-В жизнь входишь с готовыми представлениями обо всем, - развивал свою мысль Дэнис.- Имеешь какую-то философию и пытаешься подогнать под нее жизнь. Надо бы наоборот: сначала пожить, а потом подогнать свою философию под жизнь. Жизнь, события, явления ужасно сложны; идеи, даже самые сложные, обманчиво просты. В мире идей все ясно, в жизни - непонятно и запутанно. Удивительно ли, что чувствуешь себя одиноким и ужасно несчастным?
Дэнис остановился перед скамейкой, и, задавая этот последний вопрос, раскинул руки, и мгновенье стоял так, словно распятый, потом опустил их.
-Бедный Дэнис! - Анна была тронута. Такой милый в этих белых фланелевых брюках, он в самом деле вызывал сочувствие. - Но надо ли страдать из-за подобных вещей? По-моему, это уж слишком!
-Вы как Скоуган, - с горечью воскликнул Дэнис. - По-вашему, я всего лишь объект для антрополога! Что ж, наверное, так оно и есть.
-Нет, нет, - запротестовала она и подобрала юбку, приглашая его сесть рядом. Он сел. - Почему вы не можете просто воспринимать все как оно есть? - спросила она. - Это намного проще.
-Конечно, проще, - сказал Дэнис- Но этому надо учиться постепенно. Сначала надо избавиться от двадцати тонн логических рассуждений.
-Я всегда воспринимаю все как оно есть, - сказала Анна. - Это столь естественно. Радуешься хорошему, сторонишься неприятного. Вот и все!
-Да, - для вас. Но ведь вы родились язычницей. Я всеми силами тоже пытаюсь стать язычником. Я ничего не могу воспринимать как оно есть, ничему не могу просто радоваться. Красота, удовольствия, искусство, женщины - мне надо изобрести предлог, оправдание для всего, что прекрасно. Иначе я не могу спокойно наслаждаться им. Я сочиняю небольшой рассказ о том, что в красоте и заключены истина и добро. Должен сказать, что искусство -это процесс, с помощью которого из хаоса воссоздается божественная реальность. Наслаждение - один из таинственных путей к гармонии с бесконечным - восторги вина, танцев, любви... Что касается женщин, то я постоянно убеждаю себя в том, что они - наполовину небесные созданья. И подумать только, я лишь теперь начинаю понимать глупость всего этого. Мне трудно поверить, что кто-то избежал этих ужасов.
-А мне еще труднее поверить в то, - сказала Анна. - что кто-то становится их жертвой. Хороша бы я была, поверив, будто мужчины - это наполовину небесные созданья!
От иронической и злой улыбки в углах ее рта возникли две маленькие складки, а глаза из-под полуприкрытых век искрились смехом.
-Кто вам нужен, Дэнис, так это симпатичная пухленькая молодая жена, твердый доход и немного приятной и постоянной работы.
"Кто мне нужен, так это вы". Именно это он должен был ответить ей, именно это он страстно хотел сказать. Он не мог сказать этого. Его желание боролось с застенчивостью. "Кто мне нужен, так это вы". Мысленно он кричал эти слова, но ни звука не слетело с его губ. Он смотрел на нее в отчаянии. Неужели она не видит, что происходит в нем? Неужели она не понимает? "Кто мне нужен, так это вы..." Он скажет это, он скажет, скажет!
- Я, пожалуй, пойду искупаюсь, - сказала Анна. - Так жарко. Возможность была упущена.
Глава пятая
Мистер Уимбуш пригласил гостей осмотреть ферму, и теперь они стояли все шестеро - Генри Уимбуш, мистер Скоуган, Дэнис, Гомбо, Анна и Мэри - у невысокой стены свинарника, заглядывая внутрь одной из клетушек.
-Хорошая свиноматка, - сказал Генри Уимбуш.- Она принесла четырнадцать поросят.
