Обезумев от страха, она кинулась к берегу реки и, не остановившись ни на секунду, бросилась в воду. Секунду я, пораженный ее реакцией, стоял в полнейшем ужасе, не в силах ничего поделать. Затем я прыгнул в воду и поплыл к ней. В этом месте Темза глубока; ее успело слегка отнести течением отлива. Мгновение спустя я оказался рядом с нею и приподнял ее из воды, однако она не подала признаков жизни. Добравшись с нею до берега, я положил ее на камни. Жизни в ней не было. Она умерла - то ли от панического страха, то ли утонув; причины я не знал. Знал я лишь одно: я в ответе за ее смерть. Я, разыскивавший ее, желая стать ее спутником или другом, сделался ее убийцей. Охваченный несказанным горем, я завыл на берегу, упавши ниц на ее тело. Но тут я услышал звуки торопливых шагов и крики. Не потерявши инстинкта самосохранения даже в этих крайних обстоятельствах, я нырнул в воду.
Полагая, что остался незамеченным под покровом тьмы, я направился обратно к устью.
Мне доводилось где-то читать о том, что страдание по природе своей напоминает бесконечность: оно постоянно, непроницаемо и темно. Таков и мой опыт. Я был существом до того отвратительным, что моя собственная сестра лишила себя жизни в попытке избавиться от меня. Я надеялся, что она, простивши мне внешний мой облик, начнет ценить меня за те превосходные качества, что я способен был раскрыть. То была необоснованная надежда. Она бросилась бежать от меня, крича от ужаса. Плакать я не умею. Способны ли вы это объяснить? У меня нет слез. Предполагаю, что погубило меня тепло, которым сопровождалось мое рождение. Однако, хоть слез мне было и не пролить, оплакивать я все-таки был способен. Я проклял тот день, когда снова обрел жизнь, проклял вас с горечью, которой не выразить. И все же я выразил ее - по-другому. Я разыскал вас. Нашел ваш дом. Поначалу я представлялся себе вашим палачом, однако меж нами существует связь, разорвать которую человеку не под силу. Я остановил свою руку. Взамен я принялся выслеживать тех, кто вам дороже всего, и выбрал ту, что, подобно моей сестре, была молода и ни в чем не повинна. Остальное вам известно.
Глава 15
Окончивши говорить, он вновь оборотился к Темзе. Я видел, что он находится во власти сильного чувства, и готов был едва ли не пожалеть его за его несчастья. Он обречен скитаться по земле в поисках того, чего не может дать ему мир: любовь, дружба, сострадание - во всем этом ему отказано. Если правда то, что он не может умереть, что ужасающее существование его будет длиться вечно, то ему предстоит без конца томиться в пустыне.
- Что я, по-вашему, должен сделать? - спросил я его.
- Сделать? Создавши жизнь, вы должны нести ответственность за нее. Вы и есть в ответе!
- Я не стану более создавать жизни. Клянусь вам в этом.
- Ответа вашего, сэр, недостаточно. Разве не сознаете вы, что нас связывает? Это огнем освященный договор, нарушить который невозможно. Узы между нами столь тесны, как если бы мы были одним человеком. Я был зачат в ваших руках, слеплен ими. - В этот миг он повернулся ко мне лицом. - У меня нет никого, кроме вас. Неужели вы меня покинете? Вы последняя моя надежда. Последнее мое прибежище.
Я склонился и заплакал.
- Вы плачете над собою, не надо мной.
- Мне жаль вас.
- Оставьте себе вашу жалость.
- Я бы все отдал, чтобы освободить вас от ваших страданий. Сумей я вновь обратить вас в неживую материю, я бы с радостью это сделал. Желаете ли вы этого?
Долгое время оба мы пребывали в молчании. Я оставался сидеть, он же ходил взад-вперед по мастерской - размышления его напоминали агонию. Наконец он остановился подле моего кресла:
- Я могу быть вашим сыном. Или вашим слугой. Я могу заботиться о вас, защищать вас от опасности.
- Это невозможно.
- Невозможно? Такого слова я не знаю. Мы связаны неразрывной связью. Что значит "невозможно"?
