- Это ваша машина? - полицейский скользнул по ней глазами и тут же сошел с дороги и направился к "Делахайе". Доктор Эйхнер незамедлительно последовал прямо за ним, но на полпути к машине Стоктон припустил рысью, так что когда доктор догнал его, полицейский уже успел обойти ее кругом и сейчас, наклонившись, осматривал днище. Он встал, отряхнул руки от пыли и сложил их на бедрах. Перед тем как начать говорить, он взглянул доктору в глаза, затем торжественно кивнул на поврежденный бок "Делахайи".
- Ваша машина?
Доктор Эйхнер не торопился с ответом.
- Изрядно по ней постучали, ага? - наконец произнес он, притворяясь, что заново изучает повреждения.
Полицейский посмотрел на него проницательным взглядом, затем, без единого движения телом, повернул голову и через плечо позвал напарника, стоявшего на месте крушения. К этому моменту тот вылил все содержимое огнетушителя и теперь просто стоял в стороне и смотрел на пламя.
- Эдди! Эй, Эдди! - позвал Стоктон.
Эдди быстро подбежал к ним и уставился на Стоктона с неподдельным интересом.
- Посмотри-ка на это, - сказал Стоктон, снова дернув головой в сторону "Делахайи".
Медленно пройдя вдоль машины, Эдди присвистнул и почесал затылок.
- Так ты тоже в этой аварии поучаствовал, дружище? - сказал он Эйхнеру почти без следа от своей шепелявости.
Доктор оглядел его недоверчиво.
- Так точно, - резко ответил он, - именно это я и пытался объяснить этому молодому человеку, - произнес он, глядя на Стоктона, который был занят записями в блокноте. - Теперь - все, что я хочу знать, - продолжил он, обращаясь к Эдди, - кто сообщил вам об аварии? Вы задержали грузовик или нет?
- Да или нет, один ответ, Джек, - сказал Стоктон, шутливо погрозив блокнотом.
Доктор Эйхнер повернулся к ему.
- Послушайте меня, офицер, - показал он на горящий седан, - один человек, сидевший в том седане, мертв, а второй сейчас в том самом грузовике, и, вероятно, тоже умирает, и, скорее всего, нуждается в медицинской помощи. Я говорю вам, что этот грузовик еще возможно перехватить в Дрексале. Теперь, как мне кажется, вы оба просто забываете, в чем суть вашей работы: обслуживать и содействовать в таких вот делах - а не препятствовать - и ни в коем случае не играть ни в великих господ, ни в болванов. Вы общественные слуги, вами управляет общество, и вы ответственны за это общество. И я бы посоветовал вам этого не забывать. - Он закончил эту тираду, размахивая пальцем и указывая на них обоих. Но только Эдди стоял теперь под впечатлением, распахнув глаза, а Стоктон продолжил писать и оглядывать сверху донизу поврежденную сторону "Делахайи".
- Расслабься, дружище, - сказал Эдди с неподдельным участием. Подойдя ближе, он фактически толкнул доктора в плечо. - Мы делаем свою работу, не переживай насчет этого, хух, Сток, ну скажи ему.
Слегка сконфуженно он улыбнулся своему коллеге, который, может быть, притворялся, не реагируя, а может быть, действительно был слишком занят и потому не принимал участия в разговоре. В блокноте карандаш Стоктона сделал витиеватое предположение, что определенная стадия отчета на данном этапе завершена.
- Все в порядке, доктор, - сказал он, демонстрируя свою готовность, - вы сейчас расскажете нам своими собственными словами о том, как произошла авария.
Оба офицера облокотились на "Делахайю", один - записывая и постоянно оглядывая машину, другой - следуя изложению с неподдельным изумлением, а доктор Эйхнер стоял перед ними и в подробностях расписывал, как все происходило, опустив единственно то, что он проехал на красный свет.
Под конец истории Эдди продолжал стоять с разинутым ртом, будто все еще ожидая кульминации, но доктор Эйхнер пожал плечами, показывая, что на этом все. Второй полицейский присвистнул и топнул ногой по гравию.
Стоктон прочистил горло.
- Где вы работаете, доктор? - невозмутимо произнес он. - В смысле, в какой именно области вы практикуете?
