Принято объяснять исторические события уже после их свершения, с точки зрения того или иного специалиста, занимающегося историей. Так, экономист обращается к экономике, политик к политике, а биолог прибегает к помощи цветочной пыльцы или паразитов. Очень редко, а то и никогда, историки ищут причины событий просто в самочувствии народа. Разве не факт, что в Соединенных Штатах периоды наибольшего спокойствия и процветания совпадают с периодами наибольшей тревоги и беспокойства? И разве не факт, что именно в эти недели, когда Франция наслаждалась благами, среди всех классов повеяло беспокойством, нервозностью, страхом?
Если вам это покажется необъяснимым, то вспомните, как в дивный солнечный день человек говорит соседу: "Наверно, завтра польет дождь". Или как холодной промозглой зимой всеобщая молва сулит жаркое засушливое лето. Кто не слыхал, как фермер, взирая на свой обильный урожай, предрекает: "Покупателей не будет"?
Не думаю, чтобы историку требовалось особенно копаться в этом явлении. Таково уж людское свойство - не доверять удаче. В дурные времена мы с головой уходим в старания защитить себя. Мы к этому готовы. Но перед удачей род людской беспомощен. Сперва она нас озадачивает, потом пугает, затем сердит, а под конец губит. Наше главное убеждение выразил один великий, но малоинтеллектуальный игрок в бейсбол: "Уж так выходит в жизни - семь за и пять против".
Крестьянин, подсчитывающий доходы, успевал при этом подумать, сколько же он потерял на продаже оптовику. Розничный торговец потихоньку проклинал оптовика, едва тот поворачивался спиной.
И эта атмосфера подозрительности не оставалась на индивидуальном уровне. Например, комитет внешней политики в сенате Соединенных Штатов, услыхав про закупку русскими четырех цистерн французских духов, потребовал у разведывательного управления раздобыть пробы и передать их в руки квалифицированных ученых с целью выявить, какие вредные наступательные свойства - взрывчатые, ядовитые или гипнотические - таятся в "Quatre-Vingt Fleurs" или в новейшем одеколоне "L’Eau d’Eau" .
Со своей стороны, русские агенты тайно обследовали партию пластмассовых вертолетов, предназначенных для парижских магазинов игрушек.
Отряд французских бойскаутов, упражнявшихся с дубинками, был сфотографирован подводными флотами четырех держав, и снимки отосланы в соответствующие страны для анализа.
Самыми затравленными почувствовали себя спелеологи, когда поняли, что и в самых укромнейших пещерах им не скрыться от наблюдающих глаз.
Подозрительное отношение к Франции нарастало во всем мире. А в самой Франции наблюдались порывы нервозности. Добавление Люксембургом к своей постоянной армии восьми солдат послужило причиной поспешного совещания на Ке д’Орсе.
В провинции люди нервно поглядывали в сторону Парижа. В Париже прошел слух, что в провинции растет беспокойство.
Участились вооруженные грабежи. Стремительно пошла вверх детская преступность.
Когда 17 сентября полиция обнаружила в подвале на острове Сен-Луи тайный коммунистический склад оружия, по Франции прокатилась волна паники. Полиция почему-то не сочла нужным всенародно объяснить, что оружие там спрятала Коммуна в 1871 году и что капсульные ружья и архаичные штыки не только устарели, но и безнадежно заржавели.
А что делал король, пока разрасталось и сгущалось зловещее облако?
Существует общее мнение, что вскоре после коронации король заметно переменился. Впрочем, этого следовало ожидать или, во всяком случае, это можно было предугадать.
