- Когда вы научитесь смотреть себе под ноги? Пипин, кто-нибудь войдет! Мсье! Они никогда не стучатся.
Все министры, делегаты, аристократы и академики сходились в одном - открытие Конвента должно происходить со всей торжественностью. Слишком многие, недавно получившие звания и награды, не имели еще случая продемонстрировать свои мантии и перья, шляпы, ордена, розетки и галуны. Королю было предложено присутствовать на открытии при всем параде и произнести короткую изящную речь. На образец ему дали целый ворох речей, построенных на осторожных высказываниях британских королей.
Король Франции должен был объявить, что принимает любовь и поддержку своих подданных, упомянуть о собственной любви к подданным, а также к французскому королевству, отдать должное славному прошлому и выразить надежду на славное будущее. Затем он удалится и предоставит делегатам вырабатывать конституцию, вернее, кодекс Пипина.
На это Пипин дал согласие, но дальше разгорелась двухчасовая перепалка из-за костюма. Комитет был многочисленный, члены его упорно не соглашались сесть, хотя монарх и предлагал им. К тому же двое пожилых аристократов ни за что не снимали шляп, чем создавали большое неудобство. Право не снимать шляпу в присутствии короля даровал их предкам Франциск I.
- У меня было впечатление, господа, - ядовитым тоном сказал Пипин IV, - что предстоящее собрание имеет целью создать конституцию, то есть свод законов, касающихся обычных сторон жизни обычных людей. С какой стати мы должны превращать наше собрание в костюмированный прием, какие дают в Венеции южно-американские миллионеры? Почему бы нам всем не надеть обычную современную одежду?
Последовала схватка между социалистом и аристократом за то, чтобы получить слово, победил социалист, причем не кто иной, как Честный Жан Воваш, ныне граф Катрша. Судя по согласному киванию присутствующих, граф говорил за весь комитет.
- Ваше величество, - начал он, - ничего обычного в законах нет. Напротив, закон вещь мистическая и, но мнению большинства, родственен религии. И так же как служители церковного права находят облачение необходимым, так же думают и служители гражданского права. Заметьте, сир, наши судьи восседают в суде в мантиях и шапочках. Вспомните английских судей - они не только находят непременным для себя надевать мантию и парик в любую жару, но еще и держать букеты цветов, в свое время предназначенных заглушать людские запахи, но не отвергнутых и теперь, в менее пахучие времена. А в Америке, сир, в этой раздражающе демократической стране, где правительству запрещена всякая специальная парадная одежда и где глава государства обязан быть одет хуже всех, - даже там, мне передавали, обычные люди, чувствуя себя обкраденными, вступают в тайные организации, где носят короны, мантии, горностаи и, исполняя древние ритуалы, произносят обрядовые слова, что утоляет их потребность в торжественности, хотя они и не понимают того, что говорят.
Нет, ваше величество, простой народ не хочет простоты, мало того, он не допустит ее.
Я прошу вас вспомнить, как Луи Филипп, так называемый король-буржуа, дерзнул ходить по улицам в обычной одежде, да еще носить зонтик. Возмущенный народ изгнал его из Франции.
И, наконец, сир, на открытии Конвента будет присутствовать весь цвет Франции, жены будут сидеть на галереях. Куплены новые мантии, диадемы. Немыслимо отказать им в праве надеть их. Все это может показаться мелочами, но на самом деле исполнено значения и важности. И если на такое собрание явится король в двубортном костюме, в вязаном шелковом галстуке и с портфелем, то возможная реакция присутствующих приводит меня в содрогание. Такого короля, я предчувствую, ошикают и прогонят с трона.
Весь комитет закивал как один человек, и когда Честный Жан кончил, членов комитета еле удержали от аплодисментов.
За ним на трибуну вышел почтенный академик, чье имя и чья мудрость являются притчей во языцех во всем мире.
