– Кто хоронил? – это был главный вопрос, ради него и перезванивал.
Надя сказала, что хоронил Гена, хороший человек, все взял на себя, стала рассказывать, какие венки были на кладбище, в каком ресторане поминки. Венки были, поминки были, вот только народу пришло мало, человек двадцать, и то половину Гена привел.
У Тимура слегка отлегло от сердца: одну обязанность друга выполнил Генка. Его, Тимура, обязанность: ведь Генка с Лешкой и дружил-то через Тимура, сам видел раза три. Но понадобилось подставить плечо – тут же подставил.
А он, Тимур, сам-то, когда вернется, – что тогда? На кладбище съездит с букетиком?
Он попробовал утешить себя тем, что поставит памятник, классный памятник, самый дорогой из всех, какие есть, мраморный, как у Никиты Хруща на Новодевичьем. И чтобы лицо Лешкино… Хотя их там трое. Значит, будет три лица: Лешка, Глашка и та девчонка, в смысле девочка, школьница, что погибла вместе с ними. Как делать памятник на три лица, Тимур не знал, но ему это и не надо знать – есть мастера, скульпторы, они умеют. Когда ветераны горной войны, вернувшись, создали свои союзы, принялись делить деньги и жестоко мочить друг друга, памятники им ставили большие и красивые, из черного мрамора, буквы золотом. Тимур подумал, что Лешке памятник закажет из белого мрамора, погиб-то как святой. Ну, не святой, и Глашка не святая – но с ними же девочка, школьница, пацанка, какие у нее грехи? Сейчас небось держит их за руки своими ручонками и ведет прямо в рай, с ней-то пропустят…
Глаза защипало, Тимур опомнился, одернул себя. Какой рай? Где он, рай? Убили и закопали, всех троих в одной яме. И правильно, что в одной, – а как иначе? Лешку с Глашкой не разделишь. А девочку, ее куда? Вместе же смерть приняли…
На Тимура вдруг накатило, он словно ослеп от ярости. Он привык к смертям, за спиной их было полно – но не таких же! Родину защищали, мать их! А дома родина мочила защитников почем зря. Кто спивался, кто друг друга, кто сам себя от полной ненужности. А мародеры обвешали себя железками и все до единого пристроены! Куда же ты смотрела, родина!
А сам куда смотрел? – повинился он запоздало. Не мог остаться в Москве, подождать, пока Леха своей смертью умрет? Поехал с Зятьком мировую пить?
Ему вдруг стало жутко. А если не Зятек? Если он ни при чем? Если ворюга какой-нибудь? Или бомж? Или наркоман? С кого тогда получать? Кто расплатится?
Стоп, усмирил себя Тимур. Хватит. Злиться – слишком большая роскошь. Злой человек себя не контролирует, где-нибудь да промахнется. А промахнешься ты – не промахнутся в тебя.
Есть правило: если не знаешь, что делать, убирай белые пятна, сокращай пространство неясного. Сейчас на виду было только одно белое пятно, зато огромное, в полгоризонта – Зятек. О нем и нужно думать.
Что толку гадать – бомж, наркоман. Найти Зятька и вынуть из него правду! Не такая уж сложная задача. А если не Зятек – тогда делать нечего, тогда в Москву, кланяться ментам. Так и так, братва, найдите убийцу. Только найдите! В суд передавать нет необходимости, до суда он все равно не доживет…
* * *
По крайней мере, стало ясно, что делать. Тимур снова, стороной, по большому кругу, обошел дом Зятька. Кирпичная стена, высокая, но неустрашающая, метра три, чтобы перелезть, хватит хорошей доски. Если ночью, с пляжа, кому интересно, кто заметит. Ну, ходят погранцы. Ну и что? Всех дел на минуту максимум. На пляж, кстати, выходила калитка, глухая, толстого металла, вниз к морю вела деревянная лесенка, потом дощатые мостки. Просто и скромно, дача есть дача. Тимур кинул в калитку некрупной галькой. Металл звякнул, но лая не последовало. В принципе ничего не значит, днем собак можно держать и дома. Авось к вечеру станет понятней.