- Связь эта чудовищна. Вы превратились в темную силу разрушения.
- По вашей воле.
- Намерения мои были благими. Я надеялся создать существо в высшей степени добронравное. Такое, в котором силы природы, действуя сообща, пробудили бы новую духовную жизнь. Я верил в то, что род людской возможно совершенствовать…
- К чему об этом говорить! С тех пор как вы, по вашему выражению, пробудили меня, я не видел ничего, кроме страха, горя и насилия.
- Причиной их были вы.
- Но первопричина - в вас.
- Послушайте. Вместе со своими друзьями я исповедовал новые идеалы свободы и бескорыстия. Я надеялся пойти по этому пути вперед.
- Стало быть, ваши новые идеалы оказались иллюзией. Род людской не усовершенствовать.
- В этом вы ошибаетесь. Прогресс в науках неизбежен - иначе не может быть.
- Полюбуйтесь на ваш прогресс - я перед вами.
Стоило мне увидать его злорадство, как жалость моя к нему обернулась гневом.
- Я отрекаюсь от вас. Прошу вас скрыться в каком-либо отдаленном месте и более не причинять людям беспокойства.
- Вы хотите, чтобы я отправился в бескрайнюю пустыню или на далекий остров? Или же на некую ледяную вершину в горах, выше которых не найти во всем мире?
- Куда угодно, лишь бы вы оставили этот мир.
- Выходит, страдания мои менее важны, чем ваш покой?
- Покой всего человечества.
- Предложение ваше не лишено интереса. В таковом случае я попрошу вас обеспечить мне в этом уединении компанию.
- Что?!
- Создайте для меня подругу - еще одно существо, по природе и качествам своим сходное со мною.
- Безумие.
- Что тут безумного? Мы будем удалены от всего мира, но неразлучны друг с другом навеки. Я не говорю, что нам предстоит наслаждаться блаженством, но по крайней мере мы будем избавлены от страданий. С кем мне беседовать? Не с кем. Я один во всем мире. Знакомо ли вам это несчастье? Полагаю, нет. Вы не испытывали того, что чувствует человек, отвергнутый всеми и вся, бесцельно движущийся по краю жизни, невидимый и неслышимый. Закричи я, никому до меня не будет дела. Забейся я в душевных муках, никто меня не утешит. В ваших силах помочь мне в моем одиночестве. Не отказывайте же мне в этой просьбе.
- Как же я смогу приступить к задаче столь чудовищной? Все мои инструменты уничтожены - вами.
- Все дело за расходами, и только. Вы знаете, как вызвать к жизни электрическую силу. Вы способны сделать нужные машины.
- Вы в самом деле призываете меня вынуть из могилы женщину и оживить ее?
- Если вы согласитесь, лицо это никогда более не предстанет ни пред вами, ни пред кем иным. Мы с моею спутницей будем вести жизнь безобидную, заполненную простыми трудами. Мы обретем покой на этой благосклонной земле и станем довольствоваться уединением скрытого от людей острова, мы будем пить воду из ручья и питаться желудями. Друг дружки нам будет довольно.
Я сидел, не в силах справиться с изумлением и дурными предчувствиями. Взору моему представился этот процесс во всех его подробностях: изготовление электрических машин, тело или органы женщины, взятой из могилы и привезенной в Лаймхаус, свет и тепло жуткого акта творения. А затем - еще одно существо, восстающее с этого стола, наделенное всеми теми силами, про которые мне известно - они будут! Что, если эти двое, впоследствии совокупившись, произведут потомство? Нет. Мертвые не способны плодить новую жизнь. В этом я был уверен.
- Необходимо, чтобы она была молода и прекрасна, - сказал он.
- Я не могу дать согласия.
- Мы оставим мир тем, кто в нем счастлив. Избавившись от ненависти моих собратьев, я способен буду на все то добронравие, какое вы некогда надеялись во мне обнаружить. Я более не стану проклинать вас и пылать к вам гневом. Клянусь солнечным светом! Клянусь - я покину вас навсегда.
Доводы его занимали меня лишь мгновение, ибо я оставался тверд в своем отказе - мне претила затея, могущая иметь недопустимые последствия.
