Кэтрин Гомперт на миг как будто спустилась со своих мрачных небес на землю. Она на несколько секунд откровенно уставилась на врача, и врач, из которого выдрессировали весь дискомфорт из-за прямого взгляда пациентов еще во время дежурства в отделении парализованных/-плегии этажом выше, сумел прямо ответить на ее взгляд с неким вежливым сочувствием, выражением человека, который сочувствует, но, конечно же, не переживает того же, что переживает она, и который уважает ее субъективные чувства, даже не пытаясь притвориться, что переживает. То же, что она. Выражение молодой женщины, в свою очередь, показало, что она решила сделать ставку, на такой ранней стадии терапевтических отношений, и принять все, что ей уготовано. Отрешенная решимость на ее лице теперь дублировала то, что отразилось на лице врача, когда он раньше сделал ставку и попросил ее сесть прямо.
- Слушай, - сказала она, - тебя когда-нибудь тошнило? Я имею в виду - когда мутит, как когда знаешь, что вот-вот вырвет?
Врач сделал жест "ну естественно".
- Но это только в животе, - сказала Кейт Гомперт. - Это ужасное ощущение, но оно только в животе. В таких случаях и говорят - "живот болит", - она снова пристально всматривалась в нижние карпопедалы. - Как я говорила доктору Гартону, ладно, а теперь представь, что ты это чувствуешь по всему телу, внутри. Повсюду. Как будто каждую клетку,и каждый атом, или серую клеточку, и вообще все мутит так, что им хочется стошнить, но они не могут, и так себя чувствуешь все время, и ты уверен, ты точно знаешь, что это ощущение никогда не пройдет, всю оставшуюся естественную жизнь ты проведешь с этим ощущением.
Врач сделал слишком короткую запись, чтобы прямо отразить все, что она говорила. Он кивал и когда писал, и когда поднял взгляд.
- И все же в прошлом это чувство тошноты приходило и уходило, и в конце концов исчезало после предыдущих депрессий, Кэтрин, разве нет?
- Но когда это ощущение приходит - все забываешь. Ощущение ощущается, будто было всегда и будет всегда, и ты забываешь. Как будто на то, как ты в целом обо всем думаешь, опускается какой-то целый фильтр, через пару недель после...
Они сидели и глядели друг на друга. Врач чувствовал некую комбинацию интенсивного клинического возбуждения и тревоги из-за того, что может сказать в этот критический момент что-то не то и все испортить. Его фамилия была вышита желтой нитью слева на груди белого халата, который требовалось носить по больничным правилам.
- Прости? Пару недель после?..
Он выждал семь вдохов.
- Давайте шоковую, - сказала она наконец. - Разве ты, весь такой добрый и озабоченный, не должен спросить, чем можешь мне помочь? Потому что я это все уже проходила. Ты не спросил, чего я хочу. Да? Ну так как насчет снова прописать мне ЭСТ, или хотя бы верните ремень. Потому что я больше не могу терпеть это ощущение ни секунды, а секунды все идут и идут.
- Что ж, - медленно ответил врач, кивая, чтобы обозначить, что он услышал, какие желания выражает девушка, - что ж, я с радостью обсужу с тобой варианты лечения, Кэтрин. Но должен сказать, меня заинтересовало, как то, что ты начала говорить, как мне показалось, начало обозначать, что же могло случиться две недели назад, из-за чего теперь у тебя эти ощущения. Тебе не сложно рассказать подробнее?
- Или ЭСТ, или пропиши успокоительных на месяц. Ты же можешь. Все, что мне, по-моему, нужно, - месяц вне ощущения. Типа контролируемая кома. Ты бы мог это устроить, если б правда хотел помочь.
Врач смотрел на нее с терпением, которое она должна была заметить.
И она ответила испуганной улыбкой, улыбкой без всякого смысла, как будто кто-то коснулся ее околоротовых мышц тигмотактическим электродом. Зубы улыбки свидетельствовали о классическом невнимании человека в депрессии к оральной гигиене.
