Повесть лауреата Независимой литературной премии "Дебют" С. Красильникова в номинации "Крупная проза" за 2008 г.
Сергей Красильников
Сучья кровь
Я бесконечно рад, что мир несовершенен. В противном случае я мог бы просто нажраться наркоты, лечь на диван и сутками тупо смотреть в потолок.
I
- Это просто снимки. Без претензий на шедевры и гениальность, так ведь? - говорил Витя. Он просматривал фотографии, покачиваясь в кресле-качалке. - А если ты, дорогой мой друг, захочешь доказать мне, что эти снимки чего-нибудь да стоят, то принеси мне лучше не их, не эти свои большие глянцевые картинки, распечатанные на последние деньги в фотоателье, а принеси мне и покажи деньги, деньги, которые ты заработаешь этими снимками. Вот это будет похоже на настоящий результат.
- Не всё в деньгах меряется, - мрачно отозвался Женя.
- Оооо, давай без романтики. Ты знаешь, я не люблю. Не люблю ни романтики, ни романтиков. Если искусство настоящее - то за него будут платить деньги. Если это бездарность - не будут. За Сальвадора платили, за Моне платили, даже Малевичу что-то перепало. А тебе - не платят.
- Тот же Булгаков так и умер непризнанным…
Витя положил снимки на стол, затянулся сигарой и выпустил колечко.
- Не творческое у тебя лицо, - задумчиво отозвался он. - И фамилия. Ты только послушай: Евгений Петров. Какой же ты выдающийся фотограф? Кто тебя такого запомнит?
- При чём тут моё имя?! При чём, чёрт подери, тут моё имя! - вскричал Женя, сорвавшись со стула. Он нервно прошёл до плиты, взял чайник и начал из него пить. Вода там была ещё тёплой, отвратительно тёплой, даже близко к горячей, но Женя пил, не останавливался.
- Как ты вообще можешь отличить искусство от неискусства? - Женя схватил свои снимки и ушёл в комнату.
- У тебя нет вкуса! - крикнул он оттуда.
- Не проецируй на меня свои проблемы, - пожал плечами Витя. Он приостановил кресло-качалку и задумался - словно пребывал в лёгком замешательстве. Через пару минут вернулся Женя, сел у окна и принялся глядеть на раннюю осень. Ничего особо интересного там не происходило - серое небо, ветер; кое-где дряблые мёртвые листики на деревьях, похожие на использованные прошлогодние женские прокладки. С неба склизкая мразь падает. Но фотограф сидел и смотрел, смотрел злобно и напряжённо. Витя привык к этому театру - Женькино обычное "художник с разбитым сердцем".
- Это вообще довольно трудно, отличить искусство, - наконец сказал Витя и оттолкнулся левой пяткой. Кресло пришло в движение: туда-обратно, туда-обратно… Женя повернулся и посмотрел на приятеля. - Если ты способен отличить шедевр от не-шедевра, то, значит, ты можешь постигнуть гениальный замысел. Значит, ты и сам - гений.
- В этом-то, в этом-то и суть! Приобщиться к прекрасному, Витя. Почувствовать и себя гением на минутку… Для того я и творю, понимаешь?
- Ты творишь, чтобы самовыразиться. Чтобы тебя заметили, - Витя провёл сигарой по воздуху так, что за ней остался кривой дымный след. - И вот то, что ты мне сейчас сказал - вздор. Приобщаться к прекрасному и на природе можно. И в цирке. И в баре. Но большая часть людей просто не в состоянии оценить шедевр. Пушкин? Даааа, Пушкин - это наше всё! Да Винчи? Дааа, Мона Лиза! А сунь ты им случайных картин Да Винчи вперебой с какой-нибудь посредственностью, или Пушкина вперебой с какими-нибудь грязнописаками - ни черта ведь не отличат. Уж поверь мне, Женя. Поверь.
- Не топчи народ! - возмутился Женя. Однако уже не громко, не криком возмутился, а вяло отмахнулся. - Искусство для народа.
- Вот пока ты так будешь думать, не суй мне свои снимки больше, - отрезал Витя. - Не для народа искусство. А если что для народа - так то не искусство. Заучил фразу эту, и говоришь, а и сам-то в неё не веришь, и не понимаешь её, не понимаешь её ошибочности.