4
Когда Элеанор Торн вернулась в клинику, она нашла Барби лежащей на кушетке в комнате для медсестер с холодным компрессом на голове. Они потеряли пациента из 28-й комнаты.
Это была первая смерть в Клинике в течение более чем месяца, а еще это была первая смерть с тех пор, как медсестра Минтнер приступила к своей непосредственной работе, поскольку именно она впрыснула сгущающее вещество - которое не принялось - и пациент, очень пожилой мужчина, скончался прямо у нее на руках.
После того как все закончилось, мисс Минтнер пришлось прийти в комнату отдыха, чтобы почистить туфли и поменять грязную униформу и чулки - перед тем, как скончаться, старик истек кровью из носа и изо рта.
Но, в конце концов, снимая с себя остатки своей чистой одежды, стягивая измявшееся белье, на котором отпечаталась черно-красная кровь, она, как сломанная белоснежная роза, вконец ослабела и улеглась прямо там, на мохеровой койке, в гостиной для медсестер.
Позже зашла Бет Джексон, чтобы укрыть ее одеялом, но Барби, задыхаясь в лихорадке, скинула его на пол и теперь лежала, неприкрытая, в своей голубой нейлоновой комбинации.
Когда Элеанор Торн вошла и закрыла за собой дверь, девушка пошевелилась и слегка приподняла наполовину затененное лицо, поднеся к нему под углом свою белую руку. Она поднесла руку к бровям, на которых лежала наполненная льдом тряпка, как будто испугавшись, что именно сейчас эта тряпка сползет вниз, на глаза и нос.
Медсестра Торн тихо стояла рядом с кушеткой, как казалось, в ожидании чего-то, просто положив руку на плечо Барби, и та затрепетала от прикосновения, как испуганная бабочка, затем медленно перевела глаза на Элеанор Торн.
- Мы потеряли пациента из 28-й, - сказала она и грустно всхлипнула, и на мгновение ее глаза стали огромными от безнадежности и непередаваемого изумления, а ее лицо медленно отвернулось и уткнулось в подушку. - Ну почему? - взмолилась она. - Почему? Почему?
Медсестра Торн уселась на край кушетки, продолжая массировать плечо Барби.
- Пожалуйста - пожалуйста, не надо, Барбаpa. - Это был первый раз, когда она назвала мисс Минтнер по имени. - Он был очень стар, - добавила она с истинным сочувствием, перебирая плетение кружев на ее плече. Девушка лежала на кушетке, скорчившись, и эта полоска ткани, казалось, впилась ей в кожу и перекрыла кровообращение в левой руке.
Мисс Минтнер медленно собралась с силами и посмотрела на медсестру Торн.
- Если бы вы только могли быть там… - на этих словах ее голос наполнился уважением, но в глазах был легкий упрек.
- Я знаю, дорогая, - сказала Элеанор Торн и отвела свой отвлеченный взгляд туда, где ее пальцы массировали кожу Барби под тонким филигранным переплетом кружева. - Я должна была помочь Буллоксам.
Затем, кинув случайный взгляд в окно за спиной медсестры Торн, Барби Минтнер слегка вздрогнула, прикрыв рот рукой, но сразу же улыбнулась храброй улыбкой и выставила обнаженное плечо на обозрение Гарсиа. Именно он стоял на террасе и заглядывал в комнату.
- Ради бога! - воскликнула Элеанор Торн, следуя за ее взглядом. Она подплыла к окну, крича "Гарсиа!", как будто бы ожидала, что тот повернется и убежит с того места, где она возвышалась над ним, на секунду в безмолзии, когда он, нахмурившись, соображал, что же все-таки в данных обстоятельствах могло заслужить такое неодобрение, и продолжал стоять вполне спокойно. А она, прижав руки к бедрам, взорвалась в таком негодовании и взглянула на него с таким обвинением, что, казалось, ее взгляд прожжет его грудь насквозь, а заодно сердце и все нервные окончания за то, что он просто стоит здесь и даже не притворяется виноватым.
- Что это такое, Гарсиа?! Что ты здесь делаешь?!