- Я хочу поддержать мсье графа, - заявил великий Учитель, - и осмелюсь пойти немного дальше. Королю дозволено все, что ему угодно, кроме одного: его величество не может позволить себе быть смешным. Это - единственное, что неизбежно погубило бы его. В молодости, сир, мне посчастливилось обучаться под руководством одного в высшей степени ученого мужа, умудренного при этом богатым жизненным опытом. Однажды он сказал мне следующее: "Если бы величайший ум на свете был призван высказать свое мнение перед пятьюдесятью величайшими, после него, умами по вопросу такой великой важности, что от этого зависело бы само существование Земли, но при этом великий муж в своей глубокомысленной рассеянности забыл бы застегнуть ширинку, присутствующие не только не услышали бы ни слова из его речи - они не смогли бы удержаться от смеха".
Король водрузил пенсне на указательный палец.
- Господа, - сказал он. - Я не хочу создавать никаких помех. Нет у меня также желания запрещать вам и вашим женам надевать новые наряды, но на коронации во всех этих тряпках я чувствовал себя дураком и уверен, что и выглядел по-дурацки.
- Ну что вы, ваше величество! - раздался хор голосов.
- Во всяком случае, я чуть не задохнулся от жары.
Граф Катрша снова поднял руку.
- Достаточно будет, сир, если вы явитесь в мундире, скажем, маршала Франции.
- Но я не маршал.
- Король может назначить себя кем угодно.
- Но у меня нет маршальского мундира.
- Существуют музеи, сир. Музей Инвалидов безусловно снабдит вас маршальским мундиром.
Король немного помолчал и затем сказал:
- Если я соглашусь, господа, позволите ли вы мне прибыть из Версаля на машине, а не в королевском экипаже. Вы не представляете, до чего в нем неудобно.
Пошептавшись, члены комитета дали согласие. Напоследок, однако, Честный Жан сказал:
- Нам, вашим верным слугам, сир, будет очень приятно, если во время обращения - только на это время - вы разрешите набросить вам на плечи пурпурную королевскую мантию.
- О, Господи! - Пипин вздохнул. - Хорошо, согласен, но только на время речи.
На том и порешили.
В середине дня 4 декабря, когда Версальский дворец являл собой сумасшедший дом аристократы метались по комнатам, примеряли платья, укорачивали их, удлиняли, чинили и прохаживались перед зеркалами, - король в своей вельветовой куртке и защитном шлеме прошел мимо караульной будки у ворот, подмигнул капитану стражи, с которым успел за это время подружиться, и протянул ему пачку "Лаки Страйкс".
Пипин знал, что капитан состоит на службе у социалистической партии, британского посольства и перуанского закупочного агентства и еще является совладельцем кондитерской в Шаронне, неподалеку от бульвара Вольтера. Капитан Памуш докладывал каждому из своих хозяев обо всех остальных, но ему искренне нравился король и искренне нравились "Лаки Страйкс".
- Сюда, мсье. - Он провел Пипина, не снимавшего шлема и очков, в караульное помещение, где под брезентом покоился мотороллер. - Не будете ли вы проезжать мимо Шаронна, мсье? - поинтересовался он.
- Могу и проехать, - ответил король.
- Не взялись бы вы завезти записку моей жене в кондитерскую Памуша?
- Охотно, - отозвался король. - Конечно, Шаронн лежит немного не по пути. - И, кладя сложенную записку в карман, он добавил: - Если обо мне будут спрашивать…
- Я ничего не видел, мсье, - отозвался капитан. - Даже для господина министра - ничего не видел.
Король ударил ногой по стартеру и уселся на мотороллер.
- Сразу видно, что у вас в сапоге маршальский жезл, мой капитан.
- Вы очень любезны, мсье, - ответил капитан Памуш.
Городок лежал совсем не по пути, но день был такой приятный, солнечный, поездка была сплошным удовольствием и отдохновением от усиливающегося версальского безумия. Король вручил записку мадам Памуш, а она угостила его чашечкой кофе с птифурами.