Она сказала:
- Кажется, я чуть не сказала, что ты решишь, что я чокнутая, если я все расскажу. А потом вспомнила, где я. - она издала звук, который предполагался как смешок; прозвучал он рвано, зазубрено. - Я собиралась сказать, что иногда мне кажется, будто это ощущение, может, связано с Хоупом.
- Хоуп.
Все это время ее руки были скрещены на груди, и, несмотря на то, что в комнате было слишком жарко, пациентка постоянно потирала ладонями предплечья - поведение, которое ассоциируется с холодом. Позиция и движения закрывали внутренние стороны запястий от взгляда. Брови врача без его ведома стали синклинальными от озадаченности.
- Боб.
- Боб. - врачу было страшно, что он выдаст непонимание слов девушки и углубит чувства одиночества и психической боли. Классических униполяриков обычно терзало убеждение, что, когда они пытаются общаться, их не слышат или не понимают. Отсюда шутки, сарказм, психопатология бессознательного потирания рук.
Голова Кейт Гомперт закатилась, как у слепого.
- Боже, что я здесь делаю. Боб Хоуп. Дурь. Шмаль. План. Дуст. Стафф, - она быстро обозначила жестом дюбуа, поднеся большой и указательный пальцы к губам. - Дилеры там, где я закупаюсь, говорят звать это Бобом Хоупом, когда звонишь, на случай, если линию прослушивают. Надо спрашивать, не приехал ли Боб. И если у них есть что, они отвечают: "Надежда умирает последней", - как правило. Это как код. А один пацан заставляет просить его совершить преступление. Дилеры, которые долго работают, становятся параноиками. Как будто код обманет тех, кто знает, как поставить прослушку, - она определенно становилась оживленней. - А один парень со змеями в аквариуме из Оллстона, он вообще...
- То есть наркотики, по твоим словам, могут быть фактором, - перебил врач.
Лицо юной девушки в депрессии снова опустело. Она ненадолго предалась тому, что медбратья с дежурства по Особому списку звали "Взглядом на тысячу метров".
- Не "наркотики", - произнесла она медленно. Врач почувствовал в палате стыд, горький и уремический. Теперь ее лицо стало отрешенно страдальческим. Девушка сказала: - Когда бросаешь.
Врач нашел уместным еще раз повторить, что он не уверен, что правильно понимает, чем конкретно она хочет с ним поделиться.
Теперь ее лицо исказила серия выражений, из-за которых врачу стало клинически невозможно определить, целиком она искренна с ним или нет. То ли она испытывала боль, то ли пыталась подавить хохот. Она сказала:
- Не знаю, поверишь ты мне или нет. Боюсь, подумаешь, что я чокнутая. Есть у меня такая тема со шмалью.
- То есть с марихуаной.
Врач был странным образом уверен, что Кейт Гомперт притворилась, что шмыгнула, вместо того, чтобы произвести настоящее шмыгание.
- Марихуана. Большинство думает, что марихуана - просто незначительный наркотик, знаю, просто обычное растение: от марихуаны кайфуешь, от крапивы – чешешься… и если скажешь, что у тебя проблемы с Хоупом - все только посмеются. Потому что ведь есть столько наркотиков куда хуже. Поверь, я знаю.
- Я не буду смеяться, Кэтрин, - сказал врач, и сказал серьезно.