Но садовник продолжал смотреть ей за спину, на Барбару Минтнер, лежавшую на кушетке и улыбающуюся сквозь слезы.
- Да никогда в жизни! - сказала медсестра Торн, выступив вперед и прикрывая Барби, чтобы садовник не смог ничего увидеть. - Да, Гарсиа! Что это значит?!
- Это для нее, - сказал садовник, явно обескураженный необходимостью разговаривать по-английски.
Он попытался заглянуть за спину медсестры Торн, покрутив головой вправо и влево и отшагнув вперед и назад, в то же время стараясь не затоптать нарциссы, растущие под его ногами.
- Что?!
- Все в порядке, - отозвалась Барби Минтнер с кушетки. Ей явно было тяжело говорить, - это для меня. - Она начала вставать, осторожно опуская свои белые ножки с кровати, как будто они были из чистого фарфора. - Да, Гарсиа? - Она нетвердо двинулась вперед, схватившись рукой за лоб.
- Ты хочешь его видеть? - вставила медсестра Торн с недоверием. - Сейчас? Ты же не хочешь сказать, что будешь говорить с ним сейчас!
- Что вы говорите? - сказала Барби, казалось, на самом деле наивно.
- Но, ради бога, для чего?! - воскликнула медсестра Торн разгневанно, преграждая ей путь.
- Все в порядке, - слабо повторила Барби, как будто теряя сознание. - Это всего лишь на минутку.
- Тогда, ради Христа, надень свой халат!
Элеанор Торн взяла с кресла чистый халат и помогла ей одеться. И Барби покорилась, устало, романтично, как будто изнурительный труд и слезы после двенадцатичасовой рабочей бомбардировки заставили юную медсестру забыть на мгновение о том, что она была женщина, красивая и желанная.
Так что, когда верхняя пуговица была застегнута, а ремень плотно затянут, Элеанор Торн выкатилась из комнаты, все еще в припадке гнева.
- Я переговорю с вашим начальством, - говорил доктор Эйхнер Стоктону и Эдди с заднего сиденья патрульной машины по дороге в участок. - В свете этого, вероятно, вы осознаете, что для вас было бы преимущественно сейчас ответить мне на вопрос, который я задавал вам ранее: кто сообщал об аварии?
Перед ним оставались два безмолвных затылка, угрюмый Стоктон с квадратными плечами за рулем и Эдди у окна, сидевший прямо, с деревянными коленями, как будто его только что отделали под орех в приемной Комиссариата.
Доктор продолжал, все еще терпеливо:
- Поскольку вы, очевидно, потерпели неудачу в попытке задержать грузовик…
- Почему ты не скажешь доктору, кто сообщил об аварии? - бросил Стоктон Эдди. Последний заерзал на сиденье, постепенно разворачиваясь лицом к доктору Эйхнеру.
- Никто нам об этом не сообщал, док, - сказал он, полностью повернувшись. - Мы просто увидели дым.
Медсестра Торн прошла прямо в свой офис, четкими шагами измеряя расстояние, и ее сжатые губы напоминали лезвия ножа. Оказавшись за дверью, она наполовину разжала губы и прикрыла глаза, слегка обняла себя за плечи и привалилась к двери, которая неспешно закрылась под нажатием обеих ее рук, щелкнув крепким замочком в форме белой розы, но она была не одна. Бет Джексон - у окна с видом на море, стояла на якоре, как огромное старинное судно или какая-нибудь безжизненная глыба, колыхавшаяся от дуновений ветра - на фоне океана, а вокруг ее темной головы с зачесанными в пучок волосами растрепались седые пряди. Она была, наверное, самой растрепанной женщиной во всей Клинике.
- А, ты здесь, Бет, - сымпровизировала Элеанор Торн, подошла к столу и начала перебирать какие-то бумаги.
- Я насчет той поставки глиняных ваз, - сказала Бет, не поддавшись на эту уловку.
Прошел почти месяц с того момента, как менеджер Клиники по поставкам, безуспешно пытаясь отыскать Элеанор Торн, вынужден был вызвать Бет Джексон.
Это произошло как-то раз, в один дождливый полдень, в пятницу, когда облака расстилались по берегу над морем, как огромные серые пиявки на небе, и казалось, что весь океан медленно колыхался.