- А мы с тобой - что, не народ?
- Народ по улицам с граблями и вилами ходит, деньги зарабатывает, индустрию строит. Народ обывательствует перед телевизорами и жжёт ведьм на кострах. Народ Христа гвоздями прибил для всеобщего обозрения, народ орёт "хлеба и зрелищ!". Народ не стоит искусства, Женя.
Женя молчал. Хотел какой-то вопрос задать, что-то выяснить - но не решился. Что-то горькое и тяжёлое поперёк горла вклинилось.
В последнее время Жене всё чаще попадались кондуктора-олигофрены. С трясущимися руками, страшными глазёнками, жесты, мимика - всё нечеловеческое. Берёт такой зловещий карлик деньги, и смотрит на них, как на круглые металлические кружочки, а не как на финансовую единицу. Сначала Женя думал, что это просто кажется так, паранойя или вроде того. А потом вспомнил, как знакомый реабилитолог, который по делам был в Германии, рассказывал об одном банкете, где на столы накрывали инвалиды.
- У них какие-то функции частично утрачены, какие-то полностью. Их в общество вернуть уже всё равно не получится. Практичные немцы с ними как с собаками поступают, но всё же гуманно, не докопаешься, - говорил он. - Они их как бы дрессируют. Учат делать простые работы. Положить вилку слева от тарелки. Ножик справа. Стаканы. Салфетки. Блюда подавать в определённой последовательности. Если инвалид понимает, делает всё правильно - то ему дают бонус какой-нибудь - конфету там или сигарету. Как собаке. Сидеть, Тузик! Тузик сел. Тузику кусочек еды дали.
- Это разве не против прав человека?
- Ну, смотря кого человеком называть… Они, знаешь, такие… Только есть умеют. И простые вещи делать. Только простые действия.
Эти кондуктора, надо признать, изрядно напоминали Жене инвалидов из рассказа реабилитолога. Такие же уродливые, медлительные, со звериной тупостью в глазах. С одним только исключением - немецкие инвалиды всё-таки вызывали жалость, а эти - не то злобу, не то страх, не то неприязнь.
В этот раз, правда, кондукторша оказалась ветхой пенсионеркой необычайно высокого роста, и вроде бы без умственных отклонений. Женя пожал руку Вите, залез в автобус, показал долговязой старухе проездной, включил плеер и сел в углу. В самом конце, рядом с гудящим мотором. Половина двенадцатого, людей почти нет. Пара сонных полупьяных подростков в самом начале автобуса силились вспомнить, куда они едут - так громко и матерно спорили, что даже сквозь плеер слышалось… Какой-то старичок. Девушка. О да, девушка… Она сидела как раз перед Женей - через пару сидений, лицом к нему. Он хорошо мог рассмотреть её - книжка, сумочка, губки, глазки. "Девочка-вишенка" - почему-то подумал Женя.
- Девочка-вишенка, - тихо, отрешённо, куда-то вовнутрь себя прошептал он. Когда плеер включён громко, то кажется, что никто тебя не слышит, и можно говорить всё, что хочешь, особенно если шёпотом.
Ей было 18 или 20 лет, аккуратно убранные под каре волосы цвета граната, живые глаза. Книга в руках, карандаш. Временами что-то писала на полях книги. Прядь волос случайно соскользнула ей на щёку, но она даже не заметила - читала. На талии её чёрное пальто перехватывал широкий кожаный пояс с двумя увесистыми пряжками - это украшение особенно запомнилось Жене. Две или две с половиной остановки Женя сидел и просто любовался ею - настолько сильно заворожила его незнакомка. Уже потом он всё задавал себе вопрос - почему не появилось даже мысли подойти и познакомиться, пока она ещё была там? Чего ждал?..
- Улица Победы, - раздался шипящий голос в динамике. Она встрепенулась, поднялась, спрятала карандаш и книжку в сумку, и подошла к дверям. Женя привстал со своего сиденья, и последнее, что он успел разглядеть - заколку в виде чёрной бабочки, спрятавшуюся среди её волос. Автобус остановился, и она вышла, а навстречу ей ввалился пьяный неуклюжий тип.