Еще надо было решить проблему пристанища. Рюкзак за спиной – вещь заметная. Конечно, этим на юге никого не удивишь: место туристское, но разумней даже так не выделяться. Снять комнату? На худой конец придется, но есть ли смысл светиться у квартирной хозяйки? Существуют же еще варианты. Юг, лето, студенты, кто победней, вообще под кустом ночуют и прекрасно себя чувствуют: шашлыки жарят, девок трахают. Свобода, бля!
Он вернулся на вокзал, забросил рюкзак в камеру хранения и налегке прошелся по окраинным улочкам. Ничего подходящего не обнаружилось. На пляже повезло больше: примерно в километре от Зятьковых скромных хором строился новый причал. Впрочем, строился условно: укатали гальку, завезли бутовый камень, забросили пять штабелей бетонных панелей, поставили облезлый вагончик, после чего, видимо, отложили благородное дело до более благоприятных времен. Вагончик был заперт, но замок висел местного качества, на два удара булыжником. Если прийти попозже, ночь перекантоваться в самый раз. Хотя и ночи ждать не обязательно.
Тимур искупался, полежал на гальке, пока не высохли плавки, потом снова поднялся к жилым кварталам. Рынок нашел, не спрашивая, прикинув на глазок, где ему подходящее место. Торжище именно там и оказалось. А вплотную к нему примыкали два здоровенных ангара строительной ярмарки: побережье бурно застраивалось, и торговые люди вовремя подсуетились. В мешках и ящиках грудилась всякая нужная мелочь: гвозди, скобки, напильники, прочий товар, штучный и весовой. Тимур присмотрел две вещи, но покупать не стал, опять же, чтобы не светиться. Однако вещички все же взял, можно сказать, украл, хотя при его нынешних деньгах эта копеечная кража смотрелась анекдотично: кухонный нож и шило с деревянной ручкой. Воровство Тимур всегда считал делом убогим, но тут пришлось.
Он пообедал, снова искупался, полежал среди пляжников вблизи Зятькова забора. Потом сходил поужинать.
Стемнело, пляж почти опустел. Теперь купались в основном парочки, было их время. Тимур дошел до присмотренного загодя вагончика. Булыжник не понадобился, хватило поковыряться шилом в замке. В вагончике было пыльно, но негрязно. Стол, два стула, топчан у стены, в углу картонные коробки, одна со старыми газетами, другие пустые. Для неприметной ночевки самое оно.
Тимур сходил на вокзал, достал из багажной ячейки рюкзак. Обратно шел уже в темноте. Море к ночи раскочегарилось, волны, рыча и брызгаясь, добегали до середины пляжа, парочки исчезли, ушли искать места покомфортнее.
Теперь, когда никто не мешал, Тимур решил еще раз пройти мимо Зятьковой дачи. Снова кинул камушек в железную калитку – звякнуло внятно, но реакции и тут не было никакой. То ли псы вышколены, то ли обходятся без них, не все же любят под боком клыкастую живность. Да и охрана бывает такая, что волкодавы не нужны. Ладно, днем, когда пляж полон, из копошащейся толпы проще все разглядеть.
Уже подходя к своему ночному пристанищу, он почувствовал, что на пляже не один. В беззвездной темени не было видно ни хрена, но в отдалении за спиной пару раз скрипнуло – галька под волной тоже скрипела, но не так. Тимур остановился и, прищурившись, попытался вглядеться в черноту позади. Ничего не увидел, но в перерыве между волнами что-то опять скрипнуло.
Кто-то шел за ним. Не шел – крался.
Остальное додумывалось легко.
Где-то допустил прокол. Может, шпана, которой вломил прошлым вечером, оказалась проворней, чем рассчитывал? Может, зря проверял ограду Зятьковой дачи на собак: никто не залаял, но охране и не положено лаять, охрана обязана все замечать и все проверять. А может, засекли на вокзале, в камере хранения, – где еще приезжему в первый день держать кладь?
Впрочем, это был уже разбор полетов. А полеты положено разбирать не в небе, а на земле, на прочной, надежной земле. На земле, до которой еще надо добраться.
