Сейчас Вера тоже волновалась, но по иной причине. Не могла нащупать, как теперь держать себя с Мариной. Тоска накатила двойная: от надвигающейся потери и от открытия, что её скромная персона значит в этом доме много меньше, чем ей казалось. Да, из Веры не получилось ученого. Да, она еле сводит концы с концами. И в сравнении со своими успешными ровесниками шебаршится почти в самом низу социальной лестницы. Но тем дороже ей были отношения с Мариной, уцелевшие с институтских времён вопреки всем Вериным неудачам и несуразности.
Их неожиданно тесная дружба держалась на множестве перекличек, контрастов, общем прошлом и чувстве благодарности. Последние годы Марина заменяла Вере сразу всех близких и друзей. А главное - помогала ощутить себя важнейшей струной, без которой не зазвучит музыкальный инструмент и обессмыслится целое оркестра. Все свои заботы, страхи, сны и настроения Марина обсуждала с Верой. Одна из подруг чувствовала, что есть человек, для которого малейшее колебание воздуха вокруг неё - событие вселенского значения. Другая, восхищенно резонируя, мнила себя не эхом, а источником.
Вере представлялось, что она имеет особое влияние на Марину. Верилось, что её мнение ежедневно пересоздаёт их маленький космос на новый лад. И вдруг - такое открытие… Не только оркестр преспокойно звучал без Веры, а играл он совсем иную музыку, чем ей слышалось. Она очутилась в полной растерянности, не понимая, что теперь делать. Жить с ощущением собственной никчемности и наивности? Сокрушаться, что слишком высоко занеслась в мечтах? Но её реальная жизнь протекала в таких низинах, что без воображаемых высот оставалось уже только под землю.
Вера к ним в гости и не пошла бы сегодня, но Марина слишком настойчиво зазывала. Хотя загадка - зачем. Поговорить-то им все равно не удастся. Это было известно заранее. По дому по-хозяйски расшагивал Костя. Весь - в прожектах и перезвонах по поводу предотъездных дел. Его присутствие в доме было очевидным доказательством ненужности и неценности Веры для подруги. Она лишь удивлялась самой себе - как могла столько лет пребывать в блаженном заблуждении? Или всё-таки в прошлом их что-то связывало, а принятое семьей решение радикально перестроило Маринины потребности? И она больше не нуждается в её отклике?
В момент Вериного прихода Костя висел на телефоне. На кухню сплошным бубнением доносился из глубины комнат его голос. Под такой аккомпанемент не могло случится откровенного разговора. Да и какой разговор, если в любую минуту мог войти Костя! Вот, наконец, он и появляется в дверях - довольный, горделивый.
- Привет, Верка! Ты с ежевикой и смородиной чаи гоняешь? Лисёнок, - промурлыкал Костя, обращаясь к Марине, - сделай-ка мне с липой и медом чайку. А то мне эта ежевика не очень…
На ходу приобняв, поцеловал Марину в висок. Вера поморщилась от этой демонстративной нежности. Лучше бы с чаем не напрягал. Пил, что дают. Следом за Костей на кухне обрисовался кот. Уперся в хозяйку взглядом, недоумевая, почему нет еды в миске. Соорудив для Кости особый чай, Марина переместилась к пакетикам с кошачьим кормом.
Пока кот лениво поглощал порцию, Вере в два голоса описывали его летние стычки с ежом. Ёж поселился под крыльцом на даче. Его кормили, оставляя еду на блюдечке. Вскоре он открыто блуждал по дому и жрал из кошачьей миски. Возмущенный кот пробовал напасть, но, ткнувшись в колючки, отступил.
- Этот ёж чавкал, как поросенок! - припомнил Костя. - Я как-то майонез пролил. Не успел оглянуться, ёж залез в лужу по самое брюхо. Стоит, наворачивает…
- А я однажды ему оставила слизняков в банке, - оживилась Марина. - Гляжу - он в ней застрял. Упёрся носом в стекло, морду облепили наглые слизняки. Такое унижение для ежа! Пришлось бить банку.
