- Не берите в голову. Попридержим его - и он обязательно поднимется. Но чего это вы так разъярились, Вильгельм?
- Да так, семейные дела.
Тут бы ему и уточнить свое представление о Тамкине, и он пристально вглядывался в него, но опять от его стараний толку не было никакого. Очень вероятно, что Тамкин - именно то, за что себя выдает, а сплетни все - ерунда. Ученый он или нет? Если нет, скажем, то такими вещами юридическая контора должна заниматься. Врун он или нет? Вопрос деликатный. И на вруна ведь тоже можно в чем-то иногда положиться. Да, но имел ли он право положиться на Тамкина?
Он лихорадочно, безрезультатно искал ответа.
Но спрашивать раньше надо было, теперь оставалось только верить. Он долго маялся в поисках решения и в результате отдал ему деньги. Здравый смысл был уже ни при чем. Вильгельм совершенно извелся, и решение было, конечно, никакое не решение. Как же так? Ну а как началась его голливудская карьера? Разве дело в Венисе, который сводником оказался? Дело в самом Вильгельме, который был готов сделать глупость. И с женитьбой в точности то же. Из-за таких вот решений и складывалась у него жизнь. Так что, учуяв вокруг доктора Тамкина веяние рока, он уже не мог не отдать ему деньги.
Пять дней назад Тамкин сказал: "Встречаемся завтра, идем на биржу". И Вильгельму просто пришлось пойти. В одиннадцать они отправились в маклерскую контору. По дороге Тамкин сделал сообщенье Вильгельму, что хоть они и компаньоны на равных, он как раз в данный момент не может выложить свою половину суммы, деньги заморожены в одном из его патентов. Сегодня у него не хватает двухсот долларов, на той неделе он их возместит. Но они же оба не нуждаются в этом доходе от биржи. Это ведь так, спортивный интерес, сказал Тамкин. Вильгельму пришлось ответить: "Конечно". Отступать было поздно. Что ему оставалось делать? А потом были эти формальности, и они пугали. Сам зеленый оттенок тамкинского чека выглядел подозрительно. Лживый, обескураживающий цвет. Почерк неслыханный, просто чудовищный: "а" похожи на "и", "д" неотличимы от "б", "о" невозможно пузатые, - почерк первоклашки. Правда, ученые в основном оперируют формулами; на машинке печатают. Так это себе объяснил Вильгельм.
Доктор Тамкин выдал ему свой чек на триста долларов. Вильгельм, содрогаясь, в помрачении ума, с нажимом, с нажимом, стараясь унять дрожь в руке, выписывал свой чек на тысячу. Он стиснул зубы, тяжко навалился на стол и водил оробелыми, не слушающимися пальцами, зная, что если тамкинский чек будет возвращен, то и его чек не будет акцептован. Соображения у него хватило единственно поставить дату днем позже, чтоб было время на клиринг зеленого чека.
Затем он подписал доверенность на имя Тамкина, дающую тому возможность распоряжаться его деньгами, и это был документ еще пострашней. Раньше Тамкин ни словом ни о чем таком не обмолвился, и вот - оказалось, так надо.
Уже подписав то и другое, Вильгельм принял меру предосторожности: вернулся к менеджеру в контору и конфиденциально спросил:
- Э-э, я насчет доктора Тамкина. Мы тут только что были, помните?
День был дымно-дождливый. Вильгельм улизнул от Тамкина под предлогом, что ему надо на почту. Тамкин отправился завтракать в одиночестве, а Вильгельм, запыхавшийся, в мокрой шляпе, задавал менеджеру свой нелепый вопрос.
- Да, сэр, я знаю, - сказал менеджер. Сухой, вежливый, худощавый немец, он был исключительно корректно одет, и на шее у него болтался бинокль, чтоб смотреть на табло. Он был во всем чрезвычайно корректен, только вот никогда не брился по утрам, видно, плевал на то, что подумают о нем раззявы, старичье, игроки, маклеры и бродвейские зеваки. Биржа закрывалась в три. Может, думал Вильгельм, у него густая щетина, и вечером он водит даму ужинать и хочет выглядеть свежевыбритым.
