- Я понял, как делать искусство, - через пару месяцев после этого сказал Женя Наташе. У него перед глазами всё стояла кровь Ксена, смешавшаяся с талой водой. - Надо совместить интересное и неприятное.
- Выйдет скучное.
- Не выйдет. Смотри вот: что у тебя неприятное есть?
- Кастрюля супа старого пойдёт?
- Неси её сюда.
Наташа ушла на кухню, и послышалось ворчание бабульки, у которой она снимала комнату. Старушка эта была на редкость озлобленной и напоминала Жене бабку из университета. Он даже предполагал, что они родные сёстры.
В поисках интересного по комнате Женя наткнулся на кубик-рубик, собранный на двух гранях. На остальных царил цветовой хаос. Потом кубик бросили в суп, сфотографировали, и понеслась. Что бы там ни говорил Витя, а это уже было искусство - не тупые пейзажики и урбанистические виды, не лица подростков, с тяжестью в глазах смакующих сигареты, не лужи, не цветы, не звери, не пиво в кружке.
- У тебя есть старые игрушки? - спрашивал у Наташи Женя.
- Мишка.
- Хорошо. Приезжай на конечку шестого автобуса. Бери мишку. Будем совмещать интересное с неприятным.
И они прибивали мишку гвоздями на крест, втыкали крест в кучу мусора и фотографировали. Наташа привязывала между деревьями верёвку, а Женя рыл на берегу пруда червей, и потом они вместе вешали их на прищепки, и опять - фотографировали.
Не сказать, чтобы Ксен был забыт. Напротив, оба помнили про него отчётливо, хорошо. Иногда ходили туда, где он лежал. И старались - рвали из себя что-то наружу, как будто пытаясь отомстить за него. Делали. Не говорили, как обычно, а делали. В старых вещах Наташи обнаружилась масса всего интересного, в окружающем мире - масса неприятного. Объединившись между собой, Наташа и Женя объединяли интересное и неприятное на снимках. Дружба?.. Да, наверное, между ними появилась сильная, страшная, чудовищная дружба. Храм на костях. На мощах святых.
- Ты бы хотел переспать со мной? - спросила как-то Наташа.
- Нет, - после некоторого раздумья с тяжёлым лицом ответил Женя. - Ни за что.
- Да я стебусь. Я просто вчера вибратор купила.
Положили вибратор у какой-то лесной норы, направленным вовнутрь; сфоткали. Посмеялись. Фрейда обсудили.
Это была быстрая, жестокая жизнь - между ними двумя.
И, что странно, за Женины снимки начали платить.
Даже Витя признал.
- Чёрт с тобой, - сказал он, держа в руках Женины деньги. - Как-то ты всё же попал. Угадал законы. Интуиция у тебя хорошая. И талант, стало быть - есть.
- У меня сегодня первое представление, - сказал он и затянулся сигарой. - Придёшь?
- Во сколько?
- В семь. Чехова, "Иванов".
- Приду. Обязательно приду.
Витя всё же доучился. Закончил университет. Получил диплом. Пока что - как актёр. Сразу же поступил на режиссёра. Устроился в театр сразу после выпускного, всё лето репетировал. И вот, выступает!
- А кого играешь?
- Доктора молодого играю, - похвалился Витя. - Доверили.
- Оправдаешь доверие?
- Ну, это посложней, чем "Избиение червей" будет. Но постараюсь. Роль вызубрил уже наизусть, от зубов. Это главное - роль знать. Как Энтони Хопкинс. Он знал роль - и потому мог играть. Потому мог импровизировать немножко. Такие мелкие, странные штучки - например, лектор никогда не моргает. Этого не было в сценарии, это его задумка. Такая вроде бы малюсенькая деталь, а какой эффект!
- В общем, ты рассчитываешь стать знаменитым…
Витя засмеялся.
- Этого я пока не обещаю. Но вот с "избиением червей" я завязываю - точно.
Это было около трёх лет назад, здесь же, на кухне.
- Избить человека хочется. Побить, чтобы и ему легче стало, и мне. Вот тебе, Женя, разве не хочется? - спрашивал Витя, потягивая трубку. Так всё это и началось.
