- Андрюха!.. - вдруг окликнул меня знакомый голос. - Андрюха, морковь тебе в ухо!.. - Я обернулся - передо мной радостно топтался толстячок в пухлой кожаной куртке с "молниями" вкривь и вкось, в молодёжной с козырьком кепчонке, но весь уже сивый, почти нежно-голубой, в кудрях, в щетине, с губами, как у негра, едва узнанный мною Лёва Махаев из Кемерова - мы когда-то вместе учились в московской аспирантуре, жили в одной комнате. Вечный балагур Лёва, хохмач, наглец, правдоискатель, искренний человек.
Я ахнул от неожиданности, и мы обнялись. Возле него стоял, пьяно отшатнувшись и едва не падая, болезненно кривясь с сигаретой в вывернутой манерно руке, высоченный, с острым кадыком мужчина в очках, в распахнутой старой дублёнке, в пышной, как атомный взрыв, песцовой шапке.
- Бизнесмен, - представился высокий. - Александр Васильич Злобин. Русский. Убеждённый антисемит.
Еврей Лёва счастливо засмеялся, давая понять, что товарищ шутит, и ткнул меня ладошкой в живот:
- Тоже вдвоём кукуете? Твой друг? Да, брат, да!. - он привычно оглядывался, как бы призывая в свидетели всех женщин, которые должны его знать (наверно, в Кемерове и знают!), улыбаясь своей трагической улыбкой - оттягивая уголки рта вниз, как паяц Канио в знаменитой опере. - Мы, например, вторые сутки… увяли, как незабудки… На всякий случай держим номер в гостинице. Если бы Гоголь дожил, он бы кроме Держиморды придумал фамилию: Держиномер. Правда, отдаёт Израилем… - И подмигнул. - Походим-походим, идём туда и снова что-нибудь употребля. извините, ем.
Слушая Лёву, склонясь к нему, как Горький к Сталину, громко стонал от восторга перед остроумием земляка Злобин, он выпрямился и снова пригнулся, едва не сунув мне сигарету в лицо.
- Только башли кончились, - буркнул он, шмыгая носом и утирая лицо рукавом дублёнки. - Ну, ещё на день хватит. и надо брать ларёк.
- Он шутит, - пояснил печально Лёва. Постоял секунду с гримасой беззвучного смеха и, нарочито картавя, добавил. - Он же ж из либегально-демокгатической пагтии!
Злобин сломался от смеху и чуть носом в асфальт не клюнул. Уловив напряжённо-тоскующий взгляд Ивана Ивановича, я обнял его за плечи и представил Махаеву и Злобину:
- Хороший человек. Хоть и мой руководитель.
- Ценит тебя? - сделав стальные глаза и вывернув губы, как Брежнев в последние годы, его же гундосым голосом спросил Лёва. - Как ценит? На стакан, на литр?
Иван Иванович умел улыбаться простовато, как пахарь, застигнутый за работой царём. Заморгал, закивал, зачёкал ("Чё уж там, усе мы люди, усе мы человеки!") и только успел вынуть из кармана портмоне размером с седло и заглянул туда, как к нашей компании подбежал и обнял Злобина молодой, с красным лицом парень в пятнистой "афганке", с рюкзаком за спиной. На нём из зимнего был всего лишь меховой жилет, а непокрытая голова стрижена под бобрик.
- Сибирь, привет!..
- Киря!.. - закатился от смеху Злобин. - А ты что тут делаешь? - И представил нам размашистыми жестами Кирилла, снова чуть не ткнув сигаретой в глаз, на этот раз Лёве. - Охранник одного нашего. банкира. Или ты ушёл?
- Отошёл на метр, - туманно ответил Киря. Лицо у него было мокрое, в пятнах - облупилось от южного солнца или где-то на ветру обморозил?.. Он и минуты не стоял на месте - постоит и шагнёт в сторону, постоит - и перейдёт на другое место. Как пьяный маятник. Я решил, что парень взвинчен задержкой рейса и не находит себе места. - Соображаете на выпивон?
- Кстати, слово банкир можно расшифровать так… - хмыкнул Лёва. - На блатном жаргоне "бан"… это аэропорт, вокзал". Кир" - пьянка. Предлагаю помянуть банкира. Добрым словом.
