Там был роскошный дом, знаешь, такой богатый лондонский особняк белого кирпича в несколько этажей с видом на парк, большой ухоженный парк, сплошь застроенный вокруг такими же дорогими домами. Мне надо войти в дом. Я чувствую, что там в доме человек, которому важно, чтобы я вошел. Но Чарльз Саатчи не пускает меня, загораживает дорогу. Он стоял перед дверями и улыбался, как улыбаются эти денежные мешки, типа "и не думай сюда попасть, забудь дорогу, тебе здесь и через тысячу лет ничего не светит", понимаешь, о чем я, да? И вот он стоит улыбается, а меня такая ярость взяла, я ему говорю - подавись своей улыбочкой, а он хоть бы хны, стоит себе и стоит, и я понимаю, что сделать ничего не могу, и злюсь, и так тошно, а он только шире улыбается.
Да уж. Я понимаю тебя, это очень обидно.
Да.
Но почему он тебе приснился? Не знаешь?
Не-а.
И ты ничего больше о нем не знаешь?
Толком нет.
И все-таки твое бессознательное цепляется за него и воспринимает его как некую угрозу?
М-да.
Как-то странно.
Да уж.
Телеман, это даже интересно. Давай-ка в этом поковыряемся.
Ну давай.
Расскажи мне о нем побольше.
Да я не знаю ничего.
У него есть хобби?
Он коллекционер.
Да, ты говорил. Он женат?
Что?
Я спрашиваю: он женат?
Ну... не помню.
По-моему, у тебя как-то дрогнул голос.
Просто я засыпаю.
Ладно. Будем дальше спать?
Пожалуй.
Спокойной ночи.
Спокойной ночи.
Нина не в курсе, но Чарльз Саатчи женат на Найджеле Лоусон, и для Телемана большая проблема смириться с этим, он и сам это за собой знает. Он думает о Саатчи почти так же часто, как и о Найджеле.
Стоит Телеману размечтаться о Найджеле, например когда он готовит по ее рецептам, к этим приятным мыслям тут же начинают исподволь примешиваться противные мысли о Саатчи. Они не забивают полностью сладких фантазий о Найджеле, но портят их вкус, делая все вдруг сложным и нечистым.
Как-то раз Телеман сидел дома на диване и думал о театре, но потом мысли его перетекли на Найджелу. Он принес ноутбук, тот, которым пользовался почти исключительно для работы над пьесой, и стал искать в интернете фото Найджелы. Нашел очень много, почти каждое долго и основательно разглядывал. Подумывал даже сохранить парочку фото в недрах компьютера, но не рискнул. Так, перебирая фото, он и натолкнулся на снимок Найджелы и Саатчи в машине - видимо, решил Телеман, в классическом английском такси. Он впервые увидел Найджелу и Саатчи вместе, и зрелище настолько потрясло его, что потом он еще несколько дней не мог думать о театре. Он был шокирован. Глядя на них вдвоем, Телеман внезапно осознал, что Найджела вступила в связь с Саатчи по доброй воле, что называется, в здравом уме и твердой памяти. Она улыбалась, она была одета красиво и дорого, темные очки в лиловой оправе того же оттенка, что и шаль, накинутая поверх черного платья, а рядом сидел Саатчи, он нарочно не стал придвигаться близко, чтобы, как понял Телеман, подчеркнуть свои права на нее. Он владеет ею на триста процентов, настолько, что ему нет нужды даже прижиматься к ней. Как увидел Телеман этот снимок, так и начала в нем крепнуть нелюбовь к Саатчи. К его богатству. К его треклятой непубличности. Что он никогда не дает интервью. И не приходит на церемонии открытия им же организованных выставок. А это дурацкое двойное "а" в фамилии? Список его претензий к Саатчи длиннющий.
Нина вошла в комнату, когда он еще рассматривал фото, и он инстинктивно выключил ноутбук.
Что такое?
Ничего.
Ты там порно балуешься?
Нет.
А чем?
Думаю о театре.
И поэтому захлопываешь ноутбук, стоит мне зайти в комнату?
Да.
Ты догадываешься, что это не может не вызвать у меня подозрений?
Да. Но иногда посреди раздумий о театре человек вдруг берет и захлопывает ноутбук. Это жизнь.
Папа, что такое - противный минус один?
Бертольд, спи.
Хорошо, но что такое - противный минус один?
Минус один? Ну... не знаю. Такого не бывает, наверно.
Вот типичный папа. Ты совсем не умеешь считать словами.
Наверно. А какой правильный ответ?
Правильный ответ - слово, которое придумали прямо перед словом "противный".
И какое это слово?
Не знаю. А знал бы, у меня был бы ответ.
Хорошо. Понятно. Спи дальше, да?
Угу. Хороших снов.
Спокойной ночи.