- Хочется, - сознался Женя. Тогда ещё патлатый, в косухе, не Женя, а металлист ЖЭК. - Только не избить, а убить. Ну, то есть, избить до смерти. Такая ненависть к людям иногда берёт, что кажется, если кого-нибудь не убьёшь, то сам удавишься однозначно. Завалить его на землю и бить, бить, ударять со всей дури каким-нибудь тяжёлым предметом, пока это кровавое мессиво шевелиться не перестанет.
- Да нет, не так! Не как Раскольников. Просто побить, побить человека, в назидание ему.
- А я бы - до смерти избить хотел.
- Уй, злой ты. Молодой и злой. Ну ничего, пройдёт скоро.
Женя никогда так никого и не ударил. А Витя уже два с лишним года назад, окровавленный, валялся в кресле на кухне и корчился от боли. Гопники попались с огнестрельным.
- У меня есть медик знакомый. Сейчас вызвоню, - быстро сказал Женя.
Медик грубо выматерился, вколол морфина, а потом достал пулю. Это было страшно, дрожали руки, и казалось - чёрт подери, чёрт подери, по грани человек прошёлся.
- По грани, - сказал медик, - ты прошёлся. Ещё три-четыре сантиметра вниз, а там подключичная вена и артерия. Ты не то что до дома, ты бы и метра не прошёл. Завтра мазь привезу и перевязку сделаю. Недели две из дома не выходи. И по дому особо не ходи. Лежи лучше.
- А я одному из них кастетом по яйцам прошёлся, - со слабой улыбкой сказал Витя. - Он-то уже точно никакую шваль в мир не породит…
- Воспитатель… - пробормотал Женя.
- Я уже отвоспитывал своё, - покачал головой Витя и снова затянулся сигарой. - Хватит их палкой бить. Пора со сцены красоту показывать. Великое и вечное.
- Это потому что ты университет закончил наконец?
- Нет. Не поэтому.
Несколько дней назад Витя ехал в троллейбусе, и к нему подошёл незнакомый парень. Сел рядом, долго в лицо смотрел.
- Эй, - тихо сказал он. - Я тебя знаю. Ты наших отпи…л.
Витя нащупал кастет, осмотрелся.
- Не, не, не парься, - заторопился парень. - Всё нормально, отвечаю.
- Нормально?
- В натуре, тебя искали, долго. Потом забили на это. А я тебя запомнил. У тебя в руке книжка была: Пушкин. Я пришёл домой и нашёл у мамки такую. Ну, не такую, но тоже: Пушкин. Я подумал: если ты нас пятерых замочил, то что это за книжка такая?! Читал, читал - х…я полная, но местами интересно. Мамка ещё других книжек дала. Ну я читать начал. И в школке что задают - тоже читать стал. Даже предку сказал: я, батя, учить Пушкина хочу. А он мне говорит: пошёл на х…й, в магазин за пивом пошёл. А я говорю, сам иди, а я учиться пойду. Тварь я, б…дь, дрожащая, или кто? И батя мой ох…л.
- Ты учишься?! - изумился Витя. - Ты читаешь?!
- Вот школку заканчиваю… Думаю дальше учиться, а не в технарь, как все остальные. Сложно, конечно, но я, как только устаю учиться, на батю смотрю и думаю: фигли, не стану я такой сукой.
Не стесняясь, Витя вдруг обнял парня и расцеловал его, в обе щеки расцеловал и заплакал.
- Мне главное не побить было, - сказал он, гася сигару. - Не побить, а чтоб они запомнили: у человека, который был сильнее их, в руках Пушкин был. Сила - в книжке. И, Женя, чудо-то какое, запомнили. Я всё думал: мечтатель я и дрянь, а вот, оказалось же: всё-таки народ соображает, когда его бьют.
- По-твоему получается, сейчас опять соображать перестанет. Раз ты в отставку уходишь…
- Не перестанет, Женя. Я своё семя посеял. Теперь буду на другом поле трудиться. Если хоть один задумался, хоть один человеком стал, Человеком… Не ахти каким, пускай, но стал! Хочет стать! Хочет! А мне и того хватит: пускай и один. Главное - есть, есть он, этот один. А там, может, где и другой, и третий. Я в Человека поверил, Женя.
Женя улыбнулся.