- Об этом нельзя и думать.
- Вы не оставите мне и единственного шанса на счастие? На спасение?
- Я не дам вам шанса принести миру новые разорения и беды, соединившись с особой, равной вам по силе и решимости.
- Что ж, прекрасно, сэр. Я бесстрашен, а следственно, могуществен. Я говорю с вами сейчас, будучи в трезвом уме, несмотря на окутывающие меня гнев и помыслы об отмщении. Дни ваши будут протекать в страхе и ужасе, и недалек тот час, когда вы раскаетесь во всех тех бедах, которые мне причинили. Настанет день, и вы проклянете солнце, взирающее на ваши горести.
- Я требую одного: не смейте следовать за мною!
- Ах, так вот к чему сводятся ваши страхи? Позвольте же мне вам сказать: вы никогда не убежите от меня. Коли вы не желаете создать мне спутницу, я выбираю себе в супруги вас. Мы будем неразлучны - два живых существа, соединенных вместе. Надеюсь, перспектива эта радует вас не менее, нежели меня!
- Я могу уехать на край света…
- Не помышляйте о том, чтобы скрыться в пустыне. Пустыня внутри меня огромнее. Я вас разыщу.
- Неужели вы не способны прислушаться к доводам разума?
- Разума? Что мне разум? Договор наш скреплен огнем и кровью.
- Так, значит, вы станете моею тенью? Тогда вы будете существом подчиненным, рабом моих желаний.
- Нет. Я буду с вами не всегда. Я буду с вами не часто. Но тогда, когда вы будете к этому готовы наименее всего, я буду с вами. Что, если я явлюсь вам в вашу брачную ночь?
- Таковой не бывать, коль скоро мне известно, что вы где-то поблизости.
- Именно так. Я не раб. Я ваш господин. Запомните это, сэр. Будьте уверены - вам предстоят мои визиты. - Он подошел к двери - казалось, мощь ночи и реки вселила в него радость. - А теперь - к устью, - произнес он. - Да здравствует вечное страдание!
Я сидел - вернее, притулился, сгорбившись, - в креслах, среди обломков - это было все, что осталось от моих трудов. Время шло. Говорят, невзгоды проходят, но страх остается навеки. Я вступил в состояние, могущее прекратиться лишь с моей смертью. О, с какою силою, с какою страстью мечтал я о смерти в эти первые часы! Просидевши в мастерской до рассвета, я, подчиняясь какому-то животному инстинкту, лондонскими улицами возвратился домой. Шел сильный дождь, на который я едва обращал внимание; казалось, он, выкидывая свои шутки с туманом и грязью на каждой улице, лишь сопутствует моему ужасу.
Когда я наконец подошел к своей двери на Джермин-стрит, Фред встретил меня с лицом в высшей степени озадаченным.
- Да вы же весь мокрый, сэр! Того и гляди, в канаву стечете!
- Помоги мне войти, Фред. Я едва держусь на ногах.
Он помог мне переступить порог и тотчас же принялся снимать с меня сапоги, приговаривая:
- Воды тут столько, что целый Флит наполнить хватит.
Он стал выжимать мои грубые шерстяные чулки. Затем он направился к моему бельевому шкафу и принес оттуда несколько полотенец; взявши их, я удалился к себе в спальню, где разделся и лег на постель.
Не знаю, сколько часов я проспал. Разбудил меня Фред, вошедший неся блюдо с отбивными и томатами. Он осторожно поставил его на постель подле меня и вынул из кармана письмо, запечатанное сургучом.
- Это от того джентльмена, - сказал он. - Сами знаете от кого.