Иногда Телеман начинает тревожиться о своих детях. Хейди играет в теннис по семь-восемь часов в день, а когда не лупит по мячику, тогда о теннисе думает. Ну примерно так же, как сам Телеман думает о театре. С той единственной разницей, что Телемана мысли о театре преследуют назойливо и неотступно, в них есть тоскливое и отчаянное желание показать всем этим козлам, что такое настоящая пьеса, а в мечтах Хейди нет никакого насилия. Ее мысль движется примерно так: если я сумею еще получше вытянуть запястье, подача станет мощнее и мяч полетит в сторону противника со скоростью на несколько километров в час больше. Кроме того, она думает о теннисной экипировке. И о теннисной одежде. Но в Хейдиной зацикленности на теннисе Телеман видит и определенные плюсы: если она доиграет до хорошего уровня, то буквально через несколько лет все это начнет приносить деньги. И очень- очень приличные деньги. Телеман не стал бы возражать, если бы Хейди свергла с пьедестала Марию Шарапову, сестер Уильяме и Елену Янкович. Он бы без смущения жил на деньги Хейди, это он уже обдумал: дом на родине и дом за границей, плюс частое и долгое житье в отелях где-нибудь в Бразилии или Дубай, с бесплатным баром и неограниченными возможностями думать о театре.
На Бертольда в смысле денег надежд мало. Семь лет, а совершенно не от мира сего, живет в своей вселенной, ничуть не переживая, что окружающие не могут до него достучаться. Он все еще продолжает выдавать смешные и трогательные фразочки, хотя сверстники переросли это еще несколько лет назад, что заставляет Нину с Телеманом не раз и не два за день обмениваться тревожными взглядами, и Телеман всерьез беспокоится, удастся ли им вырастить из него жизне- и дееспособного индивидуума. Сабина еще малышка и неясно, в какую сторону она пойдет. Но в светлые моменты Телеману кажется, что он замечает в ней искру, внутреннее горение, которое, как знать, быть может, приведет ее когда-нибудь к театру. И при самом хорошем раскладе, думает Телеман, она могла бы и работать в нем, как ее отец, например.
Мы очень разные с тобой.
А почему ты стал думать об этом?
Не знаю. Наверно, в отпуске голова разгружается и мысль начинает работать сама по себе.
А у тебя нет?
Нет.
Но мы с тобой разные.
Угу.
Например, у тебя толстые очки, а у меня вообще никаких нет.
Да.
Ты любишь зубную щетку электрическую, а я простую.
Есть такое дело.
Ты все немецкое любишь, а я ненавижу. Хорошо, хорошо, ненавижу - это слишком сильно сказано, но я его не люблю. И отношусь к нему скептически. Да, вот правильное слово.
Спасибо, я поняла. И ты сторонник оксидантов, а я приверженец антиоксидантов.
Это все потому, что ты скорее из тех, кто много думает о том, как они выглядят, на сколько лет, и мало задумывается о том, что действительно важно.
А что действительно важно?
Самые разные вещи.
И ты хотел бы, чтобы и я больше думала о театре?
Нееет. Хотя, впрочем, да. Изредка. Мы бы тогда разговаривали об этом. Совпадали в этом.
По окончании этой краткой беседы Телеман ныходит покурить. Он мог бы покурить в доме, но совершенно уверен, что Нина не оставит его поступок без комментариев, а это ему не по силам. Весь смысл перекуривания в том, чтобы тебя на несколько минут оставили в покое, чтобы не надо было ни говорить, ни оправдываться, вообще рта открывать, и, думая так, он незаметно спускается в Перемешки, видит лоток с сосисками и покупает, а потом съедает огромную толстую сосиску, самую здоровую из всех, наверняка напичканную оксидантами, которые с места в карьер атакуют Телеманово нутро, но Телеман обожает агрессию. Атака - суть всех вещей. И театра тоже. Театр должен человека ломать. Прежде всего - ломать. Так думает Телеман.
Телеман лежит на диване и сердится из-за ролика с "YouTube" под названием "Найджела идет по магазинам". Она покупает кольца для салфеток в итальянской гамме, чтобы сервировать вечером стол для гостей, которых будет потчевать бараниной по-калабрийски или чем-то типа того. Телеман хочет честно разобраться в истинных причинах своего неприятия ролика. Оно беспокоит его. Значит ли оно, что их с Найджелой отношения начинают себя исчерпывать? И он вот-вот потеряет ее? Тогда у него останется один только театр, думает Телеман.
