Публикатор уже упоминал, что Аэроплан Леонидович блистательно владел многими жанрами, в том числе и анонимными. Прибегать к анонимкам он не считал предосудительным. Они совершенно незаменимы в случаях, когда по тактическим соображениям надо бы сокрыть свое имя, ведь какая разница - анонимка или не анонимка - проверяют их все равно, да еще с каким вдохновением. Аэроплан Леонидович написал Куда следует записку о необходимости дальнейшего улучшения анонимного дела, ссылаясь при этом на громадный моральный эффект, который оно дает в ходе борьбы за перестройку и против нетрудовых доходов, не говоря уж о трезвом образе жизни.
Однажды на работе, когда широко развернулась кампания по сбору взносов для разных добровольных обществ, и Аэроплана Леонидовича спросили, куда он желает вступить, в общество охраны или общество любителей, то получили глубокомысленный ответ: "В союз анонимных писателей".
И вечером того же дня в записке Куда следует поставил вопрос ребром: создайте такой союз по образу и подобию Союза писателей, не известно еще, кто больше пользы принесет; объедините анонимщика-кустаря в организацию, создайте в ней творческие объединения по интересам в разрезе специализации, проводите профессиональные занятия, создайте курсы повышения квалификации, а самое главное, возьмите анонимщика под охрану и дайте, наконец, ему полную свободу слова. Ведь в нашей конституции не сказано: анонимная это свобода или авторская.
Аэроплан Леонидович рассматривал будущий союз как мощный инструмент утверждения правды и социальной справедливости, средство борьбы с доносом и клеветой, потому что анонимщик кто? - всего-навсего безымянный автор. И лучшие народные песни написаны тоже анонимными авторами, и совершенно непонятно, отчего это во многих Куда следует стали стесняться вообще слова анонимный, заменяя его извинительно-бюрократическим оборотом "письмо без подписи"? Союз анонимных писателей нужен еще и потому, что анонимщик, существо бесправное, не знает даже о мерах, принятых по его сигналам, если знает, то случайно, тогда как остальные граждане, извольте, пожалуйста, ответ через месяц, и ни одним днем позже, на свою жалобу или заявление. Аэроплан Леонидович требовал закона, в соответствии с которым ответы на анонимки все организации, учреждения, министерства, ведомства, а также частные граждане, в месячный срок направляли бы Союзу анонимных писателей. В варианте: Союзу безымянных писателей. О-о, как он негодовал, когда к его удивлению был принят указ, поставивший анонимки вне закона!
Иногда своя фамилия казалась ему слишком незатейливой, и он доделывал ее так: Около-Бричко-В-Сентябре. На что заклятый враг рядового генералиссимуса пера поэт, редактор и литконсультант Иван Где-то, зная некоторые обстоятельства его биографии, однажды ядовито заметил:
- А не желаете добавить еще и "Под-Житомиром"?
Враг он и есть враг. "В-Сентябре" - красиво, осенне, загадочно, ну а что в этом "Под-Житомиром"?.. Только Бердичев.
Оставив в покое ярко-красную папку с золотым тиснением, Аэроплан Леонидович взглянул на заоконную синь позднего вечера и решил прогуляться или, как у него принято выражаться, совершить прогуливание себя. На первом этаже открыл почтовый ящик, вынул письмо, вскрыл, прочитал, хмыкнул, сунул в карман и, толкнув входную дверь, вышел на оперативный простор.
Эх, как хочется публикатору жизнеописания героя героев, которое все больше становится похожим на современный пасквиль, круто повернуть повествование в сторону детектива! Ведь детективы начинаются с чего? Сразу с трупа. А скольких хороших людей, причем в юном возрасте, лишили жизни писатели-гуманисты?! Потому как автор - бог, он выше милиции и правосудия, а критику он не читает по причине ее практического отсутствия на протяжении многих пятилеток.