Обменявшись с ней любезностями, король влился в бешеный поток несущихся машин на площади Бастилии, на полном газу промчался по улице Риволи, проскочил Понт Нёф и свернул в улицу Сены.
Ставни дома Шарля Мартеля были закрыты, дверь тоже. Пипин забарабанил в дверь кулаком, но изнутри не последовало никакого ответа. Он отошел в сторонку и стал терпеливо ждать. Наконец дверь чуть-чуть приотворилась, и Пипин проворно вставил ногу в открывшуюся щель.
- Неужели человек даже не имеет права на уединение в интимных целях? - пожаловался дядя Шарль.
- Я вам не верю, - отозвался король.
- Ах так! Входи же. Что тебе надо?
Король проскользнул в полумрак галереи и увидел, что картины исчезли со стен и повсюду стоят большие деревянные ящики, уже уложенные, которые осталось только забить гвоздями.
- Собрались в путешествие, дядюшка?
- Да.
- Не пригласите ли вы меня присесть? За что вы на ценя так сердитесь?
- Ладно, заходи. Стулья в чехлах. Придется сесть на ящик.
- Вы удираете?
- Я тебе не верю, - выпалил дядя Шарль. - Я же вижу - ты что-то замышляешь. Но ты проиграешь, дитя мое. И с какой стати мне тоже проигрывать из-за твоих глупостей?
- Я пришел за советом.
- Тогда слушай. Ступай и веди себя, как полагается порядочному королю, перестань совать нос в дела, в управление. Вот тебе мой совет. Если ты согласен ему последовать - я распаковываю вещи.
- Вы как-то сказали, что я королевская ширма. То есть что-то вроде пешки, но так ли? То, что используют, пока есть надобность, а потом теряют без сожаления?
- Пожалуй, что так. Но если пешка пытается играть роль фигуры, то это большая глупость.
Пипин уселся на упаковочный ящик.
- Не дадите ли мне коньяку?
- У меня его нет.
- А вон там что за бутылка?
- Сидр.
- Ну, хотя бы глоток сидра. Должно быть, вы сильно напуганы, дядюшка, раз утратили вашу учтивость.
- Да, я напуган. Я опасаюсь за тебя.
- Король может делать ход вперед, назад, вбок, по диагонали, но пешка имеет право двигаться только вперед. Благодарю, дядя Шарль, не выпьете ли со мной? За мое здоровье? Или нечистая совесть вынуждает вас ненавидеть меня?
Мне и в самом деле стыдно, - признался дядя Шарль. - Но тем не менее, стыд не заставит меня свернуть с пути. Я на время еду в Америку, побуду там, пока… пока пронесется гроза. Не знаю уж точно, что ты такое задумал, но знаю, что кончится это катастрофой. Но ты прав в одном: невежливость не может быть ничем оправдана. Прости меня!
- Я понимаю ваши опасения, дядюшка, но я много размышлял. Король - это анахронизм, в действительности его нет.
- И что ты предлагаешь?
- Просто хочу внести кое-какие предложения, основанные на моих наблюдениях.
- Они пошлют тебя на гильотину. Им не нужны предложения.
- Вот это как раз одна из вещей, которым я научился: король должен быть достоин гильотины. А, кроме того, какое-то из моих предложений может и прижиться.
- Всегда терпеть не мог мучеников.
Пипин хлебнул сидра и передернулся.
- Я не мученик, дядя Чарли. Мученик обменивает то, что имеет, на то, что ему нужно. Мною движет не честолюбие.
- Что же в таком случае? Озорство?
- Возможно. А может быть, просто любопытство. И уж во всяком случае, не храбрость.
- Мне казалось, что я тебя знаю. А как же Мари? И Клотильда? Тебе их не жаль?
- За этим я к вам и пришел - просить позаботиться о них, если… если что случится.
- А что будет с тобой?