- Давайте, - кивнул Кирилл, плохо, впрочем, слушая болтовню Лёвы. Судя по всему, тот ему не очень нравился. - Я - пас. Мне нельзя.
- Что так? - удивился Злобин. - Закодировался?
- Можете считать, что я уже в стране теней… - И Кирилл, словно танцуя, переместился на другое место.
И вдруг я ощутил: от этого человека исходит запах опасности. Может быть, смерти.
- Идёмте внутрь, - поёжившись, сказал я.
- Сэр, вы таки хотите вовнутрь? И леди согласилась, - продолжил фразу балабол Лёва. Ступив в тёмное душное здание аэровокзала, мы поднялись на второй этаж, где располагался ресторан.
Зал был пуст. За стеклом непривычно застыли на бетоне молчащие тёмные фигуры самолётов. Кирилл быстро, оценивающе очертил пространство острым исподлобным взглядом и кивнул на угловой столик, у дальней стены.
Мы сели. Помолчали, ожидая официанта.
- А этот не наш!.. - вдруг кивнул "афганец" на Ивана Ивановича. - Одет не так. При шляпе. И моргает. Адвокат? Безопасность?
- Да ну брось!.. - защитил Лёва моего директора. - Просто одежда такая. - И пропел. - "Оде-ежда - мой компас земной."
- Одежда? Ну, смотри, - как-то странно отвечал Киря и буркнул Злобину. - Мне борщ, хлеб. Дома рассчитаюсь.
- Он хороший мужик, - почему-то принялся я говорить про своего начальника, но получилось неловко, через силу. Всегда неловко защищать власть. Словно раболепствуешь. - Неплохой. Есть хуже.
"Афганец" молчал. Лёва открыл рот, чтобы снова начать острить, но слов ещё не было, и Злобин успел спросить у Кирилла:
- А ты чё в Москве?
- Здесь не простреливается, - пробормотал краснолицый парень и, оглянувшись, переспросил. - Что я в Москве?.. - Налил из графина себе воды, отпил. - Сына ищу.
- Сына?!
- Плохо слышишь? Да, сына приезжал искать.
- У тебя есть сын?
- А от Верки. Хоть и не дождалась, дура… Теперь дылда восемнадцатилетний. в ментовке поработал, взрывпакетом чуть не разорвало, контузия… два ножевых ранения… Подарил врачихе коробку конфет - та ему начирикала: годен!
- В Чечню поехал?
- А куда же? На папу хочет походить, на папу… Но вроде там не хоронили. Все канавы обошёл. А в московском госпитале Минобороны нет. Неужто в плен залетел?..
Нам принесли водки, закуски, и Лёва предложил тост:
- Чтоб всё у всех обошлось.
- А не обойдётся, - глухо отозвался Кирилл, опустив голову над тарелкой и быстро хлебая чёрный, холодный, судя по всему, борщ. - Ни у кого не обойдётся. Ни у кого. Покатились колёса по лугам и весям. - И закончив трапезу, вскинул ясные, почти белые глаза. - А вот скажите, господа хорошие, где ваши-то детки? Ваши, ваши!
Злобин, поперхнувшись водкой, держа стакан у щеки, медленно процедил:
- Ну, у меня ты знаешь - в бегах…
- В бегах. Ясно. У тебя? - "афганец", как прокурор, уставился на Лёву. - У тебя, конечно, дочь?
- Да, дочь. А что? Я же не виноват.
- Как посмотреть. Если бы любил отечество. У тебя? - Кирилл не повернул головы, но вопрос относился, видимо, ко мне - я сидел по кругу следующим.
- У меня сын. Ему пятнадцать.
- Да?.. - "Афганец" скрежетнул зубами. - А у него? Тоже пятнадцать?
Теперь вопрос явно касался Ивана Ивановича. Иван Иванович, человек с брюшком, с золотыми запонками, которому ничего не стоит под честное слово взять в любом банке Сибири полумиллиардный кредит, потупился перед незнакомым, бедно и холодно одетым человеком. Дело в том, что его сын Даниил, увалень весом в центнер, вняв слезам матери (да и по своей трусости, конечно) "свалил" от армии и ныне гонял по городу на красном "вольво" - развозил бумаги отца, а чаще катал полуголых жующих девиц. Ивану, конечно, и самому не хотелось отпускать сына в Чечню, и он бы пристроил его где-нибудь в другом краю России, но вот такое откровенное бегство от воинского долга угнетало известного в городе человека. Я хотел было выручить его, сказать, что у него вправду дочь, или сказать, что сын, но болен. Однако, Иван Иванович наморщил толстую кожу на лбу, посучил ногами под столом и честно признался:
- Не пошёл мой Даня. Но весной пойдёт.