В отличие от автора "Параграфов бытия" публикатор его жизнеописания и неустанных трудов в сложном положении. Да, есть, есть искушение изобразить бешено мчащийся автомобиль, хищно и зловеще освещающий фарами неровности переулка в районе проспекта Мира. Сноп света выхватывает из тьмы вдохновенную фигуру Аэроплана Леонидовича, и автомобиль, купленный, разумеется, на нетрудовые доходы, не сворачивая, более того, не желая сворачивать… Удар, дребезжащий удар, предсмертный крик незабвенного рядового генералиссимуса пера. Автомобиль, не сбавляя скорости, мчится в сторону Останкинской башни, словно наперед зная судьбу детективного романа перевоплощаться в многосерийный мутьфильм. Тот самый, где зритель забывает, когда он начался, чем начался - наверное, с утра, не помнят даже и сами авторы, но чем кончится, все по опыту знают - уходом вдаль преодолевших всех и вся героев…
Лежит бездыханно Аэроплан Леонидович на проезжей части, возле него люди в виде толпы - именно так бы он сказал, но теперь никогда не скажет, милиция, машина скорой помощи. Если отвлечься от эмоционально-траурного момента, то зачин, что надо, такой через день показывают. Не беда, еще раз покажут. Только подумал публикатор об этом, только представил распростертого Аэроплана Леонидовича, как раздался телефонный звонок. Длинный и требовательный, похожий на междугородний.
- Вас беспокоит поэт, редактор и литконсультант Иван Где-то, - заговорила трубка, хотя публикатор ее и не снимал. - Что вы задумали? Да, конечно, убить героя героев вы можете, даже вправе, хотя это не ахти как высоконравственно. Убить - не значит понять. Рукопись все равно попадет мне на рецензию, уж я распишу как вы завязку сделали развязкой, из романа - какой-то невразумительный очерк.
В голосе поэта и литконсультанта была не только тревога, но и угроза применить литературно-экономические санкции. Стало быть, возня с Аэропланом Леонидовичем может обернуться напрасной тратой времени и сил, невесело подумалось публикатору. Но истина дороже, впрочем, она почему-то всегда чертовски дорогая штука.
- Иван Петрович, если уж кто вам надоел, как мне представляется, так это Аэроплан Леонидович, - высказал предположение публикатор, по-прежнему не притрагиваясь к трубке в надежде, что голос Ивана Где-то просто послышался. С литераторами не то бывает.
- Вы ошибаетесь. Около-Бричко - это как бы определенный стиль в жизни. Образ жизни один, но в нем стилей много. А кто не за богатство стилей? Вообще Аэроплан Леонидович - явление серьезное и сложное. Скажем, он пользу может приносить через вред, косвенную пользу через непосредственный вред. Вы меня понимаете? Для ясности скажу, что он и его дела как бы совершенно неотличимы от правды, истины, справедливости, но это никакая не правда, не истина и не справедливость. У Луны ведь есть и обратная сторона, не будь ее, не было бы и лицевой стороны, иными словами, не существовало бы спутника у планеты. Однако Аэроплан Леонидович - никакая не обратная сторона, а лицевая. Это Зло, появившееся от желания сделать Добро. Зло по чертежам Добра, понятно? - в трубке раздался тяжкий вздох, и публикатор готов поклясться - бумаги на столе рядом с телефоном зашевелились и зашуршали. - Нет, вы ничегошеньки не поняли, оттого и хотите Аэроплана Леонидовича укокошить. Он тип не из приятных во всех отношениях, не из положительных, но из интересных и родных, с ним не соскучишься. Не будем ни хвалить, ни порицать Аэроплана Леонидовича - сами разберетесь. Ответьте, пожалуйста, на вопрос: в кармане у Аэроплана Леонидовича лежит письмо от Христины Элитовны Грыбовик и Галины Драмовны Пакулевой?
- Выходя на прогуливание себя он что-то взял в почтовом ящике.