- Возможно, я несколько драматизирую ситуацию. Но мне кажется, время и должность требуют от меня этого. О себе я позабочусь.
- Ты намерен осуществить свой замысел завтра?
- Да. И буду рад, если завтра вы пригласите мадам и Клотильду к себе. Может быть, даже вывезете их на прогулку за город. Молодой Джонсон поможет вам. У него есть автомобиль. Скажем, проведете выходные на Луаре. В Сансерре есть прелестная гостиничка. Да вы ее как будто знаете.
- Знаю.
- Так выполните мою просьбу?
Дядя Шарль выругался грязными словами.
- Стало быть, выполните!
- Какова хитрость! Думаешь, ты имеешь право вертеть мною оттого, что мы родственники! Гнусный шантаж.
- Значит, договорились! Благодарю вас, дядюшка Чарли. Я не предвижу никаких неприятностей, а значит, неприятности будут, - Пипин встал с ящика.
- Ладно, выпей еще, - сказал дядя Шарль, - У меня тут, кажется, есть немножко коньяку.
- Я счастлив, - сказал король. - Я знал, что могу на вас положиться.
- Merde, произнес в ответ дядя Шарль.
Не доехав полмили до Версаля, Пипин слез с мотороллера и завел его в лес. Он толкал его по толстому ковру из опавших листьев подальше от шоссе. Увидев торчащий из земли большой камень, он решил использовать его как прикрытие, разгреб сухие листья, уложил во впадину мотороллер и забросал его листьями. Сверху, чтобы листья не сдуло, он накидал веток, обломанных ветром. Потом вышел из лесу и отправился дальше пешком.
У ворот он сказал капитану:
- Я отвез ваше письмо. Мадам просила передать, что сделает как вы просите. А вас она просила позвонить в "Арс и сын" и сообщить через них, когда вы приедете. Должен сказать, ее пирожные восхитительны.
- Спасибо, мсье. Где ваш мотороллер?
Король пожал плечами.
- Пришлось отдать его в починку. Какой-то любезный турист подвез меня почти до места. До ворот я, естественно, не позволил…
- Понимаю, мсье. Никто вас не хватился.
- Наверное, все слишком заняты собой, - отозвался король.
За обедом королева сказала:
- Ваш дядя Чарли пригласил нас с Клотильдой прокатиться с ним в Сансерр. На мой взгляд, сейчас совсем не время.
- Напротив, дорогая. Сам я буду занят в Конвенте. А вам отдых необходим. Вы столько трудились все это время.
- Но у меня миллион дел.
- Строго между нами, дорогая, я думаю, полезно будет увезти на несколько деньков Клотильду из Парижа. Чисто из дипломатических соображений - она дает слишком много интервью газетам. В Сансерр, говорите? Помнится, городок прелестный и вино там великолепное, если удастся его купить.
- Я подумаю, - сказала королева. - У меня от забот голова распухла. Не знаю, Пипин, может быть, мне стоит сказать об этом сейчас: агентство решительно отказывается расторгнуть договор на аренду дома номер один по Мариньи. Они настаивают на том, что аренда есть аренда, независимо от формы правления.
- Может быть, позже мы квартиру пересдадим.
- Еще одной заботой будет больше, - возразила королева. - Сами знаете, каковы жильцы. А у меня там вся мебель моей матушки.
- Вам необходимо отдохнуть, дорогая. На вас лежит слишком много обязанностей.
- Не знаю, что с собой взять.
- Что-то простое для поездки в автомобиле и теплое пальто. На реке в это время года может быть промозгло. Как бы я хотел поехать с вами.
Королева посмотрела на него с задумчивым видом.
- Не хочется мне оставлять вас одного как раз сейчас.
Он взял ее руку, перевернул и поцеловал в ладонь.
- Самое подходящее время, - успокоил он ее. - Я буду так занят в Конвенте, что вы меня все равно не увидите.