Тимур ускорил шаг, пошумел, поддав гальку носком кроссовки. Скрип стал слышаться чаще – преследователь тоже добавил скорости. Один? Позади вроде один. А сколько впереди или вокруг, не угадаешь.
Что нежеланный попутчик вооружен, сомневаться не приходилось: нужно быть очень уж отчаянным мужиком, чтобы идти на Тимура с голыми руками, а ведь преследователь наверняка знает, на кого идет. Вопрос – чем вооружен. Если "калаш" или "узи", шансов уцелеть не много.
В небе что-то сдвинулось, показалась пара звездочек, и охотник за спиной Тимура тут же ответил на его вопрос. Три подряд негромких хлопка были слышны, наверное, только им двоим. Тимур рванулся вперед заячьим зигзагом, думая лишь о том, чтобы дольше секунды не оставаться ни в одной точке пространства. Яркий луч ручного фонарика мазнул по стенке вагончика, который он уже считал своим, задел Тимура размытым краем, и неведомый враг снова выстрелил короткой серией. Тимур упал за первую же груду бетонных кубов – как здорово, что кому-то пришло в голову заложить тут новый причал. Не Бог весть какая крепость, но безопасную минуту Тимуру подарила. Движением плеча он сбросил рюкзак, поймал за лямку и неслышно опустил на гальку.
Значит, револьвер с глушителем. Это порадовало: даже снайпер не всегда попадет шагов с двадцати, да еще ночью, да еще в движении. Хочет не хочет, сперва ему придется поймать цель фонариком.
Строго говоря, эта задача особой сложности не представляла. Стрелок мог обойти цементный редут Тимура хоть справа, хоть слева, а уж там включить фонарь и вполне комфортно выпалить. Любое движение жертвы будет слышно. Как, впрочем, и жертве был слышен любой шаг охотника – медленно, очень осторожно он приближался к укрытию Тимура.
Откуда он знает, что у Тимура нет ствола?
Откуда-то знает.
В который раз Тимур с благодарностью вспомнил хитрую Школу морского резерва – там хорошо учили. Он неслышно подгреб поближе груду голышей, выбрал два больших. Дальше все пришлось делать стремительно. С двух рук одновременно Тимур швырнул камни в разные стороны, по высокой дуге, пока они летели, сгреб в ладони разную галечную мелочь и рывком вскочил на ноги. Он угадал: камни шумно упали справа и слева, напряжение минуты сработало, стрелок полоснул фонарем по всему пространству перед собой – и в тот же миг Тимур запустил в кружок света свою галечную шрапнель. Дальше пришлось надеяться только на неожиданность.
Фонарик стрелок удержал, однако луч задергался, револьвер, правда, выстрелил, но не прицельно, за секунду до того, как Тимур в прыжке достал ногой локоть врага. Дальше делать было практически нечего. Удар ребром ладони между скулой и ухом – и неудачливый охотник свалился на спину, надолго выпав из сознания.
Тимур подобрал фонарик, прикрутил свет до минимума и лишь тогда направил желтоватый лучик на стрелка. И вскинул брови от изумления: оказалось, что он – это она. Ничего себе!
Первым делом пришлось обыскать киллершу. Экипировка была что надо. Черные рейтузы, черные колготки, черная куртка с шестью карманами и двумя широкими пластинами, вшитыми в ткань на груди. Две запасные обоймы, два фонаря разной силы, нож. В легком рюкзачке – нейлоновый шнур, шприц, три ампулы и два мобильных телефона. Один из них зазвонил, и Тимур отключил звук сразу на обоих. Документов, понятно, никаких.
Впрочем, они и не понадобились: уж слишком запоминающееся лицо было у неудачливой киллерши. Когда-то Тимур ее неплохо знал, даже лучше, чем неплохо.