- Когда?! - прошептал, радостно накаляясь, "афганец". - Когда все горы там сравняют вакуумными булками? Я так и знал! - И обратил прокурорские глаза на Лёву. - А ты всю жизнь живёшь, как бы потише. как мышь под брезентом. почему у тебя и девки родятся.
- Я еврей, - печально объяснил Лёва Махаев и выпятил губы. - Ты бы пожил моей жизнью. - Он налил себе полстакана водки и один выпил. Это было на него не похоже. Видимо, пятнистый Кирилл крепко задел его своими небрежными словами.
- А ты, - Кирилл обратился к Злобину, который осоловело глядел в белую скатерть, как гусь в корыто, - то ли всерьёз задумался, а то ли притворялся пьяным, чтобы не трогали. - Видишь ли, у него сын в бегах. Захотел бы найти, сказал бы мне… за пару "лимонов" мы бы тебе его доставили. Что, бедный?! Не-ет. Хитрый. Это не он еврей, а ты еврей!.
Злобин сопел и молчал. Лёв заступился за земляка:
- Васька сбежал из дому ещё весной… когда никакой Чечни не было… одна дедовщина, пьянь и наркота. И не трогай его - Саша страдает. Верно, Саша?
Злобин через секунды три кивнул. И кивнул ещё раз, то ли подтверждая предыдущий кивок, а то ли забыв, кивал ли.
- А когда найдётся парень, Саша держать его дома не будет. Потому что патриот. - И трудно было понять, насмешничает Лёва Махаев или говорит серьёзно. - Верно, Саня?
- А вот это зря. Я же не для того, чтобы гнать наших сыновей в огонь. Я о том, открыта наша душа или на гладкой заслонке, как у БТР. Я бы на твоём месте, Александр Васильевич, разыскал его, выпорол, женил и на цепь посадил, как щенка! Пусть внуков производит! Хватит!.. - Кирилл оскалился и перешёл на шёпот, хотя в зале никого, кроме нас, по-прежнему не было. - Хватит наших позоров!.. Моего парня, я думаю, на куски изрезали, шакалам скормили. Там бегают по холмам дикие собаки, я видел. Сейчас вот прилечу в Сибирь, найду эту врачиху, спрошу в упор: ты, с-сука, понимала же, что у него контузия и два ножевых следа?.. Почему за конфеты справку дала?! Чтобы дети русских там сгинули?.. - Зыркнув белыми глазами исподлобья на Лёву, он замолчал. Взял с тарелки засохший кусок хлеба и стал с хрустом жевать. - Всё. Мне идти надо. Тут много раненых летит, надо со всеми… Но если застрянем, я с вами! И ещё о многом побеседуем! - Афганец усмехнулся и, вскочив, сутуло выскользнул вон из ресторана.
Помолчали. Лёва поморщился, как от язвенной боли (раньше она, помню, мучила его), хотел что-то сказать (может быть, оправдаться после обвинений Кирилла), но под потолком включилось радио, и женский невнятный голос начал перечислять авиарейсы, которые "отложены до полуночи, до нуля часов московского времени, поздним прибытием самолётов". И мы не удивились, услышав в этом перечне свои рейсы. Почему-то восприняли обречённо и тихо.
- Вот те раз, - только и сказал Злобин. - В комнату пойдём?
- Там воняет, - вспомнил Лёва. - Попозже. Никто ж не гонит.
- Я заплачу, - тихо напомнил Иван Иванович. - Может, ещё выпьем?
- Давай!. - махнул пухлой рукой в веснушках Лёва. - Русские мы или таки нет?.. - И когда официант принёс нам вторую бутылочку, Махаев продолжал, моргая, уставясь в стеклянную стену ресторана, за которой шёл снег с дождём. - А вообще Киря прав. Двое детей у меня, и обе - девочки. И я сам всю жизнь ждал, как девица на выданье… разрешат мне туда пойти, разрешат сюда пойти… А я ведь очень талантливый! Вот хотите, сейчас в аэропорт приедет танк?.. ну, не танк, бронированный генеральский "мерседес"?.. и увезёт нас в баню?