Проведем параллель. Представим себе породу охотничьих собак, предположим, пойнтеров. На протяжении тысячи генераций производился отбор, их обучали, натаскивали, вырабатывая охотничьи качества. Затем, представьте себе морганатический брак и последующее смешение крови до тех пор, пока, наконец, не получился продукт этого смешения, выставленный в витрине лавки домашних животных. Его держат в городской квартире, выводят на поводке дважды в день на прогулку, и он семенит, опустив нос, принюхиваясь к автомобильной шине, к мусорному баку, к пожарному гидранту. Его нос привык к запаху духов, бензина, нафталина. Когти ему подстригают, шерсть пропахла хвойным мылом, пищу его составляют собачьи консервы.
Становясь взрослым, такой пес приучается приносить от входной двери утреннюю газету, сидеть, лежать, давать лапу, просить, приносить хозяину шлепанцы. Пес делается дисциплинированным, держится подальше от подноса с закусками, сдерживает позывы мочевого пузыря. Из птиц ему знакомы лишь жирные, переваливающиеся с боку на бок голуби да необузданные уличные воробьи. Единственный дозволенный ему вид любви - ухмылка встречной болонки.
Предположим теперь, что в расцвете жизни этого пса, отпрыска благородных кровей, берут на пикник за город, в приятное местечко на берегу ручья. И в борьбе с песком, муравьями, ветром, взметывающим скатерть, о собаке на время забывают.
А нос его между тем чует влажную близость проточной воды, он идет к берегу ручья, жадно лакает чистую, без бактерицидных препаратов влагу. Его переполняет какое-то атавистическое чувство. Он осторожно ступает по тропинке, принюхивается к листьям, темным стволам, к траве. Он замирает около следа, оставленного кроликом. Свежий ветерок ерошит ему шерсть.
Им внезапно овладевает возбуждение, экстаз, сродни воспоминанию, заполняющий все внутри. Нос улавливает запах - незнакомый, но хранимый памятью. Пес вздрагивает, скулит, затем неуверенно начинает двигаться туда, куда его влечет колдовская сила.
Его охватывает нечто гипнотическое. Плечи слегка пригибаются вперед. Тонкий хвост выпрямляется. Одна лапа медленно подтягивается к другой. Шея вытягивается вперед, пока нос, голова, хребет и хвост не выстраиваются в одну линию. Правая передняя лапа приподнимается. Пес застывает на месте. Он не дышит. Тело его словно игла компаса или ружье, нацеленное на выводок куропаток, спрятавшихся в подлеске.
В феврале 19… в небольшом доме на улице Мариньи жил тихий любознательный господин, жил с дочерью и приятной женой, имел террасу, телескоп, галоши, зонтик и неизменный портфель. У него был свой зубной врач, страховка, небольшой капитал в Лионском кредитном банке. Виноградники в Оксерре…
И вдруг, без всякого предупреждения, этого маленького человека сделали королем. Кто из нас, в ком не течет королевская кровь, может знать, что произошло, когда в Реймсе на его голову надели корону? И остался ли Париж для короля таким же, каким он был для любителя-астронома? И как звучало теперь слово "Франция" в ушах короля? И слово "народ"?
Странно, если бы древний механизм не сработал. Выть может, сам король и не ведал, что с ним творится. Быть может, он, как пойнтер, просто реагировал на забытые раздражители. Неоспоримо одно - королевская власть создала короля.
И как только он сделался королем, он стал одинок - отделен от всех и одинок, - такова участь королей. Словом, короля сотворила монархия.
Дядя Шарль побывал в Версале всего один раз за свою жизнь - в раннем детстве. В черном халатике с белым воротничком он промаршировал в неровной цепочке таких же школьников по коридорам и спальням, бальным залам и погребам этого национального памятника, как велел министр народного образования.
С тех пор в душе Шарля жили ненависть и отвращение к королевскому дворцу, от которых он так и не избавился. Потрескавшиеся крашеные панели, скрипящий паркет, бархатные кисти портьер, сквозняки в залах вспоминались ему как некий кошмар.
Вот почему король так удивился, когда дядя Шарль явился во дворец, да еще не один, а в сопровождении Тода Джонсона.