- Вот жили бы мы в Америке, - съехидничала Вера, - ты не сообразила бы разбить банку. Побежала бы звонить в 911.
- Ну, уж нет, - запротестовала Марина. - В Америке в 911 позвонил бы сам ёжик!
Под аккомпанемент дружного хихиканья Вера растянула на лице подобие улыбки. Но внутри смеха не было. Совсем неинтересно было наблюдать, как они нарочно пытаются ее развеселить - весьма неловко и неискренне. А, главное, она чуяла в их совместном общении новую ноту. Костя излучал очевидное довольство оттого, что больше не придется делить жену с её ближайшей подругой. Вот увезет он её 'за темные леса, за синие моря, за высокие горы', и пусть-ка Вера попробует попретендовать.
Костя блаженствовал, вдыхая плывущий от чая запах липы, меда и яблоневых лепестков. А Вера изучала узоры на скатерти, избегая обеспокоенного взгляда подруги. Боялась размякнуть от её внимания. Снова поверить в Маринину теплоту и привязанность. Но еще больше не хотела, чтобы её тонкие и сложные переживания были истолкованы примитивно - как детская обида, ревность или собственничество. Лелеяла чувство своей непонятости.
- Значит, уезжаете? А с квартирой - что? Продавать или сдавать будете? - полюбопытствовала Вера, судорожно ища тему - подходящую приземистую кочку, на которую можно поставить ногу в топкой трясине их совместного разговора.
- Маринины родители этим займутся, - немногословно пояснил Костя.
Веру неприятно поразил лаконизм ответа. Так о денежных планах говорят только с чужими - людьми за пределами семейного мирка. Выходит, теперь и она к таким относится. Хотя между собой, наверняка, часами муссируют - сколько денег выручат при продаже, а сколько при аренде? И как эти деньги лучше разместить? Вере и даром было не надо, чтобы с ней обсуждали финансы. Но незаметный штрих подчеркивал, как далека она от подруги и её нынешних забот. За годы, проведенные на Марининой кухне, Вера настолько привыкла ощущать себя членом семьи, что потеряла ориентацию в пространстве.
При Костином ответе в её глазах мелькнуло скрытое торжество ребенка, поймавшего взрослых на очевидном обмане. Неприязнь к фальшиво-дружескому заговору хлынула наружу.
- А мне Светлана Савельевна вчера рассказывала, - не к месту вставила она, - что Пупкины в Америке только одно обсуждают: 'Какое счастье, что мы уехали'. Как услышат про очередной взрыв или катастрофу, сразу торжествуют: 'Ага, видите, что творится! Мы знали, что будет только хуже'.
- Ну, со взрывами и у них там - неплохо, - Костину реплику заглушил треск раскрываемого конфетного фантика.
- Они каждый день в инете новости российские ищут! - по-детски проглотила смешинку Вера. - Комментарии к ним читают, анализы всякие. Это у них такая извращенная форма связи с Россией. Каждый день её ругать, чтобы лишний раз о ней разговаривать.
- Они уехали ради успеха в профессии, и отчасти его получили, - призвала её к серьезности Марина. - Правда, писательские амбиции Глебу пришлось оставить. Но преподаватель литературы из него вышел вполне сносный.
- Гы! Преподаватель литературы из него и здесь бы вышел.
Вера извлекла из памяти ещё один убийственный для заграницы факт:
- А Светлопузин рассказывал, когда из Америки вернулся, что несмотря на белозубые улыбки, карьеризм и подсиживание там - страшные. За малейшую ошибку - тут же настучат шефу. В полной уверенности, что делают благое дело. Или в расчете занять твоё место.
Костя саркастически хрюкнул, подняв фонтан чайных брызг. Марина незаметно, мягким движением промокнула губкой янтарные точечки на скатерти.
- Ну, уж в том, чтобы стучать друг на друга, наша страна - 'впереди планеты всей', - ухмыльнулся Костя. - Здесь нам никто не конкурент! Ты бы для излияния патриотического пафоса поудачнее примерчик выбрала.