Он помнил, как в Школу морского резерва прислали десяток девчонок. Все были спортсменки с разрядом не ниже первого, и все оказались теми еще оторвами. Шли они под кличками, эта числилась Росомахой. Она была на редкость талантлива, особенно в боевых искусствах. С Тимуром она несколько раз переспала, потому и узнал ее настоящее имя: Верка. Романа не получилось, потому что она меняла мужиков еще резвей, чем он баб, и ее имя быстро стало общим достоянием. Кончилось тем, что озверевший генерал популярно объяснил подчиненным, что не намерен терпеть бардак ни в переносном, ни тем более в прямом смысле, и женский взвод Морского резерва угнали на какие-то другие берега. Потом Тимур случайно встретил Росомаху в одной неприятной стране, полностью состоявшей из нефти, жары, песка, трущоб и небоскребов. Он оценил возросшую Веркину квалификацию, но тогда ему и в голову не пришло, что жестокий профессионализм бывшей кратковременной любовницы в какой-то момент станет его личной проблемой. А вот стал.
В ее нынешних возможностях Тимур не сомневался и поспешил обезопасить себя от неожиданностей прежде, чем Верка придет в себя. Он разул ее – кроссовки с твердыми носами легко могли стать оружием. Да и сами ноги каратистки – оружие, да еще какое. Тимур стащил с нее колготки и туго стянул ими ноги в щиколотках: в иных случаях нейлоновый чулок удобней нейлонового шнура. Снял куртку, отбросил в сторону. Стянул и водолазку, тоже черную, под цвет ночи: чем меньше на человеке надето, тем слабее у него желание драться. Шнурок пригодился для рук. Росомаха совсем неплохо выглядела – для своих… ну да, примерно тридцати восьми.
Тучи слегка разошлись, засветилось несколько звездочек, потом вышла и луна, огромный фонарь южной ночи. Место было отдаленное, вряд ли какой прохожий забредет, но ощущение безопасности исчезло. Приходилось поторапливаться – кто знает, сколько времени отпустили Росомахе на мокрое дело. Тимур вернул ее в сознание неприятным, но безопасным приемом. Она открыла глаза. Во взгляде не было ни страха, ни ненависти, только крайняя досада.
– Дама пришла в себя? – поинтересовался Тимур.
Она не ответила.
– Давай рассказывай.
– Пошел в пизду, – сказала дама.
Есть люди, плохо переносящие боль. Есть люди, почти нечувствительные к боли. Есть боль, которую не может перенести никто. Через двадцать минут Тимур знал все, что было нужно.
– Сволочь, – сказала Верка, отдышавшись, – бабу пытать. Очень по-мужски.
– А стрелять в безоружного – по-женски?
– Ты бы хотел – в вооруженного? Я не самоубийца.
– Как вы меня вычислили? – спросил Тимур, и она объяснила:
– Пока ты свою блядь провожал, навели справки.
– Предусмотрительная девушка, – одобрил Тимур.
– Какая разница, – бросила она, – тебе все равно пиздец.
– По крайней мере, не сегодня, – возразил он.
– Ладно, давай развязывай.
Это прозвучало не как просьба, а как приказ.
– Погоди. Как я узнаю подстраховщика?
– Узнаешь. Спортивная сумка и футляр от скрипки.
– Зачем он вообще нужен? Тебе Зятек не доверяет?
– Он никому не доверяет.
– Хороший человек, – похвалил Тимур.
– Не хуже тебя.
– Мы все хорошие, – согласился Тимур, – из одной компании.
В общем-то, все было ясно. Но Тимура мучило еще кое-что, просто по-человечески.
– Как ты Лешку-то могла?
– Я что, по своей воле? Сам-то сколько народу замочил? Кого велели, того и мочил! – помолчав, вздохнула: – Лешке бы и так через месяц хана, только мучился.
– Он же тебя трахал.
Вот тут она разозлилась:
– Меня никто никогда не трахал! И не будет трахать, понял? Я сама трахаю, кого хочу!.. Ладно, развязывай, надоело.
– А Глашку?
– Ты что, дурак? Она же меня видела.
– А девчонку?
– Она же меня видела! Ее что, звали? Сама вперлась. Что ты из себя дебила строишь? Мне бы пожизненное влепили. А скорее, до суда бы не довезли, прямо в воронке шлепнули. Слишком много знаю, чтобы в тюрьме сидеть. У него все силовики свои, рука руку моет… Ладно, допрос окончен, развязывай. Захочешь вставить, даже ноги раздвинуть не смогу.