Злобин скорбно процедил:
- Ты бредишь… ночью ко мне приставал с танком… - И пояснил мне. - У нас был из Омска парень в комнате, так он поездом укатил, не выдержал. "Танки, танки." Мне тоже надо было. А я малодушный. Души не мало, души много, но - жидкая.
Махаев, кивая и оттягивая концы рта вниз, как бы рыдая или смеясь трагической улыбкой паяца, забормотал, не слушая земляка:
- В Москве замминистра МВД - Женька, мой друг… А замминистром его сделал кто?.. Я, Лёвка Махаев. Чёс-слово. Он ещё был юный офицер… у нас, в Кемерове. Как-то выступаю в день милиции перед нашим РОВД, хохмы травлю, стишки всякие… ну, Хармса, Олейникова, свои… а он всё переспрашивает, записывает. Я, естест-нно, забыл о встрече, а он однажды является с бутылкой коньяка в редакцию. - И Лёва сделал отступление для меня, как для старого знакомого, знавшего Лёву ещё научным работником. - Из института я ушёл, кому нужны биофизики, экологи?.. сидел на письмах, выслушивал целыми днями сумасшедших старух… И вот-с - приходит. Выпили. Он и говорит: "Выручьте, Лев Моисеевич. У моего капитана послезавтра день рождения… какой-нибудь стишок бы зарифмовать… я попробовал - не получается… Не поможете? Я вам нож хороший принесу, у хулиганов отобрали… спиртом лично промою…" - "Сделаю", - сказал я. - "Вам суток хватит?" - "А я прямо вот сейчас!.. Ему для охвициального вечера или для узкого дружеского круга?". Мой офицерик зарделся: "Ох, если бы и для официального, и для неофициального!" Я взял лист бумаги и - через пару минут вручаю. Два куплета. Естест-нно, я сейчас не помню, что я там сочинил, но приблизительно… - Лёва возвёл коровьи свои сизые очи горе и, сглотнув пару раз горловую слизь, ощерился и произнёс:
- Что пожелать мне в день рожденья капитану?
Я ничего ему желать не стану,
Поскольку сам господь, я знаю, пожелал,
Чтобы он стал через три года генерал!
Это охвициальное. А неохвициальное:
- Капитан-капитан,
ты отрежь себе карман,
чтоб совали ручки девушки
и нащупывали денежки…
Ну, и так далее. Конечно, белиберда. Но мой знакомый из милиции аж побелел от восторга. Убежал, а через три дня принёс мне грандиозный кинжал с ножнами… И говорит: капитан обещает его подвинуть по службе… Но тому капитану в субботу в гости идти к майору. И очень нужны стихи! Пишу. Майор, естественно, в восторге, но просит Женьку (все же думают, что это он сочиняет!) сочинить пару куплетов для полковника… А тому нужны стихи для генерала… Да и самому Женьке по мере "творческого" роста срочно нужны стихи, обращённые то к майору, то к полковнику. Он к этому времени стал уже начальник РОВД, потом замначальника УВД области, потом в Москву взяли, начотдела, а там и в министерство МВД… Во как я его! Короче, лет десять я писал для этого Женьки вирши… причём, Андрюха, я думаю, твоему любимому поэту-тёзке Вознесенскому не снилась бумага, на которой печатали куплеты Лёвы Махаева! Мои послания ко дням рождения и к именинам вытравляли на стекле, покрывая затем серебром… их вырезали на золотых пластинах… Я сейчас ни строки не вспомню, но поверь, это было неплохо, очень неплохо. Ну, что-то в этом роде:
- Что пожелать товарищу майору?
Чтобы он шёл не под гору, а в гору.
И не смотря на холод, вражий вой,
стоял бы член КПСС, как часовой!- Что пожелать мы можем подполковнику?
Чтоб дом был и цветущая сирень,
и девки лезли в дом по подоконнику
не только ночью, но и целый день.- Что пожелать могу я генералу?
Стать золотом желают минералу.
И стать вином желаем мы воде.
Но генерал давно уж при звезде.