Возможно, его задевает, что она не дома. Место Найджелы у плиты, думает Телеман, но сам же себя и одергивает, он вовсе не считает, что бабам только на кухне и место, он никогда так не думал, но что-то в нем восстает, раз он так раздражается, видя Найджелу в магазине всякой ерунды для дома. Это не та Найджела, которую он знает. Это другая Найджела. На улице Нина играет и хохочет с Сабиной и Бертольдом, какая- то летняя возня, наверняка катаются в траве, в фашистской наци-траве, думает Телеман. Ого, наци-трава! Вот это театр, черт возьми. Надо бы записать. Он вскидывается и записывает на случайно подвернувшейся газете: НАЦИ-ТРАВА!!! Большими буквами и с восклицательными знаками. Но тут же недовольно исправляет - стирает восклицательные знаки.
Они смотрятся ужасно глупо. Разве это настоящий театр? Глупость и все.
Незадолго до того, пока Нина с детьми ходила в магазин, Телеман выпил бокал вина, и теперь он смежает веки. Смех за окном. Обычные баварские шумы где-то на заднем плане. Зной. Он дремлет. И где-то в сумерках между сном и бодрствованием он видит что-то непонятное, может быть, это пьеса, думает он, это было бы превосходно, потом он годами рассказывал бы журналистам дома и за рубежом, что сюжет этой грандиозной, поистине революционной пьесы просто привиделся ему, когда он однажды задремал в Малых Перемешках, но привиделся заслуженно, потому что он дозрел до этой пьесы, потому что, грубо говоря, подошла его очередь.
Но нет, он видит не пьесу. А что это, не совсем понятно. Какая-то вроде бы фантазия, причем у Телемана есть подозрение, что она окажется недостойна его, но пресечь ее, остановить он не в силах, фантазия властно увлекает его. Он в Лондоне, в кафе, неловко пролил себе чай на брюки, обжегся, смутился, и какая-то дама за соседним столиком проявила к нему сочувствие, давайте, мол, зайдем ко мне, сейчас мы все быстренько уладим, я живу фактически за углом; и вот они входят в синюю лондонскую дверь, поднимаются по довольно высокой лестнице и оказываются в огромной квартире, дама предлагает Телеману снять брюки, чтобы она застирала и высушила их, и он снимает штаны, а дама спрашивает, не голоден ли Телеман, и он отвечает, что да, голоден, а она признается, что отлично поет и танцует, но полный профан в смысле готовки, зато ее подруга действительно искусная кулинарка, и дама идет звонить подруге, и, пока она говорит по телефону, до Телемана доходит, что он в доме Кейт Буш, той самой Кейт Буш, только она не сегодняшняя, а какой была в начале восьмидесятых, но он не признается, что узнал ее, он инстинктивно чувствует, что это все испортит, поэтому он молчит, а Кейт садится за рояль и говорит, что ей интересно, понравится ли ему песня, которую она только что написала, и начинает напевать "Suspended in Gaffa" время от времени, когда позволяет аккомпанемент, кидая на Телемана взгляды, которые невозможно истолковать иначе, как болезненное ожидание, песня затихает, Телеман всплескивает руками, намереваясь сказать, что это было чудо, и в эту секунду в дверь вплывает Найджела с пакетами еды и в любимой кофточке Телемана, той самой, сине-зеленой, Кейт вводит Найджелу в курс дела, и она без лишних разговоров принимается взбивать крем для какого-то утешительного десерта, но неловко капает на блузку, Кейт предлагает ей снять кофточку, чтобы застирать, пока не поздно, Найджела мнется, Кейт настаивает, потом пытается стянуть блузку силой, конечно же, сама обливается кремом, теперь впору раздевать ее, возникает заминка, дамы нерешительно мерят друг друга придирчивыми взглядами, испытывая противоречивые чувства, чтобы затем как кошки броситься друг на друга и сорвать всю одежду, так что вскоре они стоят нагие и чуть смущенные посреди кухни, бросая вороватые взгляды на Телемана и его достоинство, которое величественно и удивленно выпирает из-за резинки трусов, а потом Найджела, подхватив крем, плошку клубники и кастрюльку с растопленным шоколадом, берет за руку Кейт, и они начинают наступать на Телемана, и...
Телеман!
У?
Телеман!
Что?
Ты можешь проснуться?
Я не сплю.
Отлично. Тогда можешь съездить на корт за Хейди?
Ладно. Минут через пять. Я чего-то задремал, надо немного проснуться.
Прошу прощения, но у тебя, по-моему, эрекция.
Не знаю.
Думаю, мужчина это чувствует. Выглядит, по крайней мере, так.
Раз ты видишь, значит, есть.
Круто. А что, если нам не упускать такой случай?
Разве мне не надо ехать за Хейди? А как же Бертольд и Сабина?
Они у Бадеров.
Понятно. Хорошо. Ну не знаю.
Обычно тебя не приходится долго уламывать.
Слишком много неожиданностей одновременно. Я растерялся.
Что тебе снилось?
Не помню.
Я?
Да... возможно.
Во всяком случае, не театр?
