Но когда он начинал задумываться, его посещали такие причудливые фантазии! Том пропал или мертв, Джон Роберт утешает Хэтти, которая теперь вдова и никуда не денется. Выдержит ли он, глядя, как Хэтти водворяется в доме мужа? И какого старого шута сыграет сам? Если он даже к Перл умудрялся ревновать, то не сойдет ли он с ума от ревности к Тому? Неужели дошло до того, что он оставил всякую надежду на отношения с Хэтти? Почему он так торопился отдать ее? Наверняка не продумал всех последствий. От какого ужаса, живущего в нем самом, он так стремительно бежал? Его туманные робкие мысли шарахались от этого зловещего вопроса, и он даже воображал временами, что после неудачи с Эми и Хэтти сможет установить некую идеальную любовную связь с дочерью Хэтти! При всей склонности Джона Роберта к меланхолии он порой забывал, что стар.
Джон Роберт моргал в тусклом мягком дождливом свете комнаты, где не горели лампы и тихо мурлыкал, трепеща, розовый огонек в газовом камине. Джон Роберт сразу понял, что Хэтти выросла. Последний раз они виделись почти год назад. Он подумал: значит, она все еще растет? Он сверлил ее мрачным взглядом из-под косматых бровей. Боже мой, подумал он, она похожа на Линду, она все больше становится похожа на Линду, как это возможно? Она стала выше, старше, и волосы уложены так замысловато.
- Пожалуйста, садитесь, - сказала Хэтти.
Она никогда раньше не чувствовала себя дамой, хозяйкой, принимающей гостя, да еще такого особенного. В Денвере все было совсем не так.
Джон Роберт сел в одно из низких бамбуковых кресел, и оно предупреждающе хрупнуло. Джон Роберт переместился на подоконный диванчик. Хэтти нашла стул и села.
- Как поживаете?
- Спасибо, очень хорошо, - ответила Хэтти. Беседуя друг с другом, они не употребляли ни имен, ни обращений.
- Как тебе нравится дом?
- Ой, он такой замечательный! - воскликнула Хэтти с жаром, отчасти растопившим лед. - Это самый милый, самый очаровательный дом на свете!
- Я бы его купил для тебя. То есть, я хочу сказать, я бы мог его купить, но я знаю, что миссис Маккефри никогда не продаст. Вы с ней познакомились?
- Да, мы встречались, она очень милая.
- Да? - рассеянно переспросил Джон Роберт.
Хэтти сидела лицом к окну, и теперь, когда глаза привыкли к зеленоватому свету, философ пристально разглядывал ее млечно-голубые глаза, бледно-золотые переплетенные волосы, непорочную гладкость лица и шеи. Лицо не было накрашено, и нос чуть-чуть отливал розовым. Губы бледные, словно их лишь едва заметно обвели карандашом. Цвет лица и волос - не Линды, но строение лица очень ее напоминало.
- Да, - произнесла Хэтти, продолжая беседу ответом на его вопрос.
- Прекрасно, прекрасно… Ну что, ты рада, что кончила школу?
- Да…
- Ты уже… почти… взрослая.
- Да, и, пожалуйста, скажите мне, что я теперь буду делать?
От такого прямого вопроса Джон Роберт немало растерялся, поскольку был готов обсуждать эту тему, но не сразу.
- Нам надо подумать про университет в Англии. Ты ведь сдала экзамены повышенного уровня? Мне прислали твой аттестат. Как вы поладили с отцом Бернардом?
Хэтти улыбнулась. Это была скорее ухмылка, чем улыбка молодой дамы - Хэтти развеселило воспоминание об отце Бернарде, который показался ей довольно потешным.
- Очень хорошо поладили.
- Что он велел тебе делать?
- Делать?
- Над чем работать, что учить?
- Ни над чем. Велел просто читать.
- Что читать?
- Что угодно.
- И что ты читаешь?
- "Les Liaisons Dangereuses".
Хэтти, конечно, порылась в выцветших книгах, стоявших на полках Слиппер-хауса с довоенной поры. На этом экземпляре творения де Лакло еще виднелись выцветшие чернила школьного почерка Александры Стиллоуэн.