- Всего один вопрос, - сказал Вильгельм. - Я только что подписал доверенность, по которой доктор Тамкин может действовать от моего имени. Вы еще мне выдали бланки.
- Да, сэр, я помню.
- И вот я хотел бы узнать, - сказал Вильгельм. - Я не юрист и я только так, бегло взглянул на бумагу. Что, эта доверенность дает доктору Тамкину права на другое мое достояние - деньги, имущество?
Дождь капал с покоробленного прозрачного плаща Вильгельма. Пуговицы рубашки, всегда выглядевшие крошечными, кой-где пообломились до перламутровых полумесяцев, и там повылезли темные, золотистые, кустившиеся на животе волоски. Менеджеру - тому по штату было положено не выдавать своих впечатлений. Он был четок, мрачен, корректен (хотя небрит) и разговаривал только по делу. Возможно, он угадал, что Вильгельм из тех, кто долго раздумывает, а потом принимает решение, которое двадцать раз отвергал. Серебрящийся, хладнокровный, четкий, длиннолицый, длинноносый, сосредоточенный, выдержанный, незыблемый в своей небритой лощености, он едва глянул на Вильгельма, кошмарно дрожавшего из-за этой неловкой ситуации. Лицо менеджера, бледное, носатое, работало как единый воспринимающий агрегат; на долю глаз выпадало немногое. Этот вроде Рубина - тоже все-все-все знал. Он, иностранец, все знал. Вильгельм в своем родном городе был как в потемках.
Менеджер сказал:
- Нет, сэр, не дает.
- Только на вклад, который я сделал у вас?
- Да, совершенно верно, сэр.
- Спасибо, я только это хотел уточнить, - сказал благодарный Вильгельм.
Ответ его успокоил. Хоть вопрос не имел смысла. Абсолютно ни малейшего. Потому что другого достояния не было у Вильгельма. Он доверил Тамкину свои последние деньги. Их все равно не хватило бы на все его долги, и Вильгельм рассчитал, что через месяц он бы так и так оказался банкротом. "Разорюсь либо разбогатею", - решил он, и эта формула его подхлестнула. Ну, насчет "разбогатею" это он хватил, но, может, Тамкин и вправду научит его кое-что заработать на бирже, чтоб выкрутиться. Теперь он как-то забыл про свои эти выкладки и понимал только одно - что навеки простился со своими семистами долларами до последнего цента.
Доктор Тамкин подавал дело так, что вот два джентльмена ставят эксперимент с лярдом и зерном. Деньги, какая-то там сотня-другая, для обоих не имеют значения. Он сказал Вильгельму: "Учтите, это будет роскошная встряска, и вы будете диву даваться, почему бы и другим не попробовать. Думаете, они там, на Уолл-стрит, такие умные, гении прямо? Да просто большинство из нас психологически не готово вникать в детали. Вот скажите. Вы, предположим, в дороге, и вы не в курсе, что у вас творится под капотом машины, и вам небезразлично, надеюсь, что будет, если откажет мотор. Или я неверно говорю?" Нет, почему же, все было верно. "То-то, - сказал Тамкин со спокойной победоносностью на лице, смахивающей даже несколько на глумливую ухмылку. - Это тот же психологический принцип, Вильгельм. Они богатеют за счет того, что вы не понимаете, что творится. Но тайны тут нет никакой: вкладываешь чуточку денег, усваиваешь кой-какие приемчики наблюдения - и все идет как по маслу. Абстрактный подход тут ничего не дает. Надо на пробу рискнуть, чтоб на себе испытать весь этот процесс, когда деньги текут в карман, весь этот комплекс. Окунуться, так сказать, в гущу событий. И мы глазом не успеем моргнуть, как получим стопроцентную прибыль". Так что Вильгельму для начала пришлось притворяться, будто биржа его интересует чисто теоретически.
