раз я помогал нам? Разве же я предупредил тебя, Хулиан, когда ищейки рыскали у тебя в доме? А кто достал для тебя удостоверение личности и одежду, чтобы замаскироваться? И разве я делал это не по дружбе?
- В тот день, когда мы узнаем, для чего ты это делал, можешь заказывать по себе панихиду, - отрезал мужчина со шрамом. - А теперь хватит трепаться, выкладывай, зачем пришел, и мотай отсюда.
- Я ищу одного человека… просто так, честное слово.
- И тебе нужны сведения о нем?
- Я хочу только предупредить, что ему грозит опасность. Он будет мне благодарен. У него семья…
- Имя этого человека? - перебил Хулиан.