- А, да.
Джон Роберт, не бравший в руки ни одного романа со времени окончания школы, не слыхал и об этой книге; по названию роман показался ему неуместным, но он не стал заострять на этом внимания. У него мелькнула мысль: а что она знает? Страшно подумать.
- Что ты хочешь изучать в университете? - спросил он.
- Ну, наверно, языки, я же ничего другого не знаю. Мне нравится читать стихи… и рассказы… и всякое такое…
Возникла пауза.
Потом Хэтти сказала:
- Не хотите ли выпить?
- Выпить?!
Хэтти махнула рукой в сторону бамбукового столика со стеклянной крышкой, и Джон Роберт увидел там бутылку джина, бутылку вермута, бутылку тоника, контейнер со льдом и стакан.
Джон Роберт не пил спиртного, просто не ощущал потребности отказываться от трезвеннической семейной традиции. Но фанатичным трезвенником он не был и порой на приемах в угоду хозяевам выпивал стакан тоника или содовой с каплей вермута. Джон Роберт неодобрительно посмотрел на эту выставку житейских соблазнов.
- Я надеюсь, ты не пьешь?
- Боже, конечно нет! - со смешком ответила Хэтти, - Я в жизни не пробовала спиртного!
Она никогда не пробовала спиртного, подумал Розанов. Но попробует. И меня при этом не будет. Потом подумал: но я могу быть при этом. Почему бы не сейчас? Я могу присутствовать при ее первом глотке алкоголя, если уж мне не суждено быть при… Он сказал:
- Вели Перл принести еще стакан.
Хэтти вихрем умчалась. В коридоре она врезалась в Перл, которая, храня верность образу оперной служанки, подслушивала за дверью и даже нагнулась, чтоб заглянуть в замочную скважину.
- Он сказал принести еще стакан, - произнесла запыхавшаяся Хэтти.
Перл сбегала на кухню и вернулась. Девушки не позволили себе ни подмигивания, ни кивка, ни улыбки, ни многозначительного взгляда. Меж ними, по взаимному согласию, всегда действовало правило, запрещавшее шутки в адрес Джона Роберта и даже любые неуважительные отзывы о нем.
Хэтти вернулась со стаканом и встала у бутылок, держа его в руке.
- Смешать вам мартини? Я знаю как! - сказала она.
- Откуда ты знаешь?
- Марго однажды показала. Сказала, что в жизни пригодится.
Джону Роберту было неприятно слышать, что Марго чему-то учила Хэтти, но он обнаружил, что улыбается. Хэтти с таким жаром и готовностью держала стакан, в ней было что-то бесконечно трогательное, и единственный раз в жизни, на единый миг, чувства Джона Роберта к ней стали чистой радостью. Он грузно поднялся с диванчика.
- Я сам сделаю.
Он подошел к столу и забрал у Хэтти стакан. Положил туда лед, потом налил совсем чуть-чуть вермута и много тоника. Это был слабейший из всех возможных, но все же алкогольный напиток. Джон Роберт протянул стакан Хэтти и сделал такую же смесь для себя. Они продолжали стоять, и это было важно.
Джон Роберт отхлебнул смесь. Ему показалось, что спиртное сразу ударило в голову. Хэтти все так же стояла со стаканом в руке. Глаза у нее округлились.
- Пей, - сказал он и тут же почувствовал себя каким-то древним волшебником.
Хэтти пригубила напиток. Ей он тоже сразу бросился в голову.
- Ох!
Джон Роберт протопал на свое место, и оба сели.
- Вкусно, - сказала Хэтти.
- Ты скучаешь по Америке? - спросил он.
Он не часто задавал такие прямые и такие интересные вопросы. Он понял, что никогда ни о чем не спрашивал ее по-настоящему.
Хэтти задумалась. Она сделала еще глоток восхитительного напитка.
- По-моему, я не верю в Америку. Мне кажется, ее на самом деле нет. То есть для меня ее нет. Я ее выдумала.