Шарль оглядел крашеные стены. Полы вскрикивали от боли под его подошвами. Окно было завешено одеялом от холодного осеннего ветра, в огромном камине горели поленья. Позолоченные часы все так же занимали мраморные столики и все так же жесткие стулья с прямыми спинками стояли вдоль стены, как помнилось Шарлю.
Он сказал:
- Дитя мое, мне надо с тобой поговорить.
- Я прочел в парижском "Геральд трибюн", что у вас есть любовница, сэр. Так пишет сам Арт Бухвальд, - вмешался Тод.
Король поднял брови.
Дядя Шарль поспешно продолжал:
- Я обучаю Тода моему делу. Он открывает филиал в Беверли Хиллз.
- Им там можно продать что угодно, лишь бы цена была высокая, - вставил Тод. - А где вы держите вашу любовницу, сэр?
- Кое-каких перемен мне удалось добиться, - ответив король, - но в вопросе о любовнице пришлось пойти на уступку. Нажим общественного мнения был чересчур силен. Мне говорили, что она славная женщина. И вполне на своем месте.
- Вам говорили, сэр? Разве вы ее не видели?
- Нет, не видел. Королева настаивает, чтобы как-нибудь на днях я пригласил ее на аперитив. Все говорят, что она мила, со вкусом одевается, скромна и не вульгарна. Конечно, это чистая проформа, но в таком деле соблюдать формальности очень важно. Особенно, если строишь свои планы.
- Вот-вот, - подхватил дядя Шарль, - Планы. Этого-то я и боялся. Поэтому я и приехал.
- Что вы имеете в виду? - вкрадчиво осведомился король.
- Послушай, дитя мое. Неужели ты думаешь, что твой секрет действительно является секретом? Да весь Париж, вся Франция уже знают.
- Что знают?
- Дорогой племянник, неужели ты думаешь, что блуза мастерового и фальшивые усы хороший маскарад? Ты думаешь, когда ты пришел наниматься на работу в Ситроен и простоял целый день у ворот, беседуя с рабочими, ты остался неузнанным? А когда ты обходил все старые здания на левом берегу, делая вид, будто ты инспектор, и простукивал трубы - неужели ты воображаешь, что тебя хоть один человек принял за инспектора?
- Я поражен, - сказал король, - На мне была фуражка, значок.
- Но мало того! - воскликнул дядя Шарль, - Ты посетил виноградники, притворяясь, будто ты виноградарь. Ты свел с ума рыночных торговцев своими расспросами: "Почем вы покупаете морковь?" - передразнил Шарль, - "Почем продаете? Сколько платит за нее оптовик фермеру?" А рабочих ты спрашивал: "Сколько вы платите за квартиру? Какая у вас заработная плата? Сколько вы платите в профсоюз? Какие получаете пособия? Во сколько вам обходится еда и квартирная плата в неделю?" Тогда ты, кажется, выдавал себя за репортера из "Юманите".
- У меня было журналистское удостоверение, - запротестовал король.
- Пипин! - твердым голосом провозгласил дядя Шарль. - Что ты затеял? Я тебя предупреждаю! Народ волнуется.
Король принялся было шагать взад-вперед по комнате, но пронзительный скрип инкрустированного паркета остановил его. Он снял пенсне и нацепил его на указательный палец левой руки.
- Я пытался учиться. Так много надо всего сделать. Знаете ли вы, дядя Чарли, что двадцать процентов арендуемых зданий Парижа представляют собой опасность для здоровья людей и даже для жизни? Только на прошлой неделе семью на Монмартре чуть не задавил обвалившийся потолок. Знаете ли вы, что оптовик берет тридцать процентов от продажной цены моркови, а розничный торговец берет сорок? Известно ли вам, сколько после этого остается фермеру, который вырастил эту морковь?
- Остановись! - закричал дядя Шарль. - Сейчас же остановись! Ты играешь с огнем. Ты что же, хочешь, чтобы опять строились баррикады на улицах? Чтобы в Париже запылали пожары? Откуда ты взял, что надо сократить число комиссаров полиции?