-Четырнадцать? - с недоверием переспросила Мэри. Она посмотрела своими изумленными голубыми глазами на мистера Уимбуша, потом уронила взгляд на живую массу, в которой бурлила elan vital.
Громадная свинья лежала на боку посреди клетушки. Ее круглое черное брюхо с двумя рядами сосков было открыто для нападения целой армии маленьких коричнево-черных поросят. С неистовой жадностью они рвали соски своей матери. Старая свинья время от времени беспокойно шевелилась или тихо хрюкала от боли. Одному поросенку - самому маленькому и слабому - не досталось места на этом пиру. Пронзительно визжа, он бегал взад и вперед, пытаясь протиснуться между своими более сильными братьями или даже вскарабкаться на них и по их крепким черным спинкам добраться до материнского молока.
- Их действительно четырнадцать, - сказала Мэри. - Вы совершенно правы. Я сосчитала. Это невероятно!
- Свиноматка в соседней клетушке, - продолжал мистер Уимбуш, - показала себя очень плохо. У нее только пять поросят. Я дам ей еще одну возможность. Если в следующий раз она не покажет себя лучше, я ее откормлю и забью... А вот там - хряк. - Он указал на дальнюю клетушку. - Отличная скотина, правда? Однако свое лучшее время он уже отживает. С ним тоже придется расстаться.
-Как жестоко! - воскликнула Анна.
- Но как практично, как замечательно реалистично! - сказал мистер Скоуган. - Эта ферма - модель здорового, по-отечески мудрого правления. Заставьте их размножаться, заставьте их работать, а когда их время размножаться, работать или производить пройдет - отправьте их на бойню.
- Занятие сельским хозяйством - это, кажется, одно неприличие и жестокость, - сказала Анна.
Наконечником своей трости Дэнис начал почесывать большую, покрытую щетиной спину хряка. Животное слегка пошевелилось, словно подставляя себя орудию, которое возбуждало столь приятные ощущения, и замерло, похрюкивая от наслаждения. Многолетняя грязь шелушилась и серыми струйками сыпалась с его боков.
- Какое удовольствие, - сказал Дэнис, - сделать кому-нибудь что-нибудь доброе. Я чешу этого хряка, и, кажется, мне это не менее приятно, чем ему. Если бы только можно было всегда проявлять доброту вот так, без особых усилий.
Хлопнула дверь, раздались тяжелые шаги.
- Доброе утро, Раули! - сказал Генри Уимбуш.
-Доброе утро, сэр! - ответил старый Раули. Он был самого почтенного возраста из всех работников на ферме - высокий, крепкий мужчина, все еще прямой, с седыми бакенбардами и чеканным, величественным профилем. Серьезный, с важными манерами, замечательно представительный, Раули походил на одного из видных государственных деятелей Англии середины девятнадцатого века. Он остановился, не смешиваясь с группой, и некоторое время все смотрели на поросят в молчании, которое нарушалось только хрюканьем или хлюпаньем копыт по грязи. Наконец Раули повернулся, медленно, внушительно, сдостоииством, как он делал все, и обратился к Генри Уимбушу.
- Взгляните на них, сэр, - сказал он, указывая рукой на копошившихся в грязи животных. - Их справедливо называют свиньями.
- Да, конечно, - согласился мистер Уимбуш.
-Этот человек приводит меня в смущение, - сказал мистер Скоуган, когда старый Раули не спеша и с достоинством удалился своей тяжелой походкой. - Какая мудрость, какие здравые рассуждения, какая точность в оценках! "Их справедливо называют свиньями!" Да! И хотел бы я с таким же основанием сказать: "Нас справедливо называют людьми!"