- Но я так его обожаю. Иногда он как центр моей жизни. Он делает со мной, знаю, что-то нехорошее, и мне уже запрещали в лоб курить, на Парнате, потому что, говорил доктор Гартон, никто не знает, что будет от этой конкретной комбинации, это как рулетка. Но через какое-то время я всегда про себя думаю, что уже прошло какое-то время, и теперь, если дуну, все будет по-другому, даже на Парнате, и я дую, начинаю по новой. Начинаю всего с пары затяжек дюбуа после работы, чтобы пережить ужин, потому что ужин с мамой у меня... в общем, но да, очень скоро через какое-то время я уже у себя в комнате с вентилятором, направленным в окно, всю ночь выбиваю косяки и курю на вентилятор, чтобы убить вонь, и прошу ее говорить, что меня нет, если позвонят, и вру про то, что делаю всю ночь, даже если она не спрашивает - когда спрашивает, когда нет. А потом через какое-то время я дую косяки на работе, в перерывах, иду в туалет и курю в окно, там есть такое маленькое окошко, высоко, с матовым стеклом, все в пыли и паутине, и лицом к нему придвигаться противно, но если его помыть, боюсь, миссис Диггс или еще кто наверняка догадается, что кто-то что-то делает у окошка, стоит на каблуках на краю унитаза, чистит зубы, и заливается Коллириумом флаконами, и ставит на рабочем телефоне аудиозапись, и всегда хочет пить перед тем, как ответить, потому что во рту сухо, особенно на Парнате, от Парната во рту и так сухо. И очень скоро я абсолютно параною, что все знают, что я накуренная, на работе, прямо в офисе, под кайфом, от меня несет и я единственная, кто не чувствует, что от меня несет, я как бы так одержима этим "Они знают, они видят?", что через какое-то время прошу маму позвонить и сказать, что я заболела, чтобы сидеть дома, когда она уходит на работу, и быть совсем одной и не волноваться про "Они знают", и курить на вентилятор, и обрызгивать дом Лизолом, и рассыпать везде из лотка Рыжика, чтобы весь дом пропах Рыжиком, и курить, и затягиваться, и смотреть ужасную дневную фигню по ТП, потому что не хочу, чтобы мама видела заказы на картриджи в дни, когда я типа как болею, и вот я уже становлюсь одержима "А она знает?" Становлюсь все никчемней и никчемней, и вот уже саму задолбало, сколько можно курить, - это всего через пару недель, - и вот я накуриваюсь, а сама не могу думать ни о чем, кроме как что надо бросить Боба, чтобы вернуться на работу и начать отвечать, когда звонят люди, чтобы начать жить хоть какой-то жизнью, а не валяться в пижаме, прикидываться, что болею, как третьеклассница, и курить, и без конца смотреть ТП, и, в общем, после того, как я докуриваю все, что было, я всегда говорю - "Все, хватит", и выкидываю всю бумагу и трубку - я, наверное, уже пятьдесят трубок выкинула, это включая некоторые отличные деревянные и медные, и включая парочку из Бразилии, мусорщики, небось, каждый день копаются в нашей районной мусорке, чтобы найти еще годную трубку. Короче, бросаю. Прекращаю. Он меня задолбал, мне не нравится, что он со мной делает. И возвращаюсь на работу, и пашу как проклятая, чтобы возместить за пару последних недель и накопить энергию для нового начала, понимаешь?
Лицо и глаза девушки примеряли различные эмоциональные конфигурации, но все они на уровне чутья необъяснимо казались какими-то пустыми и, может, не до конца искренними.
- И в общем, - сказала она, - но, короче, бросаю. А через пару недель после того, как я много курила и, наконец, бросила, и вернулась к настоящей жизни, через пару недель после начинает вползать это самое ощущение, сперва немножко краешком, типа, первая мысль поутру, когда встаешь, или пока ждешь в подземке по дороге домой, после работы, на ужин. И я пытаюсь отрицать, ощущение, игнорировать, потому что боюсь его больше всего на свете.
- Ощущение, которые ты описываешь, начинает вползать.
Кейт Гомперт наконец вздохнула по-настоящему.
- А потом - и неважно, что я делаю, - становится хуже и хуже, ощущение растет больше и больше, и опускается фильтр, и страх перед ощущением из-за этого ощущения становится куда хуже, и через пару недель оно постоянное, ощущение, и я целиком внутри него, я в нем, и все вокруг искажается им, и я уже не хочу курить Боба, и не хочу работать, или гулять, или читать, или смотреть ТП, или гулять, или сидеть дома, или вообще хоть что-нибудь делать или что-нибудь не делать, я не хочу ничего, только чтоб ощущение ушло. А оно не уходит. А еще с ощущением приходит готовность пойти на все, чтобы оно ушло. Пойми. На все. Ты понимаешь? Я не хочу сделать себе плохо, я хочу, чтобы мне не было плохо.