- Пррростите, милосердная… - услышал Женя его голос. - Оччччч не хотел вас такскэээзть толкнуть… Зззаддеть… Пррростите человека пьяного… Ччччеловека прростите…
Двери закрылись, и алкаш двинулся к кондукторше. Женя вздохнул и посмотрел ей вслед, но уже ничего не разобрал в ночной темноте за окном. Иди ищи её теперь, девочку-вишенку…
И тут же он оживился. Возле дверей, через несколько сидений, на полу автобуса лежала книжка, которая, видимо, выпала из её сумочки. Выпала случайно, когда она столкнулась на выходе с пьяным мужиком.
Из комнаты раздавались крики неясного генеза - то ли кому-то было страшно, то ли хорошо, то ли кто-то тренировался петь. Трудно было сказать даже - Ксен это или Наташа. Женя разулся, повесил куртку, зашёл в кухню и достал сигарету. Пару минут смотрел на неё, соображал. Потом, как всегда, подумал: ай, ещё чуть-чуть, и брошу курить, но сейчас, чёрт с ним, покурю.
И закурил.
- Вот у меня пися, такая она длинная, и что же мне с ней делать?! - раздался отчаянный возглас Ксена из комнаты. Загремело битое стекло, что-то с грохотом рухнуло на пол. Женя поморщился и затянулся. На кухне всё было так же, как утром, когда он ушёл - полная раковина немытой посуды, грязный стол, люстра, в которой работала только одна лампочка из трёх, и жутко усталая от жизни Рута - лохматая беспородная псина. Рута валялась под столом, накрыв лапами голову; почуяв Женю, она поднялась и грустно на него посмотрела.
- Не покормили тебя опять? Кушать? - поинтересовался Женя. Рута заскулила и лизнула Женю в руку. Почему-то, собаки, они всегда так - чем хуже условия жизни, тем умнее и добрее становятся…
Женя открыл полку, достал банку собачьей еды - но она была пустая. Порылся в холодильнике - нашёл только три десятка яиц, расставленных по всей дверце, и кастрюлю позавчерашнего супа, который уже изрядно подпортился. Открыл свой рюкзак - там была пачка чипсов.
- Будешь чипсы? - спросил он Руту. Рута ещё раз заскулила и указала мордой на свою миску. В миске Руты Женя обнаружил ещё одну банку собачьей еды - полную, неоткрытую. Банка в миске, надо ж было додуматься…
- Долбо…ы, - покачал он головой. Кое-как отыскав открывашку (она почему-то валялась вместе с лопаткой для обуви и платяной щёткой в коридоре), Женя открыл банку и наложил Руте еды. Рута лизнула ему руку в знак благодарности и принялась кушать. Женя взялся за сигарету. Сигарете без него было скучно и одиноко: она наполовину стлела равномерной белой массой.
- Шшшшшш… - слышалось из комнаты. - Шшшшшш… Посмотри, какой у меня богатый внутренний мир, Ксен! Шшшшшш… Посмотри, видишь? Видишь?
Женя приоткрыл дверь - Наташа высовывалась из шкафа и шипела, "Шшшшшш", а Ксен наблюдал за ней, спрятавшись под стол.
- Я показываю, ты видишь, чувствуешь, что я хочу показать, какой у меня богатый внутренний мир? Шшшшшш… - и она спряталась в шкаф. Ксен схватил молоток со стола, и бросил в дверь.
- Эй! - крикнул он. - Эй!
Женя решил, что к этим двоим пока лучше не соваться.
Книжка, которую оставила девочка-вишенка в автобусе, оказалась учебником, но не школьным, а из тех, по которым учатся в университете. Ситуацию, однако же, этот учебник не прояснял. Он назывался "Физическая химия для биологов". Вот и думай. Физика, химия, биология?
Открыв на случайной странице где-то в середине, Женя прочитал: "Константы диссоциации, указанные на схеме, представляют собой константы, характеризующие ионизацию каждой из групп, в отличие от экспериментально определяемых констант, относящихся к двум стадиям титрирования кислоты…" - и захлопнул книгу. Не сегодня.
- Он всё сломал! Он ничего не понимает! - послышался из комнаты крик Наташи. - Он ничегошеньки не понимает…
Покачав головой, словно бы в упрёк этим двоим, Женя осторожно улёгся на кухонном диванчике и, дотянувшись ногой до выключателя, щёлкнул по нему пяткой. Через минуту он почувствовал рядом запах псины - Рута улеглась спать на свой матрасик.