В автобусах теперь поставили автоматические компостеры, и кондукторы исчезли. Женя иногда думал - куда, куда ушли эти странные уроды? Чего они делают сейчас, убогие, ничтожные… Кому они нужны? Кто им платит? Вымерли или попрятались?…
Тоска его большей частью всё же ушла. С тех пор как думать начал над каждой фотографией, из головы напрочь исчезла вся депрессия и дурь. Раньше, бывало, отвалишься на столб, стоишь и думаешь: хреново. И жить хреново, и жизнь хреновая, и неинтересно ничего, и ничего не хочется, разве что вот только пива пойти вечером в бар попить. Возьмёшь фотоаппарат и сфоткаешь чего-нибудь. Пробуешь показать, как тебе плохо, этим снимком. А теперь совершенно по-другому. Думаешь, красивое бы. Сделать бы нечто такое, что ошарашит всех, аж руки чешутся. Хватаешь фотоаппарат, и гений в голове, и Наташа на телефоне.
- Чего нового у тебя?
- Волчок старый нашла. Пока ещё не знаю, правда, как мы его фотографировать будем.
- Выезжай. Я знаю.
И так изо дня в день, а потом выставки, газеты, дизайн. Звали уже всерьёз работать, но Женя не торопился. Чувствовал: надо ещё как-то самому немного. У Вити нашлись книги по фотографии; в свободное время Женя читал, всё чаще читал. Витя, конечно, совал свою классику, толковал о бессмертном, заставил даже одну книгу осилить из школьной программы: "Обломов". Нудная немного, но ничего. Прочитал.
За окошком проносились дома, домики, избушки… Автобус выехал в пригород, и дорога начала потряхивать старым асфальтом. Деревня. За каждой избушкой - огород, садик маленький. Мужик с козой мимо прошёл.
Женя вышел на конечной остановке и, миновав череду канав и тропинок, добрался до небольшой церквушки. От неё - километр пешком по дороге, по полю, а вокруг ветер, листья откуда-то прилетают. Оранжевые, красные листья, как календарные отрывные листки, как кусочки времени - мимо несутся, мимо, мимо. Ничего, всё хорошо будет. Всё хорошо…
- Я и здесь, и здесь могу построить, - доказывал Толик. - Я учусь, работаю. Я себя сам содержу - видишь?
- Ну и что, - ответил сосед. - Посмотри лучше, не что ты делаешь, а как ты это делаешь. Спишь по три-четыре часа в сутки. Играешь во что-то беспрерывно. Друзья тебе позвонят твои, а ты: да, иду. И рубишься ещё полтора часа. Ешь совсем мало. Скоро тебя либо с учёбы выкинут, либо с работы, одно из двух.
- Да пошёл ты!
Но Толику стало горько: ни одного слова сосед не соврал. Весь вечер ни во что играть почему-то рука не поднималась, все игры опротивели. Интернет опротивел. Сам себе опротивел. На мониторе - игра. В которую только что рубился. Дорогая красивая машина, совсем новенькая, и побережье, пальмы… И ведь ехал только что по этому лазурному раю, гнал на большой скорости…
- Женя? Давай пива попьём.
- Не могу я, Толик. Я занят.
- Чем занят?
- Фотографирую.
- Можно, я с тобой?
- Приезжай.
Была зима. Холодная, тяжёлая зима. Женя отогревал её своими фотографиями. Зимой его тянуло на доброе; чем суровее вокруг, чем злее - тем люди мягче и добрее становятся. Толя помог дотащить до леса кирпичи, а там сложили очаг под ёлкой, разожгли в нём костёр, и Женя начал фотографировать.
- Устал я, Женя, - говорил Толик. - Я вот только с тобой, Наташей и Ксеном поговорить могу. Ну, а с Ксеном такое вышло… А Наташа о своём, об экологии, эволюции, о Боге бесится. Так что только с тобой и получается.
- Да что тебя так мучает, я не понимаю?
Женя потёр замёрзшие руки. Фотоаппарат плохо переносит холод, и батарейка быстрее садится. Один знакомый оператор объяснял, что надо её натирать, от трения тепло создаётся, и она восстанавливается там как-то. Женя тёр фотоаппарат с того бока, где батарейка, и смотрел на Толю. Тот потерялся.
- Потерялся я, - грустно пожал он плечами.
- Как же, потерялся. Ты один из нас всех самый целеустремлённый. Ты ведь на машину копишь?
- Ну а езжу-то я на старой колымаге.
- Так надо время. Пройдёт время, и будет у тебя всё: и машина, и хата, и комп новый.
- А дальше?
- Ну, дальше уж сам решай.