Врач даже не притворялся, что делает заметки. Он не мог не стараться определить, действительно ли та отстраненная пустая неискренность, которую пациентка будто проецировала во время - с клинической точки зрения - значительной ставки и движения к доверию и самораскрытию, проецировалась самой пациенткой или же как-то контр-транслировалась или -проецировалась на пациентку собственной психикой врача из-за какой-то тревоги по поводу множества критических терапевтических возможностей, которые представляло ее откровение о тревоге из-за злоупотребления наркотиками. Пауза, которую требовали эти размышления, выглядела со стороны как трезвое и продуманное взвешивание слов Кейт Гомперт. Она снова уставилась на взаимодействия своих ног с пустыми водонепроницаемыми кроссами, ее лицо колебалось между выражениями, которые ассоциировались со скорбью и страданием. В медицинской литературе, которую читал врач для подготовки к практике в психиатрическом, не было никаких указаний на связь между униполярными эпизодами и отказом от каннабиноидов.
- Значит, это все случалось и в прошлом, до других госпитализаций, Кэтрин.
Ее лицо, перспективно сокращенное из-за наклона, переполняли распространяющиеся, корчащиеся конфигурации плача, но слез не было.
- Просто давай шоковую. Вытащи меня. Я сделаю все, что попросишь.
- Ты обсуждала возможную связь между употреблением каннабиса и депрессиями со своим терапевтом, Кэтрин?
Она не ответила прямо по существу. По мнению врача, пока на ее лице продолжались сухие корчи, раппорт между собеседниками ослабевал.
- Мне уже делали шоковую, мне помогло. Ремни. Медсестры в туфлях в зеленых бахилах. Инъекции от слюны. Резиновая штука на язык. Общая. Только голова болит. Я совсем не против. Знаю, все думают, что это ужасно. Тот старый картридж, про Николса и большого индейца. Врут. У вас же тут есть общая, да? Когда кладут. Не так уж плохо. Я готова на все.
Врач учел ее выбор лечения в карте, так как это было ее право. Для врача у него был чрезвычайно разборчивый почерк. Он записал ее "вытащи меня" в кавычках. Когда он добавлял свой пост-оценочный вопрос, "А дальше что?", Кейт Гомперт заплакала по-настоящему.
И ровно перед 0145 2 апреля ГВНБД его жена вернулась домой, обнажила волосы, вошла и увидела ближневосточного атташе по медицине и его лицо, и поднос, и глаза, и удручающее состояние особого кресла, и бросилась к нему, громко крича его имя, трогая его голову, пытаясь добиться ответа, - тщетно, он все таращился перед собой; и, наконец и естественно, она - заметив, что выражение его ротового отверстия, тем не менее, казалось весьма позитивным, даже, можно сказать, восторженным, - она, наконец и естественно, повернулась и проследила за линией его взгляда к экрану.
Герхардта Штитта, старшего тренера и спортивного директора Энфилдской теннисной академии, Энфилд, штат Массачусетс, когда академией только срезали вершину холма и учреждение открыло свои двери, директор ЭТА доктор Джеймс Инканденца обхаживал яростно, едва ли не на коленях заклинал взойти на борт. Инканденца твердо решил, что тут или пан - Штитт будет в команде, или пропал - и это несмотря на то, что Штитта как раз только что попросили из педсостава лагеря имени Ника Боллетьери в Сарасоте из-за одного весьма прискорбного случая с хлыстом.
Но сейчас почти всем в ЭТА кажется, что истории о телесных наказаниях в исполнении Штитта раздуты за всеми пределами здравого смысла, потому что, хотя Штитт до сих пор привязан к своим высоким и блестящим черным сапогам - и да, эполетам, - а теперь еще и раздвижной указке синоптика - очевидному эрзацу запрещенного здесь старого доброго хлыста, - он, Штитт, к почти где-то семидесяти оттаял до степени старого сенатора, когда в основном раздают абстрактные советы, нежели наказания, - философ, а не король. Его присутствие ощущалось в основном вербально; за все девять лет Штитта в ЭТА.указка синоптика ни разу не вошла в коррективный контакт ни с одной попой спортсмена
Но до сих пор, хотя теперь у него хватает Lebensgefährtinов и проректоров, чтобы пресекать большинство таких обязательных для укрепления характера перегибов, Штитт любит изредка поозорничать и до сих пор.