Это было самое многозначительное наблюдение, какое Джон Роберт когда-либо слышал из ее уст, и оно показалось ему чрезвычайно интересным.
- Да, я тоже чувствую нечто подобное, хотя я там прожил дольше тебя. Но конечно, я вырос в Англии. А как ты думаешь, почему так?
- Не знаю… мне это только что пришло в голову, - ответила Хэтти, - Может, это просто переводная картинка, на которой нарисована вся эта огромность, большие пустые пространства - как будто человек не может охватить умом что-то настолько огромное. Как будто приходится делать специальное усилие, идти навстречу Америке, чтобы она вообще была. Европа никогда не вызывает такого чувства. И еще - отсутствие прошлого. Наверное, это очевидно.
При всей одержимости Джона Роберта внучкой ему никогда не приходило в голову, что она очень умна. Конечно, он знал, что она неглупа. Но она упорно не считала себя особенно умной, а Джон Роберт никогда не задумывался на эту тему. А вдруг Хэтти действительно умна, а вдруг (тут его посетила ужасная мысль) она когда-нибудь станет философом. Наследуется ли способность к философии? Ему не вспомнилось ни одного примера. Стараясь не терять головы, он сказал:
- Мне всегда казалось неубедительным физическое существование этой страны, как будто за настоящими пейзажами надо ехать куда-то еще. Может быть, дело в масштабах, а может, в том, что человек трудится над этой страной относительно недавно. Мы ведь узнаем себя в своих трудах.
- Но это и к диким местам относится. То есть Альпы, они более настоящие, чем Скалистые горы. Мне всегда казалось, что Скалистые горы - что-то вроде галлюцинации. Может, это из-за всех картин, которые мы видели.
Джон Роберт не видел никаких картин, но был готов развить эту тему.
- Художники предлагают нам образы. Европейское искусство началось гораздо раньше американского. Может быть, в Америке нас поражает явное отсутствие формы? Нам это может казаться переводной картинкой, ты очень верно сказала. Что бесформенно, то нереально.
- Некоторым это нравится, - ответила Хэтти. - Я хочу сказать, они думают, что бесформенное более реально, более как бы неофициально, спонтанно, не скованно, как заросший сад или когда заходят в гости без предупреждения.
- Хорошо, - оценил ее высказывание Джон Роберт, - но, может быть, имеет смысл поставить обратную задачу. Может быть, проблема и в нас - в том, что мы не чувствуем себя настоящими американцами. Ты чувствуешь себя американкой?
- Нет. Но на самом деле я наполовину американка, и я это ценю. У меня американский паспорт.
- Может быть, нам не пейзажей не хватает, а ощущения себя американцами, и оттого мы чувствуем себя нереальными. А когда нам даны на выбор две вещи, реальная и нереальная, мы поневоле решаем, что реальны мы, поэтому нереальность переносится на то, другое.
- Быть американцем - это очень особенное чувство. Это достижение. Что-то такое удивительно прочное, как будто что-то продемонстрировали, доказали.
- А быть англичанином - совсем другое. Значит, это все-таки мы нереальны!
- Нет-нет, - сказала Хэтти, - я вам не позволю все так повернуть! Это Америка - выдумка. Калифорния - выдумка.
- О, Калифорния…
- Конечно, мне нравятся Скалистые горы, Колорадо и чувство одиночества, когда по ночам идет снег, и осины, сначала красные, потом лиловые, ну, знаете, и свет… но, наверное, я больше всего люблю города-призраки…
- Не дикую природу, не большие города, а развалины.
- Да… почему-то именно эти заброшенные места, старые пустые развалившиеся дома, выработанные шахты, разбитые фургоны, колеса валяются в траве… потому что это все в каком-то смысле недавнее и в то же время абсолютно кончилось, ушло, и это как-то гораздо трогательнее, оно более прошлое, более сильное и более… реальное…
- Так значит, ты поверишь в Америку, когда она кончится!
- Это смешно, - ответила Хэтти. - Ведь в Америке… я была… счастлива.