- Девять из десяти ничего не делают, - возразил король.
- Ах, дитя мое! Бедное бестолковое дитя. Ты хочешь угодить в старую ловушку? Изучай историю Англии. Когда теперешний Виндзорский герцог был королем, он один раз спустился в угольную шахту, всего один раз, но это произвело такое потрясение, что привело не только к парламентским дебатам, но чуть ли не к падению правительства. Пипин, дорогой мой, я приказываю тебе все прекратить!
Король сел в небольшое кресло, и оно тут же стало троном.
- Я не просил, чтобы меня делали королем, - сказал он. - Но теперь я король, и я вижу, что мою любимую богатую, плодородную Францию раздирают на части эгоистичные группки, обирают жадные предприниматели, обманывают партии. Я выяснил, что имеется шестьсот способов избежать налогов, если вы достаточно богаты, и шестьдесят пять способов поднять квартирную плату даже в тех районах, где арендная плата контролируется администрацией. Богатства Франции, которые должны бы как-то распределяться, буквально пожираются. Все грабят друг друга до тех пор, пока не наступает уровень, когда грабить уже нечего. Новых домов не строят, а старые разваливаются. На благодатной земле кормятся жирные личинки.
- Пипин, прекрати!
- Я - король, дядя Чарли. Пожалуйста, не забывай. Я теперь знаю, почему неразбериху в правительстве не только терпят, но поощряют. Я узнал. Потому что вконец запутавшийся народ не способен предъявлять четкие требования. Знаете ли вы, как французский рабочий или крестьянин говорит о правительстве? "Они". "Они делают то-то". "Они, они, они". Нечто безымянное, неопределенное, существующее в другом измерении и поэтому неприступное. И вот гнев вырождается, превращаясь; воркотню. Возможно ли добиваться улучшений от того, кого не существует? А что сказать об интеллектуалах, об этих высушенных умах? Писатели прошлого выжгли слово "Франция" прямо на земном шаре. А что они делают сейчас? Сидят себе, скрючившись от страданий, и создают философию отчаяния. А художники, за немногим исключением, изображают апатию и раздираемую низкими страстями анархию.
Дядя Шарль, сидевший на кончике парчового стула, подперев голову руками, начал раскачиваться из стороны в сторону, точно плакальщик на похоронах.
Тод Джонсон стоял у камина, грея спину.
- Есть у вас капитал и организация, чтобы изменить все это? - спокойно спросил он.
- Ничего у него нет, - простонал дядя Шарль. - Ни одного человека, ни одного су.
- У меня есть корона, - сказал Пипин.
- Тебя гильотинируют. Не думай, что о гильотине уже забыли. Не успеешь ты начать, как уже потерпишь крах. Они тебя уничтожат.
- Вот и вы говорите так же, - заметил Пипин. - "Они, они", безымянные "они". А по-моему, если даже король знает заранее, что проиграет, он все равно должен пытаться что-то делать.
- Да нет же, дитя мое, нет. Сколько угодно королей сидели сложа руки и ничего…
- Не верю, - прервал король. - Убежден, что сначала они пытались что-то делать, что бы там о них ни говорили. Наверняка пытались, каждый пытался.
- А что, если попробовать войну? - предложил Шарль.
Король фыркнул.
- Я знаю, дядюшка, у вас на уме только мое благоденствие.
- Пойдем, Тод, - сказал Шарль Мартель. - Пошли отсюда к черту.
- Мне надо поговорить с Тодом, - остановил их Пипин. - Доброй ночи, милый дядя. Можете спуститься по угловой лестнице, тогда вы минуете аристократов. Потихоньку пройдете садом. Караульного гвардейца угостите сигаретой.