- Там жуткий карьеризм! - надулась Вера. - У них высшая ценность - карьера. И ради нее годятся все средства.
Не успев начать разговаривать, она уже обиделась на Костю. И если бы могла, повернулась к нему спиной, чтобы не видеть.
- Почему 'у них'? Для большинства наших граждан карьера - тоже высшая ценность, - поддержала Костю Марина. - Стремление как можно лучше устроиться материально - вполне универсальное качество. От страны не зависит. Не замечала?
- Там всё этому подчинено! Каждая минута! - захлебнулась от негодования Вера.
Устройство американской жизни её меньше всего волновало. Возмущала несправедливость, окончательно утвердившаяся в их кругу. Значит, теперь двое против одной? Сколько раз Марина деликатно сетовала Вере на Костю, почти жаловалась, потихоньку иронизировала по его поводу. А теперь, значит, всё иначе? Теперь их - двое, а она - одна, всеми осмеянная? Если этот расклад уже не изменится, то уж лучше пусть скорее уезжают.
- Не волнуйся. Успешные карьеры здесь не многим грозят, - лукаво усмехнулась Марина. - Мы слишком привыкли тратиться на сугубо российское времяпрепровождение. 'Досуг' называется. Вокруг него тут вся жизнь вращается.
- И замечательно! Без досуга человек становится машиной, - сердито перебила Вера. - Простым исполнителем функций! Нельзя смотреть на себя как на винтик от механизма. Надо и душе место давать.
Марина нежно поглаживала за ушком кота, развалившегося у нее на коленях. Тот легонько заигрывал с краем вязаной коричневой шали.
- Поверь мне, Веруша, - проворковала она умиленно, обращаясь к рыжему сгустку меха и почесывая его под подбородочком. - Людей - и особенно мужчин - разлагает это 'ничего-не-деланье', отсутствие четких рамок и задач.
Зная Маринину собранность и чувство формы, Вера не рискнула с этим спорить. Но так клокотала изнутри несогласием, что ни о чем другом и подумать не могла. Каждая фраза подтверждала, что они с Мариной намного дальше друг от друга, чем она предполагала ещё утром.
- Дело не только в карьере… А природа, а климат? - воззвала к эмоциям Вера, пораженная их бесчувственностью. - Мне дорог наш неустойчивый климат, его постоянные сдвиги и превращения. Не представляю, как бы я без этого жила! Здесь каждую минуту всё меняется. Всё время чувствуется в воздухе какой-то новый поиск равновесия…
- Как ты образна, - криво ухмыльнулся Костя.
- Когда любишь, - с вызовом парировала Вера, - это чрезвычайно обогащает словарный запас. Наше серенькое небо, играющее множеством полутонов, для меня такой же источник вдохновения, как для кого-то - волны Адриатики.
- Давно заметил: когда нечего возразить по поводу общего беспредела, начинаются апелляции к родной природе! - Костя, подперев гладко выбритую щеку рукой, скатывал из фантика зеленоватый блестящий шарик. - 'Леса, поля, деревня, праздность'… А точнее - непролазная сырость и грязь. Тут если не деньги зарабатывать, то вообще непонятно, что делать.
- 'Цветы, любовь, деревня, праздность', - подсказала Марина, волнуясь о внимании к первоисточнику.
- Тебе бы только деньги! Вот с этого и надо начинать! - презрительно фыркнула Вера. - А как же - взаимопонимание, близость? За границей разве бывает между людьми подлинное общение? Это - чисто российское…
- Ой, Вер, только не надо делать из него корыстного прагматика! - обиженно вступилась Марина. - Для нас важен поиск равновесия совсем в другой сфере - между квалификацией и оплатой.
Опять это для 'нас'… У неё что - вообще своей головы не осталось?! Теперь только от лица мужа будет высказываться?! А вот про общение зря выпалила. Не стоило к Косте обращаться с такими аргументами. Риск уязвимости при сближении с людьми был тем, от чего он всегда бежал. И попытка растрогать его идиллической картиной душевной открытости выглядела нелепо. Вера сразу пожалела о сказанном, увидев, как Костя повеселел и расплылся в ехидной улыбке.