Они двинулись дальше, туда, где были коровники и конюшни для ломовых лошадей. На пути им встретилось пять белых гусей, вышедших, так же как и они, подышать воздухом в это чудесное утро. Гуси загоготали, остановившись в нерешительности, потом, вытянув по-змеиному свои длинные шеи, бросились прочь, устрашающе шипя. На просторном дворе в грязи и навозе топтались рыжие телята. В загоне стоял бык, внушительный, как паровоз. Это был очень спокойный бык, и на морде его застыло выражение меланхолической глупости. Он пристально смотрел на пришедших своими красновато-карими глазами, задумчиво пережевывая утренний корм, сглатывал, отрыгивал и снова жевал. Хвост его с силой хлестал то по одному, то по другому боку и словно существовал отдельно от неподвижного туловища. Между короткими рогами рос треугольник рыжих тугих завитков.
-Прекрасное животное, - сказал Генри Уимбуш.- Племенной бык. Но он тоже стареет, как и хряк.
-Откормите и забейте его, - заявил мистер Скоуган, с отточенной отчетливостью, словно старая дева, произнося каждое слово.
-Неужели вы не можете дать животным немного отдохнуть от производства потомства? - спросила Анна. - Мне жаль бедняг.
Мистер Уимбуш покачал головой.
-Лично мне, - сказал он, - приятно видеть, как четырнадцать свиней растут там, где раньше была одна. Зрелище жизни в таком грубом и сильном проявлении освежает.
- Я рад слышать это, - с жаром перебил Гомбо. - Побольше жизни, вот что нам нужно. Я за размножение: все должно непрерывно расти и умножаться количественно.
Гомбо настроился на лирический лад. У всех должны быть дети - вот у Анны, у Мэри - десятки, десятки детей. Подчеркивая эту мысль, он стал похлопывать тростью по безволосому боку быка. Мистер Скоуган должен передать свой ум маленьким Скоуганам, а Дэнис- маленьким Дэнисам.
Бык повернул голову, чтобы узнать, что происходит, несколько секунд смотрел на трость, стучавшую, как барабанная палка, по его ребрам, потом снова отвернулся, по-видимому, удовлетворенный тем, что ничего не происходит.
-Бесплодие отвратительно, противоестественно, это грех по отношению к жизни, - продолжал Гомбо. - Жизнь, жизнь и еще раз жизнь! - Его трость с треском прошлась по ребрам смирно стоящего быка.
Прислонившись спиной к насосу, несколько в стороне от всей группы, Дэнис внимательно изучал ее. Гомбо, пылкий и оживленный, был ее центром. Остальные стояли вокруг и слушали его; Генри Уимбуш, сдержанный и вежливый в своем сером котелке; Мэри, приоткрыв рот, возмущенно сверкая глазами, - убежденная сторонница контроля над рождаемостью. Сквозь полуприкрытые веки, улыбаясь, смотрела на всех Анна, а рядом с ней стоял мистер Скоуган, совершенно прямой, словно отлитый из металла, странно контрастируя с неуловимым движением в ее облике даже в минуты полного покоя.
Гомбо замолчал, и Мэри, покрасневшая и рассерженная, открыла рот, чтобы опровергнуть его. Но не смогла. Прежде чем она успела произнести хоть слово, мистер Скоуган уже изрек своим пронзительным, как флейта, голосом начальные фразы речи. Надежды ввернуть в нее хоть словечко не было. Волей-неволей Мэри пришлось отступить.
- Даже вашего красноречия, дорогой Гомбо, - говорил он, - даже вашего красноречия недостаточно, чтобы заставить человечество перейти в другую веру и убедить его в том, что наслаждение можно получать просто от процесса размножения. После появления граммофона, кинематографа, автоматического пистолета богиня прикладных наук преподнесла миру новый, еще более ценный дар - средство отделения любви от размножения. Эрос для тех, кто пожелает, теперь совершенно свободный бог; нити, прискорбным образом связывающие его с Люциной, могут быть в любое время разорваны. В течение нескольких следующих столетий - кто знает? - мир может стать свидетелем еще более полного разрыва. Я ожидаю этого с оптимизмом. В той области, где осуществляли эксперименты великий Эразм Дарвин и Анна Сьюард - лихфилдский лебедь и при всем их научном рвении не добились успеха, там наши потомки будут экспериментировать и преуспеют. Место ужасной системы, которую дала нам природа, займет обезличенное размножение. Громадные государственные инкубаторы, в которых бесконечные ряды колб с зародышами, дадут миру то население, какое будет ему потребно. Институт семьи исчезнет. Общество, основы которого окажутся подорванными, должно будет найти новые; и Эрос, прекрасный в своей свободе и не скованный ответственностью, будет порхать, словно пестрый мотылек, от цветка к цветку над залитой солнцем землей.