- Вы уже заражены около-бричковизмами. У Аэроплана Леонидовича чудовищное количество собственных грамматических конструкций, бюрократизмов и канцеляризмов, самодельных метафор и попросту абракадабры, причем непременно с претензией. Он - графоман, не только в литературном, но и в самом широком смысле. Не исключено, что как графоман - он своеобразный гений, у него свой литературный стиль, кстати, весьма заразительный. Около-бричковизмами можно захламить великий и могучий, а можно и очистить, уберечь, как прививкой против оспы, если обратить внимание на их опасность. Скажите, а прочел ли он письмо?
- Мне все это кажется, - публикатору уж никогда не вспомнить: подумал ли он так про себя или же произнес вслух.
- Что вы бубните? Кажется да кажется, а вам надлежит знать точно. Ведь сегодня Аэроплан Леонидович должен сделать свое величайшее открытие. Вы опять ничего не знаете? Представьте, я уже читаю его поэму об этом.
- А вы не подозреваете, что времена перепутались? Немного странно иметь поэму до ее написания, не правда ли?
- Здесь не обошлось без парадокса, вы правы. Хотя ничего странного для нас, творческих людей, здесь нет. К тому же везде ускорение. Поднимайте-ка лучше героя героев с проезжей части, пусть он идет к моей бывшей квартире, в которой я, как вы должны догадаться, уже не живу. Не обижайте почтенного Аэроплана Леонидовича. Желаю успехов!
В телефонном аппарате щелкнуло, затрещало, вероятно, где-то на линии попались контакты с прозеленью, и вновь раздался голос Ивана Где-то:
- Впрочем, можете и не поднимать.
Публикатор совершенно неосознанно, в каком-то сомнамбулическом состоянии, выдернул вилку из розетки, однако Иван Где-то уже из отключенного аппарата продолжал:
- В переносном смысле вам его поднять вообще не удастся. Я не пугаю вас трудностями с опубликованием, нет, вы создадите очередную серую вещь, ее прочтут несколько человек: машинистка, рецензент, редактор, корректор и наборщик. Подумайте, стоит ли ради всего этого вам поднимать для вас неподъемное? Для такой темы нужен автор, у которого в последнее время два-три раза вышло собрание сочинений, а вы и до избранного не дотянули. Здесь нужен умелец, предположим, Феникс Фуксинович, руководитель литературного процесса. Подумайте хорошенько, именно в этом занятии желаю успеха!
И опять щелчок, от него у публикатора волосы на голове стали значительно пышнее. Однако он нашел в себе сугубо принципиальные силы и прошептал: "Негодяй, как он смеет сталкивать меня с Фениксом Фуксиновичем! Но каков, а?" С Иваном Где-то у него было шапочное знакомство, попадались и его стишки в периодике, без поэзии, но рифмованные. Разве мог он предположить, что поэт и литконсультант, чье творчество не отмечено даже разгромной статьей, не говоря уж о хвалебных, герой всего одной эпиграммы-нескладехи "Иван - Где-то?! Что вы - Он-в-Буфете!", способен запросто говорить по телефону, когда собеседник не снимает трубку или когда вообще отключает аппарат?
Публикатор нащупал выемку в аппарате для пальцев, этакий загривочек, поднял, намереваясь отнести странный телефон от греха подальше, на кухню, однако не тут-то было - безотрывной розетки не существовало, провод был прикручен намертво, более того: аппарат стоял на столе, а в руке трубка издавала короткие гудки. "В самом деле, здесь какая-то несомненная парадоксальность", - подумал публикатор и хотел успокоиться, как вдруг его посетила совершенно необычная догадка.
- Балбес! - угостил он увесистым кулаком собственный лоб.
Звонили же о т т у д а! Только от кого конкретно - от Главного Лукавого или от Главного Домового?
Публикатор еще ничего не знал о величайшем открытии Аэроплана Леонидовича и не без грусти, не без обреченности разрешил герою героев подняться, отряхнуться, проверить на месте ли письмо, и направил его стопы в сторону Останкинской телебашни. Без какой-либо задней мысли, а исключительно из любопытства, из желания самому разобраться, с кем его свела беспощадная судьба. Пусть живет. Ведь прелюбопытный экземпляр, живуч, как Кощей Бессмертный, все равно, если попадет не в эту, так в другую историю.