Молодой человек появился случайно, почти как будто заранее зная, что если он не найдет медсестру Торн, у него не останется больше повода оставаться в Клинике. Если только попросить временного убежища от дождя.
Здесь, в наружной комнате отделения гинекологии, занавески были опущены и закрывали дневной свет, а лампы включены - те лампы, которые, как спрятанные трубы, шли по всему потолку с каждого угла, освещая все мягким светом, они светили почти так же, как солнечный свет сквозь бумажные экраны, отдавая в оттенки синего. И иллюзия отсутствия теней придавала комнате смутную подвижность.
Молодой человек сел, повернул руки ладонями вверх, как будто хотел собрать в горсть воздух, и, как эффект этого упражнения, сила его спокойствия чувствовалась в его лине и плечах. По всей видимости, он пришел представить неизвестный торговый дом, с которым никогда раньше Клиника не имела никаких дел.
Бет Джексон принесла ему чашку горячего кофе, капнув туда чуть-чуть целебного рома, а заодно сделала кофе и себе. Она попросила молодого человека сесть перед электрическим обогревателем, чтобы обсохнуть. Он был одет в летний костюм, который прилип к коже, а когда он наполовину привстал, чтобы передать ей каталог, его улыбка наконец разрушила кажущуюся невозмутимость на его лице: так, как будто он передавал книжку с комиксами взрослому ребенку, передал он ей каталог. Его нога, стоявшая на мраморном полу, издала хлюпающий звук, и, услышав это, Бет Джексон захлопнула книгу ровно на том месте, где открыла.
- Любезность не поможет! - воскликнула она и вскочила, чтобы принести большое тяжелое полотенце из стоящего рядом открытого шкафа. - Надо бы их хорошенько растереть, - продолжала она со свойственным ей грубоватым юмором, - или ты останешься здесь в качестве пациента!
Она уселась напротив, на секунду подалась вперед, дотронулась вытянутыми пальцами до наклоненной медной решетки обогревателя, стоящего между ними, поставила его прямо, так, чтобы сияющее тепло, с водоворотом в центре, отражалось и выливалось, напоминая горящие угли, которые были сами по себе как источник, маленькие, разных размеров и похожие на проволоку.
- У доктора Хауптмана будет одним поставщиком меньше и одним пациентом больше! - заключила она, весело, живо, усаживаясь удобней, играя с этой фразой - ведь это тоже можно было принять за шутку, поскольку доктор Хауптман умер много лет назад. Этого молодой человек мог и не знать, хотя он и улыбнулся, нерешительно, застенчиво, и это вдохновило ее на следующую шутку.
- Да, это очень смешно, не правда ли? - она притворилась, что читает ему нотацию. Хотя на самом деле она не хотела от него ничего, всего лишь вместе посмеяться. - Для молодежи это весело, пока у вас есть здоровье, но подождите, пока доктор не начнет к вам заглядывать дважды в час, чтобы сделать укол, и вы по-другому запоете… Поверьте мне, я слишком часто это видела, - и ее глаза, темные, пронзительные, смотрели и тонули в его серых, как этот день, и теперь, после этой тирады, ее глаза сузились и были вполне серьезными, поскольку она действительно начала думать о методах лечения, применявшихся в ее отделении.
- Доктор Хауптман, вы говорите? - произнес молодой человек вполне невинно.
И это почти что сбило ее с ног. Сначала она просто раскрыла рот, и ее плоское, как луна, лицо перекосилось в тонкой вспыхнувшей ухмылке, словно она была на мгновение поймана между двух огней. Но честность молодого человека не вызывала сомнений, так что она громко рассмеялась.
В начале этот смех, как тот самый, настоящий, истинный смех, пророкотал внутри нее - как будто рой с мириадами капелек пронесся сквозь темное сверкающее замешательство, и пара капель дотронулись до десяти миллионов и вспыхнули с обратной реакцией, и смех вырвался лавиной, бесконечно раскатываясь: и каждый короткий глубокий сдавленный смешок, раскручиваясь, выскакивал наружу, - и она, со слезами на глазах, нагнулась в кресле, сотрясаясь в реверберациях, как дрожащая глыба.