- Так-так, - говорил теперь Тамкин, встретившись с ним в холле. - Какие такие проблемы, семейные дела? А ну выкладывайте.
Он изображал рьяного психоаналитика. Вильгельм в таких случаях всегда терялся. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал, доктор Тамкин, кажется, видел его насквозь.
- Да так, с папой поссорился.
Доктор Тамкин не находил в этом ничего особенного.
- Вечная история, - сказал он. - Естественный конфликт отцов и детей. Этому конца не будет. Даже с таким благороднейшим стариканом, как ваш родитель.
- Да, конечно. Я ничего абсолютно не могу ему втолковать. Он отказывается понять меня. Во всем подозревает корысть и низость. Я его огорчаю, он сердится. Может, все старики такие.
- Ну и сыновья тоже. Сужу по вашему покорному слуге лично, - сказал доктор Тамкин. - Все равно вы можете гордиться таким благородным патриархом отцом. Могу вас обнадежить. Чем дольше он проживет, тем больше у вас шансов на долголетие.
Вильгельм сказал грустно, задумчиво:
- Да-да. Но я, по-моему, скорей в маму пошел, а она не дожила до шестидесяти.
- Тут, кстати, возникли трения между одним молодым человеком, которого я лечу, и его отцом. Я только что давал консультацию. - И Тамкин снял свою темно-серую шляпу.
- В такую рань? - спросил Вильгельм подозрительно.
- По телефону, естественно.
Боже ты мой, ну на кого Тамкин стал похож, когда снял шляпу! Рассеянный свет высветил все подробности голого черепа, плутоватого носа, довольно красивые брови, фатоватые усики, темные глаза обманщика. Он был приземистый, кряжистый, короткошеий, так что круглый затылок лежал на воротничке. Суставы у него имели довольно странный вид, будто выгнуты дважды там, где положено быть одному изгибу, плечи торчали двумя островерхими пагодами. В поясе он расплылся. Стоял носками внутрь, кажется, признак неискренности, а может, ему много чего приходилось скрывать. Кожа на руках была дряблая, ногти без лунок, сплюснутые, как клешни, и производили впечатление накладных. Глаза темные, как бобровый мех, исчерчены странными блесточками. Два больших темных шара казались задумчивыми - но не зря ли казались? И честными - но был ли честен доктор Тамкин? Гипнотическая сила была в этих глазах, но не всегда в равной мере, и Вильгельм сомневался, что она им дана от природы. Видимо, доктор Тамкин специально развивал силу своего взгляда и выявил его гипнотический эффект путем упражнений. Иногда этот эффект слабел, подводил Тамкина, и тогда суть лица перемещалась вниз, на толстую (вот не дурацкую ли?) красную нижнюю губу.
Вильгельму хотелось поговорить насчет лярда, но Тамкин сказал:
- Этот мой случай - взаимоотношений отца с сыном - будет для вас небезынтересен. Тут совершенно не тот психологический принцип, что с вашим родителем. Отец этого малого считает, что сын не от него.
- И почему же?
- А потому что он кое-что выяснил, в смысле что мать путалась с другом дома в течение двадцати пяти лет.
- Вот это да! - сказал Вильгельм. А про себя подумал: вранье, сплошное вранье.
- Кстати, учтите, какая удивительная особа эта жена. Иметь двух мужей! От кого дети? Он ее прижал к стенке, и она подписала показания, что двое из четырех не от отца.
- Потрясающе, - сказал Вильгельм, но сказал как-то рассеянно.