- Да нет, Женька, я вот о чём: это как знак "дальше обрыв". И я этот знак сейчас проезжаю. Мне кажется: что я тут строю, так сказать… Строю вот это всё. Ну, ясное дело, не валить же за границу. Родина, дома и стены помогают. Но если так, мельче взять: что? Что?
- Откуда я знаю?! - удивился Женя. - Такие вопросы задаёшь, философские… На них тебе никто не ответит. На них каждый сам отвечает, я тут не помогу.
Толя достал сигарету, закурил. Закашлялся. Бросил на землю, топнул по ней - как точку поставил. Походил кругами, присел возле очага под ёлкой. Погрел руки немного. Помолчал. Женя всё тёр батарейку фотоаппарата. Достал её, завернул в перчатку и тёр.
- Я каждый день циркулирую… Бегаю, как белка в колесе. Кручусь. Выхожу из комнаты. На кухню. Ставлю воду. Иду в комнату, играю. Несу пельмени, кидаю в воду. Иду в комнату, играю. Несу соль, кидаю в воду. Опять иду в комнату, играю. Иду на кухню, проверяю, как варится. Иду в комнату, играю. Потом снимаю кастрюлю с плиты, несу в комнату и ем. И вот ведь всё время как бы круги такие наворачиваю. Или побольше круги: из общаги в университет, оттуда на работу и обратно в общагу. Но всё равно, круг… Или так: общага-бар-общага. Как белка в колесе. Не в плане, что бьюсь или устаю сильно… Хотя и это тоже. Больше как-то в плане: по одному маршруту. Всё равно в итоге оказываюсь у компа в своей комнате, понимаешь.
- Ты можешь на природу выезжать. В кино ходить. Ну да мало ли что ещё можно делать, верно? Главное - придумать и сделать. Раз не хочешь сидеть у компа - так не сиди, чего же проще?
- Да я у этого компа… Удобно мне там. Но я так не хочу. То есть я там сижу, мне хорошо. В каждый отдельно взятый момент, мне хорошо. А если посмотреть целиком - то плохо мне, плохо, бесконечно тошнит. От пива, от посиделок, от соседа по комнате моего тошнит.
- А, этот. Знаешь, чего я тебе скажу Толик: ты в него превращаешься как бы. Это я давно заметил: если какого-то человека долго слушать, то ты становишься отчасти этим человеком. Я перед тем как человека слушать, смотрю, как он живёт, чем занят, чего достиг, и потом решаю: слушать его или нет. Если я хотел бы так же, то слушаю. Так же жить, так же работать, учиться. Вот ты как бы хотел?
- Я… А… Я бы… Да чёрт его знает. Не знаю я, Женька, не знаю.
Женя удивлённо посмотрел на него.
- Как - не знаешь? А машина? А дом?
- Да нафиг. Чего изменится-то по большому счёту? На другой машине ездить буду? В другой дом возвращаться? Всё равно в итоге - то же колесо. Я думаю, может, он прав? Может, за границу валить?
- Хо!
Женя всунул батарейку обратно в фотоаппарат и сделал ещё несколько снимков. Потом заметил интересную корягу, повесил фотоаппарат через плечо и принялся с древесины грязь отчищать снегом.
- Ну, а там другое колесо, - растерянно ответил сам себе Толик. - Только позолоченное. Но всё равно же, колесо… Вот нет чтобы по дороге идти, вперёд куда-то. Вперёд…
- Ну так иди! Кто тебе запретит?!
- А я не знаю, где она, эта дорога, я не знаю, Женя! Я или не знал никогда, или забыл, или не могу додуматься… Раньше всё просто выглядело: тусили вместе, веселились, и нормально. А сейчас каждый день эти тупые обрыдлые рожи на работе, и поговорить, поговорить даже не с кем…
- Ну так вот, мы с тобой сейчас. Говорим.
- Ай, - отмахнулся Толик. - Я говорю, а ты искусство своё делаешь…
- Да слушаю я тебя, слушаю, - Женя с улыбкой похлопал друга по плечу. - Где же тот старый Толя в майке супермена?
Толя молчал. Смотрел в землю, в холодную зимнюю землю, с которой Женя счистил снег.
Смотрел и молчал.