- Доктор Хауптман и его игла, - сказал молодой человек, доигрывая до конца и изображая притворную тревогу. - Смотрите!
- Да, да, - простонала она, не в силах вздохнуть, и махнула на него рукой. - О да! - это было уже слишком. - Игла доктора Хауптмана! - повторила она, притворяясь, что услышала это снова. - О господи!
После этого смех был уже не истинным смехом, а каким-то слабым шумом, словно она против своей воли поймала ритм смеха и ускорила его, подобно скачке верхом, как если бы этот мертвый смешок был тем же самым умирающим смехом; словно когда, проскакав несколько сумасшедших кругов, лошади замедляются, а человек за поводьями снова обретает контроль и готовится к последнему рывку, но уже знает в глубине своего сердца, что скачки закончены. Она не могла сдержать смеха, только следовать ему, оголяя нервы, вытирая слезящиеся глаза и покачивая огромной седой головой.
- О господи, - и ее красные глаза уставились на него с каким-то неописуемым озорством. Ведущие к тишине, в которой они оба наконец легко уселись, он в своей безупречности, она в своем обостренном терпении. Сейчас, снаружи этой тишины, как циркулирующий возрастающий шум огромной ширококрылой птицы: не как опасность, а как руководство, обрушивалось сладкое биение дождя в шуршании по штукатурке на внешней стене, и снова, даже как бы фальшиво поспешно или близко к тому, как стрелы ветра звучат за занавешенным стеклом.
- Не то чтобы у нас было больше, чем мы могли бы справиться, - начала она со знанием дела, в попытке показаться благоразумной, приглаживая свои взъерошенные волосы, - с листом ожидания в некоторых отделениях такой… бог знает! - И дважды покачав головой, она взяла каталог, но не смогла полностью сосредоточиться, пока молодой человек не наклонился вперед и не начал снимать ботинки.
- Ну хорошо, - начала она, переворачивая страницы, снова выказывая всем своим видом интерес и понимание, словно терпеливая мать, которая готовится послушать длинную и пока что неопубликованную поэму своего сына. - Вот эти мне очень нравятся, - сказала она, подняв на молодого человека глаза с выражением глубокой признательности, - вот эти алюминиевые держатели на странице 29. - Неожиданно, как бы по секрету, она заговорила тише и даже наполовину прикрыла книгу: - Я вот что вам скажу: я просто сделаю себе пометку насчет кое-каких вещей, а потом переговорю с Элеанор Торн, когда она вернется! - И еще до того, как молодой человек изобразил подходящую улыбку, она попыталась отказаться от всего этого. Но своим жестом, протягивая руку вперед и касаясь его руки, она пыталась сказать обратное. - Видите ли, мы сейчас сотрудничаем с Олдриджем и Национальным госпиталем и делали это в течение долгих лет. Если у них нет чего-то, что нам нужно, они в любом случае это достанут. - Она отняла свою руку и взмахнула ею в сторону марсианского войска хромированных аппаратов в соседней комнате. - Это все из Национального госпиталя, - сказала она, поворачиваясь в кресле, - за исключением вот этого, - и она взмахнула рукой в сторону длинного тонкого чемоданчика, стоявшего в комнате. Он стоял на серебряном треножнике, самодостаточный, замысловатый, горделиво мерцая под стеклом. Они оба взглянули на чемоданчик, почти что безнадежно, словно отказавшись от любых попыток понять скрытый смысл всего этого.
- Это Мэйдстоун, - сказала она торжественно, - оригинальный. Доктор Мэйдстоун работал над дизайном, а воплотили его Талботы. Доктор Мэйдстоун. Он был главой отделения в течение долгих лет, потрясающий человек. Он уже умер, он умер в 1943 году.
Молодой человек слегка покачал головой и улыбнулся, и она продолжила.
- Вся наша аппаратура для терапии короткими лучами, конечно, взята у Олдриджей. - Молодой человек кивнул, и медсестра Джексон окончательно закрыла книгу. - О да, я была в отделе закупок, - сказала она, почти что мрачно, но все же позволив ему улыбнуться. - Это было десять лет назад.