Он привык к этим рассказам доктора Тамкина. Послушать Тамкина - все на свете одним миром мазаны. В отеле кого ни копни - у всех расстройства психики, какие-то загадочные истории, тайные болезни. Жена Рубина из газетного киоска - на содержании у Карла, скандального, шумливого игрока в джин-рамми. Жена Фрэнка из парикмахерской сбежала с солдатом, покуда муж встречал ее с рейсом из Франции. Все, как карты, вверх тормашками перевернуты, перетасованы. Для каждого социального типа характерен свой специфический невроз. Самые бешеные - бизнесмены, бездушные, горластые, нахрапистые, забравшие всю власть в этой стране, с этой их грубой хваткой, наглой ложью, беспардонным трепом, в который никто не верит. Эти самые сумасшедшие. Вся зараза от них. Вильгельм, вспомнив про "Роджекс", был готов согласиться, что многие бизнесмены ненормальные люди. Он счел, что Тамкин при всех своих странностях говорит иногда, в общем, правду и приносит кой-кому, в общем, пользу. Слова о существовании заразы подтверждали худшие опасения Вильгельма, и он сказал:
- И не говорите. Все готовы продать, все готовы украсть, циничны до мозга костей.
- Но поимейте в виду, - продолжал Тамкин свой рассказ про пациента, или клиента, - показания матери недействительны. Это показания, данные под нажимом. Я все вдалбливаю парню, что надо плюнуть на липовые показания. Да логикой его разве проймешь.
- Нет? - сказал Вильгельм, уже сильно нервничая. - По-моему, нам пора на биржу. Уже скоро откроют.
- А ну вас, кончайте, - сказал Тамкин. - Еще девяти нет, да и вообще весь первый час сплошная бодяга. В Чикаго они только к пол-одиннадцатому раскочегариваются, и они, учтите, на час от нас отстают. И я же сказал - лярд поднимется, значит, поднимется. Можете не беспокоиться. Я специально изучал цикл вина - агрессия, в нем подоплека всех этих дел, немножечко разбираюсь в вопросе, уж будьте уверены. Воротник поправьте.
- И все же, - сказал Вильгельм, - мы на той неделе понесли убытки. Вы уверены, что ваша интуиция сейчас хорошо работает? Может, лучше пока отложить, обождать?
- Ну как вы не можете усвоить, - сказал ему Тамкин, - что никто не приходит к победе по прямой? Вас качает, вы приближаетесь к ней волнообразно. От Евклида до Ньютона были прямые. Современность анализирует колебания. Я - сам, лично - на той неделе погорел на кожах и кофе. Но разве же я теряю уверенность? Я их обставлю, куда они денутся. - И он одарил Вильгельма беглой улыбкой - дружеской, утешной, хитрой, шаманской, снисходительной, таинственной и победной. Он видел его страхи насквозь и все их отметал. - Уметь разобраться, как дух конкуренции по-разному проявляется у разных индивидуумов, - заметил он, - это тоже кое-что.
- Да? Ну ладно, пойдемте.
- Но я еще не завтракал.
- Я завтракал.
- Пойдем, вы выпьете чашечку кофе.
- Я не хотел бы встретиться с отцом.
Вильгельм глянул через стеклянную дверь и убедился, что отец ушел другим ходом. Вильгельм подумал: он тоже не хотел на меня натыкаться. Тамкину он сказал:
- Ладно. Я с вами посижу, только вы поскорее, я хочу попасть на биржу, пока еще можно сесть. Каждый кому не лень норовит плюхнуться у тебя перед носом.
- Да, так я вам хочу рассказать про этого малого и его отца. Безумно волнительно. Отец был нудист. В доме ходили голышом. Может, жене больше нравились одетые мужчины? Он и на стрижку не налегал. Дантист. В кабинете ходил в штанах и сапогах для верховой езды и еще надевал козырек.
- А-а, да будет вам, - сказал Вильгельм.
- Подлинный медицинский случай.
И тут ни с того ни с сего Вильгельм расхохотался. Он сам не предчувствовал такой перемены настроения. Лицо стало милым, привлекательным, он забыл про отца, про свои тревоги. Пыхтел, как медведь, счастливо, не разжимая зубов.
