- Мать показала Мише фотографии почти сразу после того, как мы вернулись из Комарово. Ей не терпелось вовлечь его в круг служения отцовской памяти. Миша очень заинтересовался. Он хотел взять снимки с собой в институт, чтобы показать их коллегам, но мать не дала: она всегда ужасно тряслась над ними. Тогда Миша сел и за вечер сделал рукописную копию. Его знания палеоиврита не хватило на то, чтобы понять все, но общий дух свитка он уловил совершенно правильно. Я хорошо помню его воодушевление. Он говорил о свитке даже потом, в постели. Лучше бы он употребил это время на другое, потому что это была наша последняя ночь. Утром он ушел, унося свою копию. Ушел и не вернулся. Его взяли прямо с кафедры, вместе с большой группой преподавателей-космополитов. Больше я не видела его никогда. Ни Мишу, ни его могилу. Мою вторую виртуальную могилу.
- Я хотела назвать сына Яковом, в честь отца, но мать воспротивилась: она была уверена, что отец еще жив, а у евреев не называют детей именами живых родственников. Тогда я назвала его Володей, в честь Ленина. Ах, Ханночка, мы были тогда такими идиотами! Я закончила институт, поступила в аспирантуру, правдами и неправдами пробилась в Публичку - продолжать дело отца. Мы все еще ничего не понимали, не могли сложить один и один. Для того, чтобы я, наконец, прозрела, понадобилась еще одна, самая дорогая единичка, - мой сын. Мой… сын…
- Тетя Ниночка…
- Нет-нет! Не перебивай, мне и так трудно… - она помолчала, кусая губы. - Конечно, мать пыталась вбить свою одержимость и во внука, но тут уже я воспротивилась. Хватит тебе меня одной, - сказала я. - Пусть мальчик выбирает сам, не надо давить. И она послушалась. Володя заинтересовался историей сам, без нашей наводки. Я не возражала - из тех же соображений, из которых не хотела давить: пусть решает сам. В конце концов, заниматься Древним Востоком в начале семидесятых было уже не так смертельно опасно, как раньше. Тем более, что историей он занимался, скорее, на любительском уровне.
- Он ведь поступил в Первый Медицинский?
- Ну да! Странно, что ты помнишь… Да, он хотел стать хирургом, ему очень нравилось учиться. А история… просто у нас всегда было много книжек на эту тему, вот он и втянулся. Я не видела в этом ничего плохого. Я вообще мало что видела… а, может, и нечего было видеть? Клянусь вам, он был совершенно здоров, никаких признаков… Возможно, я ничего не заметила оттого, что последний период его болезни пришелся как раз на месяц, когда умерла от рака крови моя мама. После похорон мы разбирали ее бумаги и наткнулись на эти фотографиии. Володя спросил, что это, я объяснила.
- Тогда я уже знала содержание. Прочла сама и никому не рассказала, даже матери. Не потому, что полагала это каким-то ужасным секретом, а просто… сама не знаю почему. Честно говоря, тут все было на инстинктах. Инстинктивно не рассказала, инстинктивно не думала, инстинктивно предпочла забыть, выкинуть все из памяти. И Володе рассказала тоже инстинктивно, хотя могла бы просто махнуть рукой и отложить в сторону. Будто кто за язык потянул… а кто и зачем - не знаю… Он выслушал и ужасно загорелся. Он сделал мне выговор. Он сказал, что я не понимаю огромного значения этого текста, что это настоящая революция и еще много всего такого. Он сильно раскраснелся от волнения, и тут я впервые подумала, что в последнее время он бледен и выглядит усталым.
- Он спросил, можно ли взять эти снимки, чтобы показать их кое-кому. Я тут же согласилась, даже не поинтересовавшись, кто они, эти "кое-кто"… Разговор происходил вечером, а утром его начало рвать, жуткая слабость, и в глазах эта тень… господи… нет-нет, Сева, ничего, все в порядке. В Песочной сказали, что случай сильно запущенный, и что надежды нет никакой. Он сгорел в две недели, быстрее, чем поминальная свечка, которую я зажгла после похорон матери. Несколько месяцев я прожила, как в беспамятстве. Ходила на работу, разговаривала и даже ела и спала, но сама при этом как бы не присутствовала. А потом как-то мало-помалу проснулась… все-таки люди исключительно живучие существа. Только это нас и спасает. Проснулась и в одно прекрасное утро отважилась подойти к володькину секретеру - просто чтобы смахнуть накопившуюся за эти месяцы пыль. И увидела эти снимки, они так и лежали там с того вечера, приготовленные для показа "кое-кому".