Все-таки она была поразительная баба. В Москве убила троих, здесь его чуть не грохнула – а вела себя как нашкодившая старшеклассница. Ну, соврала, ну, дала троим на вечеринке, ну, украла – так ведь попросила прощения! Чего еще надо?
– А ты докладывать побежишь?
Она довольно долго молчала. Потом проговорила угрюмо:
– Он меня теперь убьет.
– Не убьет,- возразил Тимур уверенно. Верка на интонацию не среагировала.
– Да, – вспомнил он вдруг, – в Москве одна баба искала киллера, меня убрать – не твоя подруга?
– У меня подруг нет! – отрезала Росомаха. – Какая хоть из себя?
– Длинная, на черном джипе приезжала.
– Элька, что ли?
– Может, и Элька.
– Нашел мне подругу! Дура и сука.
– Пушкову не жена?
– Какая, на хрен, жена! Минетчица. Блядь-неудачница, – презрительно скривилась она и уже раздраженно потребовала: – Ну, давай быстрей, долго мне так лежать?
Тимур развязал – сперва ноги, потом руки. Она кое-как поднялась, задвигалась, разминая затекшие конечности.
– Сволочь, – сказала она снова, – хорошо, хоть трусы оставил. Ну, и чего ты меня пытал? Думаешь, выскочишь? Хрен тебе! Все равно достанут. Кто-нибудь, но достанет.
Что сама выскочит, не сомневалась. Уже выскочила.
Тимур почувствовал, как нарастает в нем даже не злоба, а темная, мутная, нерассуждающая озверелость.
– Лешка был мой друг, – сказал он.
Она вдруг заорала:
– Чего ты на меня наезжаешь? Я хотела, что ли? Да ты сам во всем виноват! Это ты его убил! Чего ты к нему поперся?
Он оторопел.
– Я-то при чем? Пришел проведать.
– Проведать пришел… А Пушков все знал. Он бы его не тронул. А так решил – сговариваетесь.
– О чем?
– Да брось ты дурочку валять! Говорю же – он все знал. Что поклялись его пришить. Все знал!
Это была новость.
– Откуда знал?
– Оттуда. От Хроменко, вот откуда.
– Он же в Африке разбился.
– Разбился, но не умер. Поломался весь, но живой был. Пушковские ребята его у арабов выкупили, ну и пытали. Похлеще, чем ты меня.
– А потом?
– Какое еще потом? Выжали, что надо, и все. Что им было, в Россию его везти?
– Крутые ребята, – кивнул Тимур.
– А у него все крутые… Единственный у тебя шанс – сегодня же мотай. Лучше сразу за границу.
Она не спросила, есть ли у него с собой загранпаспорт, есть ли деньги. И правильно не спросила. Этому их еще в школе учили: деньги должны появляться в тот момент, когда нужны, а где деньги, там и паспорт ни к чему.
– Не могу я мотать, – сказал Тимур, – у меня тут девка.
– В Москве, что ли?
– Мало ли где.
– Да ладно тебе! Тоже еще секрет, – бросила она презрительно, и он понял, что деревянный человечек совсем не тайна. – Ты что, других не найдешь? Здесь же нашел! А в какой-нибудь Греции у тебя их вагон будет.
– А к этой тебя пошлют справки наводить?
– Тебе большая разница, кто поедет?
Она так и стояла на гальке пляжа босиком, в одних трусиках. И сиськи торчали, как у молодой.
По-своему она мыслила нормально, рядовой профессиональный подход. Ведь и Генка был киллером, а сам Тимур не был просто потому, что работа выпала иная. Но та война без правил, в которой он участвовал, отошла далеко, и теперь он не мог преодолеть отвращение к красивой бабе с ее палаческой уверенностью в безнаказанном праве на чужую жизнь, которая волновала ее не больше, чем убойщика на мясокомбинате участь очередной коровы.
Пора было кончать дискуссию, финал был неизбежен, и только Росомаха с ее животной погруженностью в саму себя этого не понимала. И все же Тимур медлил. Какая ни есть, а баба.
Она сама ему помогла:
– Искупаться не хочешь?
– Волна же.
– Разве это волна?
– Все равно не хочу.