Когда дядя удалился, Пипин приподнял край одеяла и приник к стеклу. Холодная темнота была полна звуков: квакали лягушки, в прудах булькали и плескались карпы. Король разглядел, как его несчастный дядя идет по тропинке, а в руку его вцепился пожилой аристократ, который горячо втолковывает ему что-то прямо в ухо.
Вздохнув, король опустил одеяло на место и повернулся лицом к Тоду.
- Какой пессимист, - сказал он. - Так и не женился. Всегда уверял, что к тому времени, как он узнавал женщину достаточно хорошо, чтобы жениться, ему уже этого не хотелось.
- Ловкач, - проговорил Тод. - Но, знаете, он ведь не захотел по-настоящему расширять свое дело. Мне пришлось дать слово, что хлопот у него не прибавится.
Король прижал одеяло к стеклу.
- Рамы сели, - сказал он. - Мари не одобряет одеяло, но я мерзну.
- А что, если поставить пластик? - предложил Тод. - Вместо замазки.
- Подремонтировать старую систему на современный лад? - заметил Пипин. - Отчасти поэтому я и попросил вас задержаться. Боюсь, я несколько смутно помню нашу последнюю встречу.
- Сэр, я…
- Ничего, это было очень приятно и помогло мне. Вы, кажется, прочли мне лекцию об американских корпорациях.
- Я не очень-то в них разбираюсь, но поскольку наша семья - корпорация, то, естественно…
- Понимаю. Значит, форма правления у вас - демократия, основывающаяся на принципе взаимозависимости и взаимоограничения законодательной, исполнительной и судебной власти?
- Так, сэр.
- Внутри этой системы заключены крупные корпорации, которые сами являются своего рода правительством. Правильно?
- Тут вы меня обскакали, сэр, но в общем все правильно. Вы неплохо это все обмозговали.
- Благодарю. Не скрою, я много думал. Прав ли я, считая, что корпорация обладает, так сказать, гибкостью, которой нет у вашего правительства? В том смысле, что внутри корпорации можно произвести изменение курса быстро и эффективно, просто по приказу председателя правления, не советуясь со всеми акционерами? Исходя из того, что изменение совершается ради их же блага и к их выгоде? Так ли это?
Тод посмотрел на монарха с задумчивым видом.
- Понимаю, к чему вы гнете, сэр.
- Какова была бы в таком случае процедура?
- Вы думаете, как председателю правления вам удалось бы зайти дальше, чем как королю?
- Я задаю вам, вероятно, главный для меня вопрос.
- Тогда дайте подумать, сэр. Если изменение готовится значительное, председатель обязан представить его на рассмотрение членов правления, и если они согласны, отдаст приказ. Но если мнения разойдутся, придется обращаться к держателям акций.
- Об этом не может быть и речи, - вздохнул король, - Среди моих подданных не найдется и двух с одинаковым мнением.
- Видите ли, сэр, - продолжал Тод, - каждый член правления представляет какую-то долю акционерного капитала. Если выходит склока, члены правления просят полномочий у акционеров, те голосуют, и тот, кто получает больше всего голосов, берет контроль в свои руки. Затем приходится обратиться за согласием в профсоюзы, если от них поступает жалоба.
- О, Господи! Даже если программа подходящая?
- Да, сэр. В особенности в этом случае.
Король вздохнул.
- Видимо, корпорация не очень отличается от правительства.
- Нет, немного отличается. Это зависит от того, в чьих руках капитал. Весь акционерный капитал нашей корпорации принадлежит нашей семье. А вспоминаете, мы с вами говорили о продаже титулов в Америке?
- Сквозь туман.
- На этом деле можно сколотить состояние! - с энтузиазмом воскликнул Тод. - Знаете, сэр, ведь это могло бы решить проблему полномочий. Что, если вы передадите это дело в мои руки? Я выручу не меньше сотни тысяч долларов за одно только несчастное рыцарское звание. Ручаюсь, что герцогский титул я продам за любую сумму, какую ни запрошу.
Король поднял руку.