- И вот тут-то, дорогие мои, я и поняла что к чему. Это понимание пришло сразу, без доказательств и обоснований, в готовом и законченном виде. Проклятый свиток сгубил всех моих близких… вернее, всех моих близких мужчин: отца, мужа, сына - всех. Со стороны это могло показаться просто совпадением. Разве мало людей погибло в конце тридцатых?.. в начале пятидесятых? Да и лейкемия не сжигает людей за две недели, даже молодых. Но я-то знала точно, что связь была. Просто знала. Вы, наверное, спросите, почему я сразу не сожгла фотографии?
Ханна шмыгнула носом. Лицо ее было мокро от слез.
- Нет, не спросим, Нина Яковлевна. Мы и сами не сожгли свою копию по той же причине: действие необратимое, и нет никакой уверенности в том, что оно поможет.
- Вот-вот.
За окном начало смеркаться. Сильный ветер гнул к земле чахлые голые деревца. Январский питерский день умирал, не успев родиться. Нина Яковлевна встала из-за стола включить свет.
- Интересно, сколько их еще, бродит по свету, этих медных копий, - пробормотал Сева.
- Медных копий? - удивленно переспросила Нина Яковлевна. - Но почему ты решил, что они вообще существуют?
- Как это? Разве найденный Фирковичем свиток не является копией нашего? Или наоборот?
- Конечно, нет, Севушка! Это вовсе не копии. Это один и тот же свиток. У вас - начало и большая его часть. У меня - окончание. Последняя четверть или чуть меньше того… Посмотрите, - она вернулась к столу и к фотографиям. - Вот тут очень хорошо видно. Кто-то оторвал последнюю часть документа, по месту склепки… видите?.. тут и тут… Но главное, главное: склепка пришлась прямо на середину предложения. Моя копия продолжает предложение, которое обрывается в вашей. Ханна, вы можете сами убедиться.
Ханна покачала головой.
- Не могу. Я плохо знакома с палеоивритом.
- Как все-таки это странно… - задумчиво сказала Нина Яковлевна, складывая в одну тоненькую стопку листки кумранской копии и свои фотографии. - Смотрите, свиток наконец-то цел. Впервые за две тысячи лет… для него это должно быть большим событием.
Сева посмотрел на часы.
- Боюсь, что сегодня мы уже не успеем к Школьнику, даже если тетя Ниночка уговорит его принять нас.
- Принять вас? - отозвалась тетка Нина. - Севушка, ты меня беспокоишь: одно неправильное предположение за другим. Я не собираюсь просить его об этом. Я поеду к нему сама. Так надежнее. И безопаснее для тебя.
- А для вас?
Она засмеялась:
- Ты же видишь: это проклятие действует только на особ мужского пола. Нет-нет, даже не спорьте. Мне Школьник не откажет, можете не сомневаться. Вы тут посидите, а я пока позвоню.
Нина Яковлевна вышла в соседнюю комнату.
- Ты смотри, как ветер разыгрался, - сказал Сева, подходя к окну. - Сумасшествие какое-то. Нельзя ее так отпускать. Поедем вместе.
- Нет, - глухо проговорила Ханна, прижимаясь сзади к его спине. - Никуда ты не поедешь. Она уже не уберегла своих троих. Тебя я ей не отдам.
Сева принужденно засмеялся.
- Что за глупости, Ханна. Ну послушай, что ты несешь. "Ей не отдам"! Она, между прочим, моя родная тетка. И потом, не отпускать же пожилую больную женщину одну, да еще в такую непогоду.
- А почему бы и нет? Она ездит на работу три раза в неделю. В общественном транспорте. Мы вызовем ей такси. Это намного легче.
- Ханна…
- Нет.