- Эвакуация! - кричали из-за стены. - Эвакуация!
- Шшшшшшш! Проанализируй, мой любовник! Моя машина секса… Шшшшш… Смотри и запоминай это… Шшшшшшш…. Я хочу, чтобы ты оценил, какой у меня богатый внутренний мир…
Родители Ксена уехали за границу работать. В разное время и по разным причинам. Сначала уехала мать; это произошло, когда совок ещё только-только развалился, а Ксен был совсем маленький, ничего не соображал, и звали его Артур. Вслед за расползавшимися в разные стороны и менявшими политическую ориентацию бывшими странами совка родители Ксена тоже решили прекратить совместное существование и развелись. Было много битой посуды, криков, травм, слёз, документов, и спрашивали, с кем хочет остаться Артур. Ксен честно ответил, что лучше с бабушкой, потому что она пирожки печёт со шпеком.
Его оставили с отцом, а мать в отчаянии уехала за границу собирать клубнику на бескрайней целине туманного альбиона. Или блядовать по барам. Отец рассказывал Ксену, что его мать там сейчас напивается с иностранными мужиками в заграничных барах и флиртует с ними; за это ей платит начальник бара. Охмурив тамошнего культурно отдыхающего бизнесмена-банкира-бандита, мать тыкает пальчиком, увешанным золотыми кольцами, в самые дорогие напитки из меню, и он их покупает. А потом - за это начальник бара ей уже не платит - она поднимается с ними куда-то "наверх" и занимается какими-то "непотребствами". Маленький Ксен, по правде говоря, мало понимал из рассказов отца - чувствовал только, что они пропитаны злобой, взрослыми делами и деньгами. Сама мать два раза в год - на день рождения и на Рождество, исправно присылала Ксену открытки и деньги. Деньги отец забирал и складывал на какой-то счёт, а открытки перечитывал сам и только потом давал Ксену. Мать писала, что работает на полях, клубнику собирает, и понемногу обустраивается. Писала, что скучает.
А потом уехал и отец. То ли его фирма открыла филиал за границей, то ли ему посулили там что-то, то ли здесь, на родине, уже ловить было нечего, но факт - решил свалить. Это было однажды утром - отец сидел с газетой и пил апельсиновый сок, а Ксен с опохмела сонно полз по лестнице со второго этажа на первый.
- Знаешь, Артур, - сказал отец, расслышав его шаги. - Ты взрослый почти, тебе без двух месяцев восемнадцать, поэтому я с тобой как с мужиком поговорю.
Ксен рухнул в кухню и отвалился на газовую плиту.
- Голова болит, - сказал он.
- А ты всё равно послушай. Я за границу хочу ехать.
- А я не хочу.
- Ну тогда вот что. Дом я этот продам, а тебе куплю квартирку. Однокомнатную. Пока учиться будешь, буду деньги присылать. Забросишь учёбу - пеняй на себя. А пить-не пить, это ты сам решай, как тебе лучше.
На этом отец закрыл газету и ушёл.
- Голова-то как болит, - пробормотал Ксен. - Голова…
- У меня бы тоже болела, - отозвался Женя. Ногам было тепло, и вставать не хотелось - на них спала устроившаяся там ночью Рута, большая добрая мамка-грелка. - Хуле, так буянить… Чего вы там вчера так брутально заюзали?
- Фунги.
- Что?
- Фунги. Псилорубы.
- Ааа, грибы.
Наркоманы все до единого параноидальны. Наркоманы уверены, что телефонные разговоры прослушиваются, переписки в интернете прочитываются. Поэтому они говорят "хлеб" вместо "гашиш", "гербарий" вместо "трава", "почта" вместо "ЛСД", ну и грибы - тут много синонимов. Шрумзы, фунги, псилорубы, псилоцибы… Мало ли, ещё какие слова в ходу у разных наркоманов.
- Голова…
Ксен стоял у раковины и покачивался, словно надеялся найти некий магический ритм, избавляющий от головных болей. Включил холодную воду и опустил голову под струю. Стрижку он носил короткую, почти что налысо, с каким-то иероглифом, выбритым чуть выше правого виска; волосы намокли сразу, и вода слегка остудила мозг.