То было письмо от Биши, где он упрашивал меня приехать в Марлоу и присоединиться к нему в его "прибрежном раю" - так называл он это место. В момент, когда я обдумывал это предложение, я осознал, что в меня вселилась слабость престраннейшего свойства. Я потерял всю энергию ума, весь интерес к житейским делам. По сути, я потерял всю волю, все чувство решимости. То было ощущение самое необычайное изо всех, что только встречаются на свете. Из страха и ужаса родились мягкость и податливость. Страх меня не покинул - отнюдь. Однако он сделался моим вечным спутником, моим двойником, моей тенью, без которой я не мог существовать. Итак, я был до странности не способен или не желал принимать никаких собственных решений в любых делах, касавшихся моей участи. Я съел отбивные с томатами, приготовленные для меня Фредом, и велел ему собирать мой саквояж для поездки в Марлоу. Он спросил, нельзя ли ему сопровождать меня в путешествии - или, как он сказал, выражаясь уличным языком, в "потешествии", - и я, не раздумывая, согласился.
Вскоре после того мы покинули Джермин-стрит и наняли почтовую карету от Кэтрин-стрит до Марлоу;.
Фред все время без умолку болтал, что было мне чрезвычайно по душе. Это освобождало меня от необходимости говорить или же думать по дороге из столицы к полям и живым изгородям Бекингемшира. По пути он указывал на дорожные столбы, на многочисленные гравийные копи в Кенсингтоне, на гусей в Чизике и на плохие дороги в Брентфорде. Он рассказал мне, что они с братом имели обыкновение плавать в Темзе, пока река не сделалась непереносимо грязной. Он рассказал мне, что по Лондон-бридж ежедневно проходят двенадцать тысяч человек и что в Хайгейтском лесу водятся эльфы. Марлоу, по его представлениям, был городком "приличным". Он в подробностях изъяснил мне, как отыскал дом Биши - тут ему помогли настойчивые расспросы среди лавочников. После недолгого молчания он поведал мне о том, что и он наблюдал казнь Дэниела Уэстбрука.
- Что?! - воскликнул я. - Так ты, дождавшись, пока я уйду из дому, отправился в Ньюгейт?
- Да, сэр. Надеюсь, ничего плохого я не совершил. В доме, сами знаете, приглядывать было не за чем - все чисто, как положено.
- Ах ты злодей! Ты уверял меня, что несешь службу постоянно.
- Ничто в мире не постоянно, мистер Франкенштейн. Мне надо было воздуху глотнуть.
- Скверного ньюгейтского воздуху.
- То-то и оно, сэр. Я ведь прежде никогда и не бывал на повешении. Хотелось увидать, что это за штука.
- Что ж, ты увидал. - Я перегнулся к нему. - И я тоже.
Внезапно я заплакал. Склонившись вперед на сиденье кареты, я зарыдал - непрошеные, нежданные слезы. Фред дал мне платок, а после не отрывал глаз от окна, покуда я не овладел собою. Наконец я откинулся назад и положил голову на кожаную подушку. Мы ехали по участку дороги рядом с Темзой, и я заметил, что течение реки бурно и беспорядочно. В воде что-то лежало, препятствуя ее движению.
- Вот и пограничный камень, - сказал Фред. - Скоро приедем.
Прибыли мы с началом сумерек. Воздух у реки был холоден и пропитан сыростью, однако Фред быстро повел меня по главной улице городка. Она была широка - тут разъехались бы две кареты - и грязна после недавнего дождя, но мы пересекли ее без труда. Свернувши налево, мы оказались на дороге поменьше, по обеим сторонам которой тянулись богатые лавки и дома.
- Вот мы и пришли, сэр. Вот его дом.
То была двухэтажная вилла новой постройки с простым решетчатым крыльцом и большими окнами на первом этаже.
- Ты бы постучал, Фред. - Я совершенно обессилел.
Дверь отворил сам Биши - казалось, он никак не ожидал увидать меня столь скоро после того, как отправил свое приглашение.
- Милый мой Франкенштейн, - произнес он. - Вы точно призрак. Я как раз говорил о вас! А вот и мальчишка - отмыт дочиста, свежий, что твое тентерденское яблоко. Входите же.
Мы вошли в узкую прихожую, где имелся обширный запас сапог и зонтов. Я позабыл, что Биши обладал странным пристрастием к зонтам любого фасона, а также не менее явной склонностью их терять. Он провел нас в гостиную, ярко освещенную комнату со шторами из дамасского шелка, доходящими до полу, и удобной, в провинциальном стиле, мебелью. У огня сидели джентльмен средних лет и юная леди; видно было, что они увлечены беседою.