Он начал увещевать ее мягко, как заупрямившегося ребенка.
- Ханна, милая, ты же будешь со мной, вместе. Ты ведь моя охранная грамота, помнишь? Ну что со мной станется? Обещаю держать тебя за руку, не выпускать…
- Как ты не понимаешь? - простонала она. - Все изменилось. Мы соединили обе части. Теперь уже ни на что нельзя полагаться. Ни на что.
- Ханна права, Севушка, - сказала сзади Нина Яковлевна.
Сева и Ханна обернулись. Хозяйка стояла в дверном проеме.
- Я дозвонилась до кафедры. Сегодня после конференции Школьник проводит семинар на для студентов Восточном факультете. Если ты вызовешь мне такси, то я успею с гарантией. В этом деле лучше не медлить, особенно сейчас.
- Да что вы обе заладили?! - нетерпеливо воскликнул Сева. - "Особенно сейчас"… "Теперь уже нельзя"… Что такого нового есть сегодня, чего не было бы вчера?
- Ханночка, - произнесла Нина Яковлевна с оттенком комического ужаса. - Вам и вправду нельзя отпускать его ни на шаг. Он еще совсем ребенок.
- И не подумаю… - серьезно отвечала Ханна. - Дорогой, как здесь заказывают такси по телефону?
Сева безнадежно пожал плечами. Спорить одному против двух забаррикадировавшихся в своем упрямстве женщин было абсолютно бесполезно.
- Ладно, - сдался он. - Тетя Ниночка, я вызываю вам такси до Восточного факультета. Он все там же, на Университетской набережной? Прекрасно. Сейчас половина пятого. Час на дорогу. Думаю, что семинар закончится не позже семи. Значит, в восемь вы уже будете свободны, со скальпом профессора Школьника на поясе. Мы с Ханной подгребем туда же к восьми и заберем вас домой. Договорились?
- Превосходно! - откликнулась хозяйка. - Вызывай машину, я уже одеваюсь.
Такси приехало через десять минут. Усаживая Нину Яковлевну в машину, Сева попытался еще раз, хитростью:
- Тетя Ниночка, может быть, заодно подбросите нас в центр? Проедем через Невский…
- Нет-нет, Севушка, - решительно ответила тетка Нина и потянула на себя дверцу. - Вы уж как-нибудь сами, ладно? Увидимся вечером, не расстраивайся.
Сева дал денег шоферу и выпрямился, глядя вслед отъехавшему такси. Сердце его было не на месте. Ханна осторожно просунула руку ему под локоть.
- Не переживай ты так, милый. Все будет хорошо, вот увидишь.
Он пожал плечами.
- Пойдем, а то, не ровен час, сдует нас куда-нибудь в канаву.
Они вышли со двора на улицу. Ветер и в самом деле разгулялся не на шутку. Голые тополя вдоль дороги покачивались в глубоких поклонах, будто молились своему древесному богу. Нужно было вызвать вторую машину, - подумал Сева с досадой. Зря он понадеялся на то, что тетка Нина согласится взять их с собой. А, впрочем, почему зря? Что такого ненормального в этой невинной просьбе? Ведь по пути, и никакого крюка делать не пришлось бы… Черт бы ее побрал, эту дурацкую паранойю! Что теперь? Он огляделся, причем ветер немедленно надавал ему мокрых пощечин. Знать бы, где тут стоянка такси… хорошо, что к метро идти не против ветра. Ханна что-то крикнула, но он не расслышал из-за свиста в ушах.
- Что?
- Мы не возьмем такси? - Сева скорее угадал ее вопрос, чем услышал.
- Я не знаю, где стоянка, - прокричал он в ответ, наклоняясь к самому ее уху. - Пойдем в сторону метро, это по ветру. Может, кто свободный попадется. А нет, поедем так. В центр. Покажу тебе Невский.
- Что?
- Невский!.. Невский!..
Ханна с готовностью закивала и покрепче вцепилась в его локоть. Еще только пять, а какая темень! Начался дождь, даже не косой, а почти параллельный земле. Они побежали, съежившись, подгоняемые, как плетью, мокрым ураганным ветром. Вот и метро. Сева и Ханна вбежали в его светлое, пахнущее опилками тепло и остановились, чтобы отдышаться.