- Привлекательная картина, - сказала Анна.
-Отдаленное будущее всегда привлекательно.
Голубые фарфоровые глаза Мэри, еще более серьезные и удивленные, чем всегда, были устремлены на мистера Скоугана.
-Колбы? - сказала она. - Вы в самом деле так думаете? Колбы?..
Глава шестая
В субботу, во второй половине дня как раз к чаю прибыл мистер Барбекью-Смит. Это был тучный человек с очень большой головой и без шеи. Когда-то, когда он еще был молод, он очень страдал оттого, что у него нет шеи, но утешился, прочитав в "Луи Ламбере" у Бальзака, что все великие люди в истории человечества были отмечены этой особенностью, и по очень простой и очевидной причине: величие - это не более и не менее как гармоничное сочетание качеств головы и сердца. Чем короче шея, тем ближе друг к другу эти два органа; argal... Это было убедительно.
Мистер Барбекью-Смит принадлежал к старой школе журналистики. Он щеголял львиной головой с гривой черных с сединой, удивительно неопрятных волос, зачесанных назад с широкого, но низкого лба. И сам он казался чуть-чуть, всегда лишь чуть-чуть грязноватым. В более молодые годы он шутливо называл себя человеком богемы. Потом перестал. Теперь он был учитель, своего рода пророк. Тираж некоторых его книг об утешении и духовном учении достиг уже ста двадцати тысяч.
Присцилла приняла его со всеми почестями. Он еще никогда не бывал в Кроме, и она показала ему дом. Мистер Барбекью-Смит был полон восхищения.
-Такой необычный, такой старинный, - повторял он. Голос у него был масленый, почти елейный.
Присцилла похвалила его последнюю книгу.
- Великолепно, просто великолепно, - сказала она со свойственной ей манерой безмерно восхищаться всем.
- Я рад, если книга вам понравилась, - сказал Барбекью-Смит.
-О, потрясающе! А это место про лотосовый пруд - оно мне показалось таким прекрасным!
- Я знал, что оно вам понравится. Видите ли, ко мне это пришло извне. - Он повел рукой, обозначая звездный мир.
Они вышли в сад, где был накрыт стол. Мистера Барбекью-Смита должным образом представили.
-Мистер Стоун тоже пишет, - сказала Присцилла, знакомя его с Дэнисом.
-В самом деле? - милостиво улыбнулся Барбекыо-Смит и посмотрел на Дэниса со снисходительностью олимпийца. - И что же вы пишете?
Дэнис был в ярости и в довершение к этому почувствовал, что густо краснеет. Неужели у Присциллы нет чувства меры? Она ставила их на одну доску - его и Барбекью-Смита! Они оба пишут, оба пользуются пером и чернилами. На вопрос мистера Барбекью-Смита он ответил:
- О, ничего особенного, пустяки. - И отвернулся.
-Мистер Стоун - один из наших молодых поэтов. - Это был голос Анны. Он хмуро посмотрел на нее, а она ответила ему улыбкой, что еще больше вывело Дэниса из себя.
- Отлично, отлично, - сказал мистер Барбекью-Смит и ободряюще сжал руку Дэниса. - Бард - это благородное призвание.
Едва они закончили пить чай, как мистер Барбекью-Смит извинился: он должен немного поработать до обеда. Присцилла вполне его понимала. Пророк удалился к себе в комнату.