- А по мне вся эта 'любовь к родному пепелищу' и разговоры о здешних приятностях - просто от беспомощности! - ласково пояснил он. - Чтобы волком не завыть.
- Ты ещё забыл о гробах. У Пушкина про 'любовь к отеческим гробам' сказано, - замкнулась в обиде Вера.
- Угу, гробы да пепелище - основа российского пейзажа! - охотно согласился Костя. - Местечко тут явно не для жизни.
- Насколько я знаю по рассказам, - скорбно начала Вера, - в Америке…
- Далась тебе эта Америка! - разозлился Костя. - Мы вообще в другой стране жить собираемся. Там всё иначе.
Марина умоляюще вперилась в Веру, взглядом прося её не поминать через слово Америку и не травмировать этим Костю. Он очень страдал из-за того, что не получилось уехать именно в Америку, о которой он мечтал годами. Но утешал себя тем, что хоть куда-нибудь… Хотя бы в Германию. К тому же там завязались ценные рабочие контакты. Но Вера уже не могла затормозить.
- Получается, вам всё равно, куда ехать - лишь бы уехать. С одной страной не вышло, так поедем в другую… Почему у нас самый главный 'проклятый' вопрос в России - это 'уехать или не уехать'? Я не знаю ни одной интеллигентной семьи, где бы он ни обсуждался… Люди либо обдумывают, куда и как им уехать. Либо обсуждают, почему они не хотят уезжать. На худой конец определяют, как относятся к тому, что кто-то другой уехал.
Костя со снисходительным умилением глядел на Веру. Кончиками пальцев он ритмично перекатывал шарик из конфетного фантика. Мерцающий зелёным кругляшок напоминал Вере землю. А Костя с его самоуверенностью казался безжалостным гуманоидом, под чьим напором та вот-вот хрустнет.
- Вот потому и нельзя оценивать чужие обстоятельства и мотивы, - всерьез попыталась вмешаться Марина. - У каждого они свои. Все - очень индивидуально, исходя из жизненной ситуации.
Однако Вера не соглашалась подчинить свои эмоции какой-то абстрактной объективности.
- А меня, наоборот, это страшно интересует! - с горячностью настаивала она. - Хочу понять, отчего самая главная проблема в России - как отсюда уехать? Что за страсть - 'уехать'?! Может, так у нас проявляется бродяжничество, тот самый 'русский скиталец', о котором Достоевский писал? Помните по литературе: тема странничества, Онегин и Печорин - лишние люди…
- В этой стране все люди - лишние, - едко усмехнулся Костя.
Потеряв интерес к разговору, он смотрел в сторону, думая о своём. И, словно поражая невидимую цель, отфутболил кончиками пальцев в пространство зеленоватый конфетный шарик.
Вера не стала больше спорить. Но, помолчав, всё-таки добавила:
- Выходит, у вашего стремления отсюда сбежать - глубоко национальные корни. Чеховское 'В Москву! В Москву!' ничем не отличается от перелетов через Атлантику. Мотив-то общий.
Марина наклонилась, чтобы поднять с пола тусклый шарик из фантика. Светло-рыжая прядь прочертила зигзаг на коричневой шали.
Ветер опять усилился и принёс в город новые тучи. На головы прохожих обрушилась мешанина из дождя и раннего снега, который таял, не долетев до земли. От бурной мороси и под зонтом нельзя было укрыться - лило и дуло сразу со всех сторон. Погода на улице будто доказывала, что жизнь окончательно не удалась. Снаружи было так же скверно, как и внутри. Веру едва не завертел вокруг собственной оси ненасытный ветер. А через пять минут она уже и промокла до нитки. Заливало даже за воротник.