Тут она сделала паузу, словно хотела добавить: "Правда же?"
- Ты чувствуешь себя англичанкой?
- Конечно нет, как я могу чувствовать себя англичанкой? Я себя никем не чувствую; иными словами, наверное, это я нереальна, кем бы я ни была!
Джон Роберт на миг увидел, словно на скучной свадебной фотографии, напряженные беспокойные лица Уита и Эми. Может, они ему даже преподнесли такую. Я мог бы все изменить, подумал он, и все же - как я мог? Что бы я ни придумал, мне всегда казалось, что уже слишком поздно. Я оставил ее в безлюдной пустыне детства, это и есть ее нереальная Америка. И конечно, теперь кто-то обязан ей все это возместить. Но не я. Боль, милосердно и ненадолго утихшая, возобновилась. Потом он вспомнил о Томе Маккефри. Он забыл свою миссию, свой план, свое окончательное решение. Быть может, теперь он должен колебаться, ждать, обдумывать заново? Он не репетировал речь, и слова вышли неопределенные, небрежные. Впоследствии он думал, что так, наверное, лучше всего.
- Мне надо идти. Кстати, у тебя завелся поклонник, - С этими словами Джон Роберт поднялся на ноги.
Хэтти, не ожидавшая его ухода, тоже вскочила, поставив уже почти пустой стакан.
- Правда? Что за поклонник?
- Ну как ты думаешь, что за поклонник? Молодой человек. Том Маккефри. Он тебе, наверное, позвонит. Нынешние молодые люди поступают именно так.
- Маккефри! Должно быть, родня миссис Маккефри.
- Это ее сын… точнее, пасынок, самый младший. В общем, я решил тебя предупредить! Я не против. Из него выйдет хороший муж.
Последняя фраза должна была прозвучать шутливо, но получилось как-то зловеще.
Однако Хэтти этого не заметила. Она пыталась сообразить, откуда он знает о ее существовании.
- Но он же меня никогда не видел!
- Тебя многие видели, тобой интересуются…
- Какой ужас.
- В общем, я решил тебе про него сказать по секрету, ну знаешь, представить, чтобы ты его не прогнала.
- Но я не хочу никаких поклонников! Это, должно быть, шутка!
- Ты - не шутка, - сказал Джон Роберт, и им овладела прежняя неловкость. - Ну хорошо, ты не хочешь поклонников, а чего ты хочешь?
- Черного котенка с белыми лапками!
Хэтти произнесла эти слова шутливым тоном, но тоже почувствовала себя неловкой и не комильфо. Она добавила:
- Я шучу, конечно, это несерьезно, мне нельзя заводить кошку, вот если б я жила в каком-нибудь доме вроде этого, но это не так, и даже здесь… здесь в саду живут лисы, вы знаете? Интересно, лиса может напасть на кошку?
- Лучше не надо котенка, - сказал Джон Роберт.
- Хорошо, не надо котенка.
На секунду вдруг показалось, что Хэтти вот-вот заплачет. У нее перед глазами возникло что-то вроде легкой дымки. Она сказала:
- Вы спрашивали, чего мне не хватает. Я скучаю по отцу. Но это другое. Когда я сказала про кошку, я вспомнила про него.
Торопливо изгоняя неуместный призрак Уита, Джон Роберт подумал, как это важно, что они поговорили об Америке, словно они вдвоем распорядились этим громадным континентом и убрали его с глаз долой, расчистив простор для деятельности. Потом он подумал: если Хэтти выйдет замуж за Тома, они смогут жить здесь, в Слиппер-хаусе.
Перл стояла в прихожей и держала его плащ, уже теплый и сухой после соседства с отопительным котлом. Перл, щелкнув каблуками, помогла философу надеть плащ; во всяком случае, стояла на цыпочках, пока он боролся с плащом, бешено размахивая руками за спиной и не спуская глаз с Хэтти. Перл открыла парадную дверь, но Джон Роберт вдруг снова бросился к гостиной. Хэтти, пошедшая было за ним, отскочила с дороги. Он снова появился, неся в руках бутылки.