- Вот и тот, о ком я рассказывал, - сказал Биши. - Совпадение чрезвычайно странное и выдающееся. Виктор, это мистер Годвин и его дочь Мэри.
Мужчина поднялся с кресла и весьма сердечно поздоровался со мной; дочь его пожала мне руку, изъявивши радость по случаю моего прибытия в Альбион-хаус - так, словно была его хозяйкой.
- Мы, мистер Франкенштейн, размышляли о названии "Альбион", - сказал ее отец. - Биши полагает, что происходит оно от слова "Альба" - кельтского наименования Британии. Я, однако, полагаю, что корни его скорее античные. На мой взгляд, оно произрастает из слова "альбус", что означает "белый", и, таким образом, идет от белых скал. Каково ваше мнение?
Глаза его - светлые, с размытыми зрачками - казались больше под толстыми линзами очков. В общении он, как я уже говорил, обладал манерами сердечными, хотя порою был излишне напорист и непререкаем; в сердечности его была некая натянутость.
- Сожалею, сэр, но мне об этом совершенно ничего не известно.
Биши принес для меня стул и предложил мне стакан мадеры, который я охотно принял.
- Поездка вас утомила, Виктор. - От него не укрылись мои апатия и усталость. - Это вас подбодрит.
Отец с дочерью глядели на меня с бесстрастным интересом и ждали, когда я заговорю.
- Мне пришлось многое пережить за это время, - сказал я.
- Разумеется. Уильяму и Мэри известны все печальные обстоятельства дела. Вы можете говорить, не скрываясь.
- Мне тяжело говорить.
- Вы были на похоронах Гарриет?
- Да.
- Присутствовали ли вы на казни Дэниела?
Я оглянулся, ища глазами Фреда, но он потихоньку вышел из комнаты, наверняка в поисках общества домашних слуг.
- Да. Он умер храбрецом. Он был невиновен.
- Откуда вам это известно, сэр? - В вопросе мистера Годвина прозвучал вызов.
- Мне это известно. Я знаю - знал - Дэниела Уэстбрука. Я навещал его в тюрьме. Человека более мягкого не было во всем свете. Он не имел никакого отношения к этому преступлению. Ни малейшего.
- Других подозреваемых не было, - сказал мистер Годвин. - Мы читали публичные издания даже в Марлоу.
- Убийца разгуливает на свободе.
- Вы, мистер Франкенштейн, располагаете приватными сведениями?
Вопрос этот мисс Годвин задала мне с легчайшим выражением улыбки.
- Нет. По этому делу у меня нет никаких сведений - я знаю лишь то, что подсказывают мне инстинкт и интуиция. Будучи леди, вы наверняка не откажете мне в праве на них.
Тут она взглянула на меня с интересом:
- В инстинкте немало правоты и справедливости. Мой отец исповедует принципы более рациональные, я же всегда верила в пророческую силу воображения.
- Она читала Кольриджа, - сказал ее отец. - Она ревностная сторонница божественного откровения.
- Без воображения, отец, человеческая оболочка лишь прах и пепел.
- К чему заходить столь далеко?
- Разве не дозволено преступить черту, чтобы войти в идеальный мир?
Биши слушал их беседу молча, и я не мог не заметить глубокого восхищения, которое он выказывал Мэри. Мне казалось странным, что он, после недавней смерти Гарриет, находится под столь большим впечатлением от другой женщины. Впрочем, интерес его не был для меня полной неожиданностью. Я слыхал о Мэри Уоллстонкрафт Годвин, матери Мэри. Она была автором "Защиты прав женщины" - книги, которую я, в бытность свою студентом в Швейцарии, прочел с огромным пылом. Да, с пылом - другого слова не подберешь. Она внушила мне любовь к свободе во всех ее проявлениях; я уверовал в то, что счастье - необходимое право всех людей вне зависимости от пола. Я надеялся, что мисс Годвин отмечена признаками материнского гения. Вскоре я понял, что она обладает достоинствами не столь ярко выраженными, однако не менее привлекательными.