И золотишко есть и есть винишко.
Вот пусть родится у него сынишка!
Ну и так далее. И так далее. И так далее. Женька нёсет мне бегом коньяки, ножи, а попозже и пистолет притащил, отобрали у бандита… Нам с женой посчастливилось пару раз отдыхать в санаториях МВД… Я теперь мог по пьянке храбро выскочить на проезжую часть, воспользоваться патрульной машиной - Женька документик с печатью выдал… - Лёва Махаев замолчал и медленно закрыл рот. И с минуту молчал, выстраивая значительную паузу. - И что вы таки думаете? Он переехал в Москву, обещал и меня сюда перетащить - я ведь и для нового его начальства кропал стишки… даже в честь генерала армии Грачёва сочинил - кто-то из женькиных корешей собирался в гости.
Но вот где я сижу?.. не в данный момент, а вообще? А сижу я в Сибири. И не видать мне никакой Москвы. А почему? А потому что Женька испугался: вдруг вскроется, что это я - автор. Но я же порядочный человек, Андрюха! Я бы молчал, как тайга. А он боится… И что сейчас выясняется? Я для самого себя ничего не добился своими талантами. А ведь мог бы, как дополнительный вариант, рифмовать разным партийным, а потом и беспартийным начальникам… И кто знает, может, был бы уже руководителем какого-нибудь журнала в Москве? Или института? Но я верил Женьке. старался для него.
Я даже поэму в "самиздат" от его имени запустил, "Дунька с наганом" называется. радиостанция "Свобода" передавала… Я же очень талантливый, ты знаешь! В итоге Махаев - у разбитого корыта. Всю жизнь второй… Мы - вторые люди!.. - И Лёва нервно оглянулся и возвысил голос. - Вот, опять кому-то мешаю. Но я не хочу идти в комнату, там грязно, а тут салфетки!
Только к этой минуте я заметил, что в ресторанном зале появились люди в ватных фуфайках, открыли обе створки входной двери и стали протаскивать, заносить длинную ёлку. Запахло хвоей и бензином. Сейчас поставят зелёную красавицу на крест и начнут украшать игрушками и лампочками. Официант подошёл и, нагло улыбаясь, достал карманный калькулятор:
- Санитарный час. - Если бы мы взяли ещё одну бутылку, он бы, возможно, нас не погнал.
Иван Иванович, угрюмо и непреклонно отодвинув наши жалкие купюры, в одиночку расплатился за обед, и мы вышли на ледяной ветер сумрачной привокзальной площади. Здесь растерянно кружили пассажиры с чемоданами и авоськами, набитыми апельсинами, топтались у переполненных автобусов, садились, обезумев, в такси, чтобы вернуться в Москву, а из подкативших огромных "икарусов" тем временем выходили ещё и ещё люди, которым только предстояло узнать, что самолёты мёртво сидят на земле.
- Спать, - промычал Злобин. - В гостиницу!..
В толпе мелькнул "афганец", он всё бегал танцующей походкой, останавливаясь то здесь, то там, и немедленно переходя на новое место. Что он искал, кого хотел увидеть в толчее? Нас, конечно, он мигом узрел светлыми зоркими глазами, но небрежно кивнул и отвернулся - идите своей дорогой.
Но легко сказать - идите… В гостинице нас ждал от ворот поворот - номер, в котором ночевали Злобин с Махаевым и заплатили на сутки вперёд, был занят - в узкой угрюмой комнатке с четырьмя провисшими кроватями сидели в синем табачном дыму человек семь-восемь военных, пили и, хлопая друг друга по спине, горланили:
- Артиллеристы, Сталин дал приказ. Артиллеристы, зовёт Отчизна нас… Из тысяч наших батарей за слёзы наших матерей…
- Что такое?! - Злобин, как "журавль" над колодцем, навис над дежурной, румяной плотной женщиной в шубейке, кофте и валенках. - Мы же как договорились?!
Дежурная зашептала, вскидывая голову, улыбаясь, отталкивая мужчину ладонями:
- Тихо-тихо-тихо!.. Вы же, мой золотой, не сказали, что точно вернётесь.
- Но мы же заплатили!
- Вы сказали: если не улетим.
- Но вы же слышите - все рейсы отменили?!. - распалялся Злобин.