- Не слабо, а? - сказал пожилой человек в очках и кроликовой шапке. - Еще и дождь… не знаю, как домой доберусь. Мне туда.
Он махнул рукой. Против ветра, - понял Сева и сочувственно кивнул.
- У нас еще что, а на Васильевском вообще труба, - продолжил мужчина, словно черпая силы в том, что где-то и кому-то еще хуже. - Нева поднялась. Того и гляди, затопит.
- Затопит? В январе? - не поверил Сева. - Когда такое было?
- Эх, мил-человек… А когда такое было, чтобы так долго не замерзало? Нету льда ни на реке, ни в заливе. Вот и гонит воду, как в ноябре. Эх, была - не была… - мужчина пригнул голову и нырнул за дверь. Сквозь стеклянную стену метро было видно, как он лег грудью на ветер и, пошатываясь, двинулся вперед.
- Надо же, какие тут, оказывается, страсти, - удивленно произнесла Ханна. - И как здесь люди выживают?
Сева пожал плечами:
- Не ты первая об этом спрашиваешь.
Они спустились на станцию и сели в полупустой вагон. Поначалу пассажиров было немного, но, по мере приближения к центру, народ стал прибывать. На "Техноложке", где они вышли, чтобы пересесть, народ стоял на платформе сплошной черной стеной. Непривычная к подобным испытаниям Ханна смотрела испуганно.
- Не бойся, - подбодрил ее Сева, проталкиваясь вперед. - Это часть местного колорита. Как у нас - забастовка в аэропорту…
Подошел поезд, людская волна качнулась, раздалась, выпуская выходящих, а затем хлынула внутрь единым неудержимым потоком. Кто-то больно наступил Севе на ногу, толкнул локтем… он на секунду замешкался и тут же потерял контакт с Ханной.
- Ханна! - крикнул он. - Подожди!..
Она обернулась, уже из вагона.
- Сева!
Толпа заталкивала ее все дальше и дальше, прессуя вместе с остальными в одну неразличимую слитную массу. Оставшийся на платформе Сева отчаянно рванулся вперед. Их разделяло не более двух метров. Двух катастрофически непреодолимых метров.
- Куда?!. Сука!.. Толкаться? - чья-то рука ухватила его за плечо, дернула в сторону. - Падла!
- Там… у меня… жена… - выкрикнул он в никуда, еще пытаясь ввинтиться, еще дергаясь и дрыгаясь, но в то же время понимая, что уже ничего не сделать, что это уже произошло - то самое, чего они так боялись, что все это не случайно - и отсутствие такси, и метро, и толпа, и пересадка на "Техноложке", и весь этот черный, злобный, бесснежный город, поджидающий их наверху со своим ветром и ливнем, и вышедшей из берегов рекой.
- Осторожно, двери закрываются, - произнес мелодичный голос из динамика. Двери вздрогнули и в несколько приемов закрылись, зализывая внутрь полы черных пальто, локти, затылки, сумки.
Все, - подумал Сева. - Кончено. Приехали. Он даже не чувствовал никакой досады - на что досадовать, если все это случилось бы так или иначе? Разве можно бороться с этой неведомой, непонятной, ужасной силой? Оно… Что он против этого - он, пылинка, муравей? Какая может быть досада, в самом-то деле? Вот тоска - это да… Смертная тоска затопила его по самые брови. Когда он умрет? - Через минуту? Через две?.. И как? - Сбросят под следующий поезд или пырнут ножом прямо здесь, на платформе? А не все ли равно? Хорошо бы только побыстрее и без мучений: как Клима или того бедуина…
- Жена… - повторил все-тот же приблатненный голос у него за спиной. - Щас я из тебя жену сделаю. Гад. Толкаться он вздумал. Умнее всех, да?
- Давай, сволочь, - сказал Сева, оборачиваясь. - Кончай уже. Ну!