Так хотелось вытряхнуть из головы дурацкую беседу с Мариной и Костей. Но в горле застыл слезный ком, а в мыслях путались обрывки разговора. Как глупо она себя вела, как неуверенно возражала. Позволила им объединиться, заклевать себя. Не нашлась, что ответить, и в миг оказалась объектом Костиных насмешек. А Марина даже пальцем не пошевелила, чтобы её поддержать. Зато горой стояла за мужа, квохча, как последняя курица. Эх…
Чувство поражения обычно ввергало Веру в апатию. Но дождевые потоки не позволяли стоять на месте, кололи и безжалостно гнали вперед. Пора было домой - покормить и проведать Петьку. Вечерами Вере часто приходилось показывать квартиры, а с утра она торопилась выпихнуть его в школу. Так что в будни обед был единственным шансом пообщаться с сыном. Тем хуже, что она поддалась на Маринины уговоры и потащилась в гости. Зачем, спрашивается, её звали? Чтобы она окончательно почувствовала себя брошенной?
Уже на входе в метро Вера различила в сумке слабое пищание. Нашарила мобильник. Вслушиваясь в нестройный клекот и шум, с трудом опознала Никиту. Он пытался прокричать чье-то имя. Сквозь треск и шипение до Веры донеслось:
- Те-е-е буе-е-ет а-ан-и-ить Уо-о-о-рия-я-я Евн-а-а-а…
Ничего не понимая, она завопила в ответ:
- Как, что? Ничего не слышу! Ты откуда звонишь?
Кит, что-то буркнув, отключился и заново перезвонил. Но слышно его все равно, как из подземелья:
- Тебе будет звонить Инфузория Валерьевна, - утробным голосом пробасил Кит. - Видать, папа - биолог. Надо будет её проконсультировать по стоимости квартиры. Запомни - Инфузория Валерьевна!
'Бывают же имена у людей, - завистливо вздохнула Вера. - Врежутся - не забудешь. Не то что моё - стёртое как бабушкин ситчик'.
По дороге приобрела Петьке 'киндер', шоколадное яйцо с сюрпризом. Сын уже перерос подобные развлечения. Но то ли её так размягчило известие о папе-биологе, то ли сама мысль о том, что на свете бывают папы. Петька высокомерным взглядом приветствовал 'киндер'. Затем расплылся в улыбке до ушей и кинулся взламывать яйцо, извлекая сюрприз. В 'киндере' прятались две улитки, запряженные в общий улиточий домик и куда-то его волокущие. Тут уж и Вера разулыбалась: 'Надо же, как совпадение! Так похоже на мою работу. Эти улитки - вылитые мы с Китом. Тебе не кажется?'.
Из окна квартиры наблюдать за непогодой было по-своему интересно. Воздух плодоносил почти как земля. Переполнялся яркими пятнами листьев, мутнел снежной крошкой. Рябил серыми нитками дождя. Беззвучно раскачивались деревья. Под напором водяных струй пространство загустело, обрело плотность. Земля превратилась в буро-серое месиво. Дом напротив почти скрылся из виду.
Веру заворожило зрелище неустанных метаморфоз. Но ни простаивать у окна, ни поболтать с Петькой за супом ей, как обычно, не дали. Скрипуче-настойчивые интонации в трубке показались незнакомыми. Вроде и не Амалия, и не мама-начальница. Постепенно стало ясно, что это - та дама, ради которой её разыскивал Кит. Она хотела выяснить, сколько сможет сэкономить на услугах риелторов. Какие комиссионные с неё возьмут, если она сама будет давать рекламу на квартиру и сама же показывать? А если она сама подыщет новую квартиру взамен старой? К тому же, она вполне в состоянии сама договориться с нотариусом и банком…
'Вот и делала бы все сама! Чего звонить, людей отрывать?!' - злилась Вера, нервно поглядывая на часы. Она уже опаздывала на важную встречу с Никитой. Предстояло принять аванс за квартиру Марь Иваны от претендентов с вредной риелторшей. Чмокнув пахнущего шоколадом Петьку, Вера понеслась к метро. По дороге заметила, что снег с дождем превращается в обычный дождь и воздух потихоньку успокаивается.