Глава шестая
Ветеран и новатор, активен и устойчив - такими самохарактеристиками он сопровождал сработанные самим собой бумаги. И термин "герой героев" в отношении его персоны принадлежит отнюдь не публикатору, а Аэроплану Леонидовичу. Ведь если обозреть генеалогическое древо рядового генералиссимуса пера, протереть его родимые и благоприобретенные пятна, то нетрудно добраться до героя Мигеля де Сервантеса Сааведра его благородия Дон Кихота Ламанческого. Со славных рыцарских времен прошло столько эпох, свершилось столько революций, в том числе паровых, электрических и научно-технических, благородный род подвергся таким изменениям, добавлениям, а в последнее время и генетическим мутациям, что Аэроплан Леонидович может рассмотреть на собственном древе и Акакия Акакиевича - у гоголевского героя украли шинель, а у героя героев - должность на главной магистрали научно-технической революции, и унтера Пришибеева, потому что и того, и другого прямо-таки обуревают страсти по пресечению всяческих безобразий, особенно форменных, и Павлика Морозова, и Макара Нагульнова по части переустройства мира в революционном плане…
Люди в виде толпы давно разошлись, и кина не будет. Аэроплан Леонидович бодро вышагивал навстречу великому своему открытию. Кристина Элитовна Грыбовик и Галина Драмовна Пакулева в письме задавали вопрос прямо в лоб: "Надеешься ли ты дожить до двухтысячного года? Если "да", то вместе с ответом приложи рубль, на проценты от которого накануне третьего тысячелетия для долгожителей будет устроен банкет!" Развязность тона объяснялась тем, что Кристина Элитовна и Галина Драмовна представились в письме в качестве одноклассниц рядового генералиссимуса пера.
Серьезные люди, почти полвека назад школу закончили, а понаписали такое, что все это опешило Аэроплана Леонидовича. Какие проценты, какой банкет и вообще каковая пардонность, а? Опешило и все тут! "Дорог…" начиналось отпечатанное на машинке письмо, далее шел пропуск, обозначенный многоточием и заполненный старческим почерком от руки: "ой Аэроплан Иосифович!"
(Публикатор счел все-таки необходимым прислушаться к замечанию Ивана Где-то по поводу около-бричковизмов. Публикатор самым убедительным образом просит читателей принять во внимание, что практически все яркие и необычные образы и выражения в романе принадлежат рядовому генералиссимусу пера, следовательно, на всем здесь лежит тяжесть вдохновения, печать личности и авторского тавра товарища Около-Бричко. Все это характеризует его своеобразный и конкретный стиль, даже как бы конкретющий, как бы он сам сказал, а если не сказал, то еще скажет. Ведь очень просто написать "старческим почерком", а вот "старческим почерком от руки" - извините, уже стиль, как и "опешило" и "каковая пардонность" - это стихи и проза его творчества.)
Тоской и безысходностью повеяло на Аэроплана Леонидовича от "Иосифовича" - неверное отчество, неумело употребленное в шутливом письме двух старых перечниц, облик которых ему совершенно не представлялся, напомнило ему о прожитых годах, о весьма неопределенном будущем. Шестьдесят шесть - не шутки, может, еще шаг и - шнопс, перебор. Сделав усилие над фантазией, естественно, могучей, Аэроплан Леонидович попытался представить одноклассниц в виде расплывшихся бабулек с хитрыми, а, может, и подлыми, разрумянившимися рожицами, в кофтах, непременно растянутых, в черных тапочках с рыжей меховой опушкой, с походкой, увы внаклон и враскоряку. Жеманничая и повизгивая от удовольствия, перечницы составляют текст письма и придумывают анкету, где ни вопрос, то не то, что глупость, а несерьезность, несолидность и не должный уровень. "Сколько раз тебе пришлось вступать в законный брак и сколько раз довелось менять фамилию?" - такой вопрос задают только женщины или работники отдела кадров. Если первые из любопытства, то какой из этого навар вторым?