На него смотрело измученное потное лицо в такой же кроликовой шапке, как у того мужика в Ульянке. Смотрело, скорее, растерянно, чем агрессивно. Седые патлы, волосатые уши, серый небритый подбородок, заплывшие щелочки глаз, перегарная вонь… уж не Струков ли? Какой Струков? - одернул он сам себя. Струков давно уже мертв, сгнил в болотной питерской земле. Тогда - его брат?.. сват?.. кум?..
- Ну, что, Струков? Вот и встретились, гнилой пенек. Хочешь выпить, а?
Мужчина попятился.
- Ты чего? Думаешь, крутой? Чего ж ты тогда на метре ездишь, если крутой? Щас милицию позову, только тронь… кру-утой…
Сева отвернулся. Не то. Расталкивая народ локтями, он пробился к самому краю платформы. Подошел новый поезд; дверь открылась прямо перед ним; Сева вошел в вагон. Он был все еще жив, и этот факт казался ему в высшей степени странным. Почему оно решило подарить ему эти несколько лишних шагов, несколько лишних вдохов? Он глубоко вдохнул спертый вонючий воздух и вдруг вспомнил недавние ханнины слова: "Все изменилось. Теперь уже ни на что нельзя полагаться. Ни на что." А вдруг и в самом деле? Возможно, теперь опасность угрожает уже не ему, а именно ей, Ханне? Почему бы и нет? Факт: оно отказалось воспользоваться несколькими удобными моментами для того, чтобы умертвить его. Но значит ли это, что охота идет за Ханной? Что делать?.. что делать?..
Он с усилием взял себя в руки. Так. Не паникуй, подумай спокойно. Что она станет делать, оказавшись одна в вагоне? Первый вариант: выйдет на следующей станции и вернется назад. Назад! То есть, как раз туда, откуда ты, идиот, только что уехал! Черт! Спокойно, Сева, спокойно… есть и еще варианты. Например, она может просто ждать его на следующей станции. Или проехать дальше. Куда "дальше"? - Ну, скажем, на Невский проспект. Ты ведь сам сказал ей: "Поедем на Невский". Значит, она может ждать там, внизу или наверху. Поезд остановился, Сева выбрался наружу. Ханны на станции не было. Он вернулся на "Техноложку", подождал - без результата. Оставался вариант с Невским проспектом. И мобильник, но это уже только наверху…
Наверху на него сразу же набросился все тот же ветер, ударил в грудь, развернул, прижал к стене. Дождь усилился. Часы на Думе показывали всего четверть седьмого, но Невский был безлюден, как в три часа ночи. Сева достал мобильник, дрожащим пальцем нашел нужные кнопки. Ханнин телефон не отвечал. Неужели она еще в метро? Или… Боже, Боже… он забормотал отчаянную молитву-мольбу, мешая в ней русские и ивритские слова. Сделай так, чтобы с ней ничего не случилось, ну пожалуйста. На, возьми меня, я готов, хоть сейчас, только не трогай ее, ладно? Есть ведь и у Тебя какая-то бухгалтерия, правда? Или меня Тебе мало… да и впрямь, невелик подарок… но это все, что у меня есть - я сам, Боже. Тут он подумал о своих детях, ужаснулся этим мыслям и перестал молиться. Что делать?.. что делать?.. Он оторвал плечо от стены и двинулся вперед, все равно куда, лишь бы идти, лишь бы не стоять и не думать, потому что можно ли позволить себе думать о чем-либо, если даже молитва настолько страшна?
Такси ждало у выхода, и Нина Яковлевна вздохнула с облегчением.
- Вот и я, - сказала она робко. - Ведь недолго, правда?
Шофер молча кивнул и вырулил на Невский. Слава Богу, Севушка дал достаточно денег для того, чтобы таксист без долгих разговоров согласился по дороге на Васильевский заехать в Публичку и подождать четверть часа на улице, пока она закончит там свои дела. Собственно, дел было немного: сделать копию с чудесным образом воссоединенного свитка и зайти в хранилище научных работ. Исследовательский отдел библиотеки был безлюден против обыкновения. Видимо, сегодня сотрудники поспешили закончить рабочий день непривычно рано и разошлись по домам пережидать налетевшую на город непогоду. Нина Яковлевна шла в хранилище по совершенно пустому коридору, слушая звук своих шаркающих шагов да резкий стук палки.