- Он, по-видимому, лошадиный дантист? Мог бы и не надевать этих своих штанов, чтоб лошадку попользовать. Ну, что еще расскажете? Жена играла на мандолине? Сын записался в кавалерию? Ну, Тамкин, вы и даете!
- Ах, вы думаете, я вас решил поразвлечь, - сказал Тамкин. - Все потому, что вы незнакомы с моим методом. Я оперирую фактами. Факты всегда поразительны.
Вильгельму не хотелось расставаться со своим веселым настроением. У доктора с чувством юмора было слабовато. Он серьезно смотрел на Вильгельма.
- Спорим на любые деньги, - сказал Тамкин. - Вас копнуть - тоже факты будут ого-го.
- Ха-ха-ха! Выдать вам их? Сразу сможете запродать в психоаналитический журнальчик.
- Люди упускают из виду, какие они делают поразительные вещи. Не замечают за собой. Все тонет в повседневности.
Вильгельм улыбался.
- Вы уверены, что тот молодой человек говорит правду?
- Безусловно. Я знаю всю семью много лет.
- И вы занимаетесь психоанализом с собственными знакомыми? Вот не знал, что это допускается.
- Ну, я убежденный радикал. Стараюсь делать добро где только могу.
Лицо у Вильгельма снова стало скучное, бледное. Волосы золотистой лудой давили голову, он мучительно тискал на скатерти руки. Поразительно, но, как ни странно, довольно-таки плоско. Ну как прикажете это понять? Тонет в повседневности. Забавно, но не слишком. Достоверно, но лживо. Непринужденно, но вымучено было все в Тамкине. Особенно настораживало Вильгельма, когда тот переходил на сухой, деловитый тон.
- Со мной так, - говорил доктор Тамкин. - Лучше всего мне работается без гонорара. Когда я просто люблю. Без денежного вознаграждения. Отключаюсь от всех социальных факторов. От денег в первую очередь. Духовная компенсация - вот моя цель. Вводить людей в настоящее - в "здесь и сейчас". В подлинную реальность. В текущий момент. Прошлое - побоку. Будущее пугает. Существует одно настоящее. Здесь и сейчас. Лови момент.
- Ясно, - сказал Вильгельм, опять посерьезнев. - Конечно, вы человек необыкновенный. Насчет "здесь и сейчас" - это вы хорошо говорите. Так, значит, все, кто к вам приходит, личные ваши друзья, они же и пациенты? Та высокая миленькая девица, например, которая всегда в таких красивых юбках дудочкой?
- Страдала эпилепсией. Кстати, очень серьезный, тяжелый случай. Я успешно ее лечу. Уже полгода обходится без припадков, а раньше каждую неделю повторялись.
- А тот юный киношник, который нам показывал фильм про джунгли в Бразилии, - он ей не родственник?
- Брат. Я его тоже наблюдаю. Имел кошмарные наклонности, что естественно при сестре-эпилептичке. Я вошел в их жизнь, когда они невероятно нуждались в поддержке, и горячо взялся им помочь. Один тип, на сорок лет ее старше, помыкал ею и нарочно доводил до припадка каждый раз, когда она пыталась уйти. Знали бы вы хоть на один процент, что творится в городе Нью-Йорке! Видите ли, я ж понимаю, что это такое, когда одинокий человек чувствует себя затравленным зверем. Когда ночью хочется по-волчьи выть на луну. Я постоянно лечу этого молодого человека и его сестру. Я должен снимать у него возбуждение, не то он завтра же из Бразилии метнется в Австралию. Я поддерживаю в нем чувство реальности тем, что занимаюсь с ним греческим.
Вот уж полнейшая неожиданность!
- Как, вы знаете греческий?
- Один приятель меня выучил, когда я жил в Каире. Я с ним читал Аристотеля, чтоб зря не терять время.