- Я не хочу, чтоб вы пили. Пожалуйста, не держите в доме спиртного. До свидания…
Он выдвинулся под дождь.
Внезапно Перл с каким-то отчаянным жаром крикнула ему вслед:
- Профессор Розанов, я надеюсь, мы вас скоро опять увидим.
У Перл был сильный, пронизывающий голос, когда она этого хотела.
Джон Роберт остановился в изумлении, но не обернулся.
- Да, да, - сказал он и продолжал идти, но не по тропинке к задней калитке, ведущей на Форумный проезд, а по мокрой траве в сторону Белмонта.
Перл захлопнула дверь.
- Уф! - воскликнула Хэтти. Затем: - А мне понравилось с ним разговаривать. Сегодня было легче обычного.
- Это потому, что вы оба были под мухой! - сказала Перл.
- Он был очень милый.
Хэтти подумала: "Я достойно держалась, у нас вышел настоящий разговор!"
Перл думала о другом. В рамке замочной скважины она видела Джона Роберта, смотрящего на Хэтти, и то, как он смотрел, Перл совершенно не понравилось.
Они разошлись - Хэтти вернулась в гостиную, где ей хотелось немного побыть одной и подумать о Джоне Роберте. Перл осталась стоять в прихожей, все так же положив руку на дверь. Затем она выскочила под дождь без плаща и шляпы. Она пробежала меж деревьев рощицы, где жила лисичка, и прижалась лбом к гладкому стволу молодого бука.
Джон Роберт в это время прошел мимо гаража, по тропе вдоль дома к веранде на фасадной стороне Белмонта. Это было грандиозное сооружение вроде часовни, с викторианскими витражами. На веранде была скамья, и он водрузил на нее бутылки, намереваясь их там оставить. Поскольку в это время дождь хлынул с удвоенной силой, Джон Роберт ненадолго присел рядом с бутылками. Вышла Алекс в макинтоше и платке.
- Ох… Джон Роберт…
- Миссис Маккефри… извините… Я вот принес…
- Как мило! Зайдите же, выпейте! И пожалуйста, называйте меня Алекс.
Она сузила синие глаза и удивленно выдохнула, остановившись в тени великого человека, который тут же вскочил. Алекс обоняла еще не изгнанный дождем запах тепла от плаща Джона Роберта.
- Входите же, входите, прошу вас.
Она отступила к двери и открыла ее.
Тут из-за угла вышла Руби. Она встала, сама широкая, как дверь, и уставилась на философа.
- Простите, мне надо идти, - пробормотал Джон Роберт, слетел с крыльца и помчался по тропинке к дороге.
"Я пьян", - подумал он и направился домой, в Заячий переулок, быстро, как только мог.
Алекс сказала Руби:
- Обязательно надо было прийти и встать тут, как жаба. Где тебя вообще носит? У тебя дурной глаз. На, забери бутылки.
Она вышла в сад перед домом, трогая лежащий в кармане секатор. Две теплые слезы смешались с холодным дождем.
Назавтра опять отключили свет (электрики снова бастовали), и магазинные воришки радостно двинулись в Боукок. (Был уже вечер, но по четвергам Боукок работал до девяти.) Диана, которая в момент отключения света опять оказалась в магазине, поспешила наружу, боясь, что кто-нибудь обвинит ее в воровстве. После визита Джорджа ее сердце было все изодрано, покрыто рубцами, пульсировало смесью радости, страха и боли.
Валери Коссом и Неста Уиггинс в это время писали манифест движения за права женщин. Они крикнули на первый этаж, чтобы им дали свет, поскольку дневного света не хватало - был очередной желтоватый, затянутый тучами дождливый день. Доминик Уиггинс оставил работу, которую все равно теперь не мог продолжать, и принес девушкам свечи. Он обожал дочь и мечтал, чтобы она вышла замуж за славного юношу-католика и родила шестерых детей. Валери ему нравилась. Он задержался наверху, и вскоре все трое спустились вниз, вскипятили воду на примусе и заварили чай.