Нет. Я не помню, чтобы это был театр. Хотя иногда он и вызывает у меня эрекцию.
У тебя были обо мне... фантазии?
Все было очень размыто... но можно сказать и так.
Как романтично. Так ты не хотел бы...
Знаешь, наверно, не сейчас. Тогда оставим на другой раз.
Да, оставим на другой раз.
"Во всем виноваты жиры". Хм, довольно оригинальный деньрожденный подарок. Спасибо.
Телеман, попробуй прочесть название еще раз.
Наверняка человечество владеет многими секретами приготовления диетической пищи, о которых не знаю не то что я, но и сама Найджела.
Телеман, название.
""Во всем виноваты жиды": история антисемитизма от античности до наших дней"? Ты даришь мне книгу об антисемитизме?
Мне показалось, она может тебя заинтересовать.
Угу. Так. Вот. Я уже свыкся с мыслью, что это толстенная книга рецептов, теперь мне нужно время перестроиться.
То есть ты немного разочарован?
Немного. Но дай время, и я, конечно, обрадуюсь. И большое тебе спасибо за книжку.
На здоровье. А поцелуй мне положен или как?
Положен.
С днем рожденья!
Спасибо.
И я подозреваю, что у детей свои подарки.
Самодельные?
Да.
Здорово.
Телеман чувствует себя не в своей тарелке. Подарок его встревожил. Он боится, что Нине стали известны его отношения с Найджелой и, соответственно, его ревность к Чарльзу Саатчи. Неужто подарок - это завуалированный намек? Трудно заподозрить Нину в такой утонченности, но кто знает? Что мы, по сути дела, знаем о другом человеке? Можно жить с кем-то годами и не знать, что в его голове. А потом выясняется, что параллельно с вашей вроде бы общей жизнью человек имел другую жизнь, делал детей своей же дочери. За дверью потайного подвала. А вел себя как ни в чем не бывало. И все-таки важно отделять политику от конкретных персоналий, думает Телеман. Если уж на то пошло, у него нет еврейского пунктика, он просто не любит одного конкретного Чарльза Саатчи. И для него Израиль не проблема, это уж увольте, на такое клеймо он не согласен. Телеман любит государство Израиль. Ну хорошо, это некоторое преувеличение, но дарить ему на день рождения книги об антисемитизме тоже странно.
Так думает Телеман.
А обязательно слушать дойче-музыку каждый божий день?
Что значит - обязательно?
По моим наблюдениям, мы слушаем ее каждый день.
Она тебе не нравится?
Ну как сказать. В ней слишком много тоски. Это через некоторое время приедается.
Вся музыка вырастает из тоски.
Порядком обрыдшей тоски.
Можно сказать и так.
И чего народ тоскует?
Людям всегда не хватает самых обычных вещей.
Как то?
Как то: любовь, друзья, семья.
Театр?
Не думаю, чтобы все тосковали по театру.
А я уверен.
Хорошо.
Я думаю, сплошь и рядом люди полагают, что тоскуют по чему им там кажется, а на самом деле они в это время тоскуют по театру.
Неужели?
Представь себе.
То есть у тебя целая теория, что истинная тоска человека - это пратоска по театру?
Да.
Понятно.
У людей есть глубинная потребность: собраться вместе в темной комнате, и чтобы им рассказали историю о реальных людях, которая заставит их взглянуть на себя в ином свете.
Понятно.
А вся эта музыка, йога, фитнес - это все фуфло.
Ну да.
Им театр нужен.
Понятно.
А ты не мог бы пойти тоже, Телеман?
Я бы лучше поработал.
Тебе на пользу погулять в горах, продышаться и зарядить аккумуляторы. Пьеса твоя все равно стоит на месте.
Вот именно. Потому мне и важно начать. Расписаться.
И Бадеры с нами идут.
Господи!
Нина с Бертольдом, Сабиной и Бадерами идут к станции подъемника на вершину Цугшпитц.
Телеман принимается думать о театре. Он думает о театре пять минут, десять, он думает о театре уже пятнадцать восхитительных минут, когда приходит Хейди и зовет его съездить с ней на тренировку.
Даже не знаю. Я думал поработать немного.
Ты никогда не ходишь на мои тренировки.
Ну, это все же не совсем так.
И когда ты приходил в последний раз?
Тогда... зимой.
А сейчас какое время года?
Господи помилуй, хорошо, я иду с тобой на тренировку. Но, чур, мне разрешается отвлекаться от корта и кое-что записывать.
Сколько угодно.
Уговор.
Телеман усаживается на трибунах с ручкой и блокнотом, найденным в доме. Он закуривает сигарету, закрывает глаза, но появляется сторож с сообщением, что вся примыкающая к кортам территория уже два года как объявлена свободной от никотина. Европа катится чертям под хвост, думает Телеман. И европейский театр заодно.