- Как Наташа?
- Я её привязал к кровати, чтобы не мутила, - отозвался из-под крана Ксен.
- Не мутила - что?
- Она хотела меня убить.
- Серьёзно, что ли?
- Не знаю. Может, приглючилось… Какая разница…
Женя вытащил ноги из-под Руты, слез с диванчика и пошёл в комнату.
Там было страшно.
Следы вчерашнего смотрели изо всех углов. Вещи, разбросанные в хаосе - словно кто-то пытался использовать их как элементы конструктора или мозаики, но не учёл, что они из разных наборов. Компьютер, накрытый покрывалом, сверху украшала подушка; из-под этой конструкции сдавленно слышалась странная музыка. Жене подумалось, что они не осилили по-другому остановить звук из колонок. Кресло лежало на боку, одна ножка у него была разломана в деревянное крошево, просто щепки и труха; рядом на полу - молоток. На стене висел лист бумаги большого формата, на котором красовался заголовок "мир" и какая-то закорючка в углу - синим фломастером, подпись "это гениально" - красным цветом, и другим почерком. Поверх всего этого карандашом было написано "Что это у меня во рту?" Лист был прибит тремя гвоздями - два сверху в углах, а один - в самом центре. Привязанная верёвками к спинке кровати Наташа мирно спала. До груди она была прикрыта одеялом. Волосы у Наташи были кошмарно растрёпаны, тушь и помада - размазаны, на щеке - кровавая царапина. При этом она всё же как-то умудрялась сохранять ангельское выражение лица.
Женя хорошо знал, что Ксен любит и терпит её именно за это - за ангельское лицо по утрам. С кем бы ты и как бы ты не засыпал - с богиней или дьяволицей, со шлюхой или королевой, с нимфой или сукой, проснёшься ты в итоге с ангелом. Пару раз Женя слышал, как пьяный Ксен обещал Наташе жениться на ней, и вроде бы даже серьёзно обещал.
- Ната, - позвал Женя. - Наташ, тебя отвязать?
Наташа открыла глаза, и улыбнулась.
- Отвяжи.
Женя кое-как распутал туго затянутые узлы, и Наташа тут же спряталась под одеяло вся целиком.
- Отвернись, - попросила она.
- Голова… - послышался с кухни слабый голос Ксена. - Голова-то как болит… Пшла нах, шавка! Голова…
Женя убрал подушку и покрывало с компьютера, и понял, в чём же было дело. Поставленная на повтор, как брошенная в маленькую кастрюльку большущая рыбина, в винампе крутилась одна только песня, да и то - не песня, а, по всей видимости, записанное вчера откровение. Рядом с компьютером валялся микрофон, на который опасливый Ксен надел носок - видимо, ему показалось, что микрофон тоже испускает звук.
- Гургу! - настаивал дрожащий голос. - Бургу! Бургу! Гургу! Курлу! Гургу, Бургу! Гургу-гургу-курлу!
На бесконечном повторе.
- Выключи, - попросила Наташа из-под одеяла.
Женя выключил, вставил в системный блок свой плеер и накидал в плейлист джаза. Джаз в этом доме никому всерьёз не нравился, но никто, как правило, против него и не возражал.
- Голова… - послышался голос Ксена из кухни. Он совсем обмяк и, оперевшись руками о стену, снова опустил голову в раковину. Когда он, порядком охладив свой раскалённый мозг, выбрался оттуда, Наташа уже сидела на диванчике с ножом в руках и быстро кромсала бутерброды, при том ещё как-то умудряясь курить свою тонкую дамскую сигарету. Женя тоже курил и листал книгу.
- Чего ты там… Читаешь чего-то? - поинтересовался Ксен, вытирая лицо грязным кухонным полотенцем.
- Угу, читаю. "В. Уильямс; Х. Уильямс - Физическая химия для биологов". Чертовски жестокое чтиво… Почти ничего не понятно.
- Зачем тогда читаешь? - спросила Наташа.
- А я на самом деле не читаю даже. Я ищу пометки какие-то. Тут один человек карандашом что-то рисовал, вот мне интересно, кто и что.
- И как, нашёл?
- Нет пока. Ничего пока не нашёл…
- Дай сюда.