- Может быть, вы и правы, - согласилась она. - Столько вокруг болтовни, политики - в голове гудит. Я устала от аристократов, дорогой. Устала от политики. Иногда мне хочется опять очутиться в нашей квартирке над конюшнями. Такой приятный квартал. Но консьерж невыносим.
- Да, знаю, - поддакнул король, - но чего хотеть от эльзасца?
- Вот именно. Эльзас, я считаю, провинция. Их там интересует исключительно их собственная убогая жизнь. Одно слово - провинциалы. Как вы думаете - взять мне меховое пальто?
- Я настоятельно советую взять, - ответил король.
Все видели фотографии исторического открытия Конвента, призванного обсудить кодекс Пипина. Каждая газета и журнал во всем мире сочла нужным напечатать хотя бы один снимок: полукруг рядов, заполненных делегатами в мантиях, ораторская трибуна и высокое, похожее на трон кресло премьер-министра, чьей обязанностью было руководить процедурой.
На фотографиях видны оживленные лица делегатов и все виды парадной одежды; галереи, переполненные до отказа дамами, тоже в парадных туалетах и диадемах; стража у дверей в камзолах с разрезными рукавами, с алебардами в руках. Не видны на фотографиях стоящие на полу у ног делегатов кипы бумаг, горы книг, содержащих прецеденты, гроссбухи, портфели, даже небольшие бюро с документами, обеспечивающие им средства самовосхваления, с помощью которых каждая партия собиралась спасти Францию.
Собрание было назначено на 3 часа дня 5 декабря. После тронной речи намечался перерыв до следующего дня. Дальше надобность в короле отпадала и его уже не приглашали. От него только под конец требовалось поставить свою королевскую подпись под кодексом, и предпочтительно не читая его.
Вспомним, что именно герцог де Труафронт подал идею о восстановлении монархии. Поэтому сочтено было уместным, чтобы он, несмотря на его раздвоенное нёбо, представил короля.
В три пятнадцать премьер-министр поднял королевский молоток, а попросту деревянную копию того молотка, от которого получил имя Карл Мартелл.
Молоток трижды торжественно опустился. У входа, справа от трибуны стражи с алебардами развернулись лицом к дверям, распахнули обе половинки и взяли алебарды на караул.
Появился герцог де Труафронт. Он весь, как ящер, блестел в чешуе орденов и знаков отличия; его тупей, входивший как неотъемлемая часть в диадему, придавал ему настороженный вид и делал похожим на мартовского зайца. Он приблизился к трибуне и затравленно огляделся. Академик Пуатен из Королевской Академии музыки трижды постучал дирижерской палочкой, и шестеро горнистов в костюмах герольдов задрали кверху шестифутовые фанфары, с каждой из которых свисал королевский герб. Мсье Пуатен взмахнул палочкой, и раздался рев фанфар, сотрясая стены зала.
Герцог де Труафронт набрал в легкие воздуху.
- Гентльмены, пгегставляю вам гоголя Фганции!
На галерее раздались аплодисменты - захлопала герцогиня.
Снова грянули фанфары.
Снова стражники распахнули половинки дверей - и вошел Пипин.
Даже с самой большой натяжкой нельзя было назвать военной его фигуру или осанку Маршальский мундир был ошибкой.
Кроме того, взятый напрокат в театральной костюмерной мундир, как выяснилось в последнюю минуту, оказался ему очень велик. Мундир закололи на спине рядом английских булавок. Но с ширинкой на брюках ничего нельзя было поделать: штаны подтянули до самой груди, но все равно ширинка болталась чуть не над коленями. Пурпурная бархатная мантия, отороченная горностаем, свисала с плеч короля, сзади шли два пажа, на которых пал выбор управлять ею. Они старались как могли и, когда король достиг трибуны, обернули его спереди волочащимися концами шлейфа, чтобы прикрыть штаны, так что он вздымался из складок, как стебель лилии.