Один знакомый фармацевт рассказывал про то, почему автотехники часто с больным пищеводом ходят. Казалось бы, при чём тут - автотехники и пищевод…
- А нальёшь растворителя в бутылку от минералки, или ацетона, или ещё чего, солярки или тормозной жидкости, выпьешь случайно, не вдумавшись - и радуйся, если ещё живой остался. А так и пищевод, и печень очень жёстко разъедает.
- Глазные капли, знаешь ли, если с умом использовать, - в другой раз говорил Жене фармацевт, - обыкновенные глазные капли, выпьешь, и финита ля комедия…
Так Толя и умер - той холодной, беспощадной зимой. Его сожитель вошёл в комнату - а Толя спит, под одеялом лежит, отвернувшись в угол. И над ним к стенке гвоздём листик прибит. Распечатанный на компе листик, а там такое странное существо скуксившись сидит, то ли кот, то ли собака, то ли заяц, один глаз торчит только, и надпись: "Ну хуле нада? Сплю я! Сплю!!!". Сосед поужинал, за компом посидел, поучился на ночь и в университет утром ушёл. Так пару дней длилось, пока он наконец не решился проигнорировать странное свернувшееся существо и не толкнул Толю в бок. А Толя твёрдый.
Не носки его воняли. И не еда испорченная в холодильнике.
А в руке флакончик пустой из-под глазных капель зажат. Рука закостенела, уже только в морге флакончик достать смогли. Хоронили скромно. Зима, плохо приспособленная для жизни, и для смерти-то не особо годится: еле вырубленная в заледеневшей земле могила, снег сыпется, ветер, и даже не слышно, что священник говорит. Женя хотел что-то от себя сказать, но во рту ком стоял, поперёк горла, крепко стоял. Даже плакать не получалось. Зато Наташа сказала.
- Здесь яма, - указала она. - А скоро тут будет Человек лежать. Не самый лучший. Не самый худший. Один из нас, просто человек. Мы разойдёмся, а он тут так и останется. Так давайте запомним лучшее, что он делал, и унесём это с собой. Унесём его с собой так, чтобы он остался лежать не тут, - она указала на яму. - А тут.
И положила руку на сердце.
Толя, Толя… Эх, почему ты не вывернулся? Ты же супермен, Толя. Взял бы и полетел, полетел бы от этого колеса подальше. От этой страшной своей жизни, от сучьей своей крови. Почему, почему ты не выкарабкался? Не лез из болота? Почему?..
Почему на вопрос не решился ответить? Крикнул бы что матерное - и чёрт с ним. Сказал бы, что на самом деле думаешь - и чёрт с ним. Почему молчал?.. Почему точку поставил раньше, чем всё остальное? Почему точку поставил раньше, чем все остальные?..
Уже потом Женя разрыдался. Сильно, страшно, и запил. Хорошо хоть Наташа вытащила - у неё со своей сучьей кровью, со своим мировоззрением откуда-то появилась неуёмная сила. И вытащила.
- Поехали фотографировать.
- Не хочу, Ната…
- Сейчас найду тебя, в каком ты там сейчас автобусе живёшь, найду и замучаю. Чтобы не бесился, - говорила она по телефону. - Найду и заставлю делать что-то. Да, люди умирают, ты разве не знал?
- Не он… Только не он…
- Женя! Мужик, взрослый!
И выдёргивала, и заставляла фотографировать. Ехали на вырубку, а там уже весна понемногу. Какая-то зелень из раненой земли лезет, какие-то веточки, кустики…
- Мой отец тут умер, - говорила Наташа. - Умер. И Толя умер. Но я живу. И ты живой. И раз уж такая штука с нами, давай-ка жить. Я, помнишь, на похоронах говорила - для тебя ведь говорила, знала, что грузиться будешь. А ты не послушал. Я что говорила: возьми его с собой. Возьми и неси дальше, если он тебе дорог, не думай о том, что он там остался. Он не там. Он с тобой - столько, сколько ты его унесёшь.
- Откуда в тебе столько силы, Ната?..
- Я несу всего отца, - просто ответила она.
- Но и тебя ведь иногда сносит… Сносит на психи ведь…
Она улыбнулась.
- А ты попробуй взрослого человека, тяжёлого, с собой тащить. Конечно, сносит. Падаю. Но встаю и дальше иду.
Что-то промелькнуло между кустами… То ли мышь, то ли птица какая червяка ковыряла в земле, то ли ошалевшая белка искала пропавший лес.