Аэроплан Леонидович вспомнил, что он, можно считать, был один раз женат, фамилию менял, вернее, меняли, но как считать - сколько раз? В грудном возрасте нашли его возле санитарной брички красные конники. Никаких бумаг при нем не оказалось, красные конники дали ему смелое и романтическое имя Аэроплан, отцоство - по имени комиссара, а фамилию - Около-Бричко - по месту нахождения, на тот случай, если вдруг понадобится такое обстоятельство для родителей или для автобиографии, потому что младенцев, как правило, находят в капусте или их поставляют аисты, а под бричкой, пусть и санитарной, мог объявиться лишь особенный человек.
В старших классах средней школы у него была другая фамилия, приемного отца, бывшего владельца санитарной брички, который и разыскал подкидыша, когда тому исполнилось двенадцать лет. А через четыре года, идя ночью открывать дверь, родитель-доброволец прежде, чем открыть ее, разбудил Аэроплана и, торопясь, потому что стучали очень требовательно, жутко прошептал: "Запомни: я тебя насильно усыновил. Говори всем и везде, что Валдайского ты за отца не считаешь. Отрекись от меня, и тебе будет легче. Отрекись, Аря, отрекись!" И Аря отрекся, не чувствуя абсолютно никакой вины перед родителем-добровольцем, отрекся ведь по его собственному желанию, дал ему как бы полный расчет, и больше владельца санитарной брички не встречал.
Таким образом, Аэроплан Леонидович менял вроде бы фамилию несколько раз, если иметь в виду самую первую, никому не известную; в действительности же - всего один раз на Валдайского да и то временно. Составительницы анкеты, конечно, знавали его как Валдайского, затем, в десятом классе, - как Около-Бричко, и по соображениям пардонности могли бы воздержаться от малоприятного для него вопроса. У анкет самое главное отвратительное свойство в том, что они составляются под копирку.
Аэроплан Леонидович вспомнил и Христину Элитовну, и Галину Драмовну! Вспомнил по вопросу: "Какие у тебя были прозвища в школе и какие потом? Какое самое последнее?" Аэроплан Леонидович без всякого стеснения намеревался угостить одноклассниц собственным скромнимом: рядовой генералиссимус пера, пусть позавидуют. И как только он представил отвисшие челюсти у хитрых бабулек, его осенило: Кристина Элитовна - да это же Кристина, по прозвищу Исуска, а Галина Драмовна - никто иная, как Заячья Губа, Зайчиха.
Та самая Зайчиха, оплывшая от сладостей, как подтаявший на солнце торт, с блинообразной физиономией, со сшитой заячьей губой, вдобавок еще и густоконопатая, которая повадилась опускать в карманы его шинели таинственные анонимные записки с волнительными на ту пору глупостями, вроде: если тебе нравится какая-нибудь девочка из нашего класса, то пусть на уроке физики лежит у тебя на парте учебник французского языка, а если нет, то по тригонометрии. Получив такую записку, Аря был почти уверен: писала Кристина, самая красивая девушка в классе - ее давно по этой причине никто не называл Исуской. Ведь именно она обожала французский язык и терпеть не могла тригонометрию.
Как и предлагалось, Аря на уроке физики держал на парте учебник французского, тайком кося глаза в сторону Кристины - она сидела напротив, в соседнем ряду, их разделял проход. Кристина, сложив руки на парте, как первоклашка, внимательно слушала учителя физики, прозванного Козлом за седую бородку. Потом Козел заставил их решать какие-то задачи, и Кристина корпела над ними, разрумянилась, то и дело поправляла прядку волос, закрывающую ей глаза. Скоро должен был прозвучать звонок, а она так и не взглянула в его сторону. Разозлившись, Аря накрыл учебник французского тригонометрией и больше не обращал внимания на записки, которые по-прежнему находил в кармане шинели.