Без десяти восемь мистер Барбекью-Смит спустился в гостиную. Он был в хорошем настроении и, идя по лестнице, улыбался и потирал свои большие белые руки. В гостиной кто-то тихо наигрывал на рояле какие-то фрагменты. Мистер Барбекъю-Смит попытался угадать, кто бы это мог быть. Наверное, одна из молодых леди. Но нет, это был Дэнис, который, увидев его. поспешно и в некотором смущении встал.
- Продолжайте, продолжайте, - сказал мистер Барбекью-Смит. - Я очень люблю музыку.
- Тогда я тем более не могу продолжать, - ответил Дэнис. - Я просто бренчу немного.
Они замолчали. Мистер Барбекыо-Смит стоял спиной к камину, с удовольствием вспоминая о том, как минувшей зимой он грелся у огня. Он не мог скрыть внутреннего удовлетворения и все продолжал улыбаться, думая о своем. Наконец он повернулся к Дэнису.
-Вы ведь пишете, не так ли?
- Гм, да, пожалуй. - немного.
-Сколько слов вы может написать за час?
-Признаться, никогда не считал.
-О, вам надо обязательно посчитать, обязательно. Это чрезвычайно важно.
Дэнис напряг память.
-Когда я в хорошей форме, - сказал он, - то полагаю, что статью в тысячу двести слов я пишу приблизительно четыре часа. Но иногда и много дольше.
Мистер Барбекью-Смит кивнул.
-Так, триста слов в час в лучшем случае.
Он вышел на середину комнаты, повернулся на каблуках и опять стал напротив Дэниса.
- Отгадайте, сколько слов я написал сегодня между пятью и половиной восьмого?
- Не могу себе представить.
-Нет, все-таки попробуйте. Между пятью и половиной восьмого - это два с половиной часа.
- Тысячу двести слов, - отважился Дэнис.
-Нет, нет. - Растянувшееся в улыбке лицо мистера Барбекью-Смита весело сияло. - Попробуйте еще раз.
-Тысячу пятьсот слов.
- Нет.
- Сдаюсь, - сказал Дэнис. Он понял, что не может пробудить в себе особого интереса к тому, как пишет мистер Барбекью-Смит.
-Что ж, скажу вам. Три тысячи восемьсот слов. Дэнис раскрыл глаза.
- Вы, должно быть, пишете в день очень много.
Мистер Барбекью-Смит вдруг перешел на чрезвычайно доверительный тон. Он пододвинул табурет, поставил его сбоку от кресла Дэниса, сел и начал говорить тихо и быстро.
- Послушайте меня, - сказал он, положив ладонь на руку Дэниса. - Вам надо зарабатывать своими книгами на жизнь. Вы молоды, вы неопытны. Позвольте дать вам хороший совет.
Интересно, чего хочет его собрат по перу? Дэнис попытался представить себе: может быть, даст ему рекомендательное письмо к редактору журнала "Джон о'Лондонс Уикли"? Или сообщит, кому можно писать небольшие статьи за семь гиней?
Мистер Барбекью-Смит несколько раз похлопал его по руке и продолжал:
- Секрет творчества, - сказал он в самое ухо молодого человека, - секрет творчества - это вдохновение.
Дэнис изумленно посмотрел на него.
- Вдохновение, - повторил мистер Барбекью-Смит.
- Вы имеете в виду поэзию, которая льется из души? Мистер Барбекью-Смит кивнул.
-О, в таком случае я полностью с вами согласен, - сказал Дэнис. - Но что, если вдохновения нет?
- Это именно тот вопрос, которого я ожидал, - ответил мистер Барбекью-Смит. - Вы спрашиваете, что делать, если вдохновения нет? Отвечаю: у вас есть вдохновение. Вдохновение есть у всех. Вопрос лишь в том, чтобы заставить его работать.
Часы пробили восемь. Но никто не появился: в Кроме все всегда опаздывали. Мистер Барбекью-Смит продолжал: