- Привет! Что я тебе сейчас покажу! - крикнула Эйнсли, весело взбегая по ступенькам. Она бросилась в кухню, выложила на стол пакеты, сняла пальто, непрерывно тараторя: - Ох, сколько везде народу! Но я и еду купила - а мне надо теперь есть за двоих, - и витамины; и вот, смотри: очаровательные фасончики для малюток, полюбуйся! - она вытащила руководство по вязанию и несколько мотков нежно-голубой шерсти.
- Значит, будет мальчик? - спросила Мэриан.
Эйнсли широко раскрыла глаза.
- Ну конечно! Я считаю, что мне надо…
- Вероятно, тебе надо было обсудить кое-что с будущим отцом, прежде чем предпринимать конкретные шаги. Он в гостиной, и, кажется, очень сердит оттого, что с ним не посоветовались. Видишь ли, - Мэриан усмехнулась, - не исключено, что он хотел девочку.
Эйнсли откинула со лба прядь рыжеватых волос.
- Ах вот что! Лен здесь? - сказала она с подчеркнутой холодностью. - Да, мне еще по телефону показалось, что он расстроился.
Эйнсли прошла в гостиную. Мэриан не знала, кто из них двоих больше нуждается в поддержке и кому она стала бы помогать, если бы пришлось выбирать. Она пошла следом за Эйнсли, понимая, что надо выкручиваться, пока не разразился скандал, но не зная, как это сделать.
- Привет, Лен! - сказала Эйнсли как ни в чем не бывало. - Ты повесил трубку, и я не успела все тебе объяснить.
Лен не смотрел на нее.
- Спасибо, мне уже все объяснила Мэриан.
Эйнсли укоризненно поджала губы: ей явно хотелось сделать это самой.
- Кто-то должен был это сделать, - сказала Мэриан с чопорно-постной миной. - Бедняга так мучился!
- Может, и вообще не надо было тебе говорить, - сказала Эйнсли, - но я не вытерпела. Подумать только, я буду матерью! Как я счастлива!
С каждой минутой Лен все больше закипал.
- Зато я, черт подери, не чувствую себя счастливым! - взорвался он наконец. - Значит, ты просто воспользовалась мной? Ну и дурак же я был, думал, ты хрупкий, невинный цветочек! А ты, оказывается, колледж успела кончить! Все вы одним миром мазаны! Я тебя совершенно не интересовал, тебе нужно было только мое тело!
- А тебе от меня что было нужно? - нежным голоском спросила Эйнсли. - Так или иначе, ты ничего не потерял. Все твое - при тебе. И можешь успокоиться - в суд я на тебя подавать не собираюсь.
Лен встал и начал расхаживать взад и вперед по комнате, держась, однако, на безопасном расстоянии от Эйнсли.
- Успокоиться! Ха! Ты заманила меня в ловушку, в психологическую западню! Теперь я обязан смотреть на себя как на отца, а мне это отвратительно! И все потому, что ты, - он задыхался, не в силах освоиться с новой для него мыслью, - ты соблазнила меня! - Он нацелил бутылку в ее сторону. - Теперь я вынужден постоянно думать о таких вещах, как зачатие, ношение плода, беременность. Ты отдаешь себе отчет, какая это для меня нагрузка? Все это омерзительно и непристойно!..
- Не будь идиотом! - сказала Эйнсли. - Это абсолютно естественно и прекрасно. Взаимоотношения матери, и плода - самые нежные, самые близкие! - Она стояла, опираясь о косяк и глядя в окно. - Самые гармоничные…
- А меня тошнит от этого! - прервал ее Лен.
Эйнсли в ярости повернулась к нему.
- Ты демонстрируешь классические симптомы отцовской ревности. Откуда, черт побери, сам-то ты взялся? С Марса прилетел? Или, может быть, твоя мамаша нашла тебя в капусте? Ты, как и все люди, пролежал в материнском чреве целых девять месяцев и…
Лицо у Лена сморщилось.
- Перестань! - крикнул он. - Не напоминай мне! Я этого не вынесу, меня стошнит! Не подходи! завопил он, когда Эйнсли сделала шаг по направлению к нему. - Ты грязная тварь!
Мэриан решила, что у него начинается истерика. Он уселся на ручку дивана и закрыл лицо руками.
- Моя мать, - бормотал он, - моя собственная мать заставила меня съесть зародыш. Она дала мне яйцо на завтрак, и я разбил скорлупу, и там был зародыш; отколупнул верхушку, а там был настоящий зародыш цыпленка, и я отказался его есть, но мать сказала: "Не глупи! Это обыкновенное яйцо!" - она не видела, что в нем цыпленок, и заставила меня его съесть. Я видел его клювик, и лапки, и все-все… - Его передернуло. - Ужасно. Ужасно. Я не выдержу… - он застонал, и плечи его задрожали.
Мэриан растерялась, лицо ее покрылось краской. Но Эйнсли, заботливо воркуя, села рядом с Леном на диван, обняла его и положила его голову себе на плечо.
- Ну будет, будет! - говорила она, укачивая его. Ее волосы упали на его лицо, точно вуаль или паутина. - Хватит! Это будет совсем не цыпленок, а славный, чудный малыш. Чудный малыш!
Мэриан ушла в кухню. Она была возмущена: эти двое вели себя как дети. Эйнсли уже поглупела и начала превращаться в воркующую молодую мать. Ну скажите после этого, что гормоны не обладают чудодейственной силой! Скоро она совсем отупеет и начнет толстеть. Лен тоже проявил себя совершенно по-новому: обнажилось нечто, глубоко спрятанное в его душе, чего Мэриан никогда прежде не замечала. Будто белую личинку, лежавшую в земле, вдруг вытащили на свет и она стала омерзительно корчиться. Удивительно, как легко оказалось привести его в такое состояние. Его скорлупа была, значит, вовсе не такой толстой и твердой, как Мэриан воображала. Это походило на фокус, который они любили показывать в детстве: обхватываешь яйцо обеими руками и сдавливаешь его изо всех сил, а оно не лопается; оно такой идеальной формы, что твоя сила обращается против тебя же самого. Но стоит чуть изменить угол давления - и яйцо трескается, и на ноги тебе льется белок.
На Лена надавили под новым углом, и он был сокрушен. Поразительно, что ему до сих пор удавалось сохранять иллюзию, будто его пресловутые любовные похождения ничего общего не имеют с зачатием детей. Как бы он повел себя, если бы ситуация оказалась такой, какой он ее представлял себе вначале, - то есть если бы Эйнсли забеременела случайно? Сумел бы он доказать себе, что не виноват, потому что сделал это непреднамеренно? Сумел бы он попросту разругаться с женщиной и уйти с чистой совестью? Эйнсли не могла предвидеть его реакцию. Но решение принимала она - она несла ответственность за создавшееся положение. Что же ей делать с ним? Как ей поступить?
"Ну ладно, - решила Мэриан, - это их дело, пусть сами разбираются, я ни при чем". Она пошла к себе и закрыла дверь.
Однако, когда на следующее утро она принялась за яйцо всмятку и увидела желток, который глядел на нее своим единственным глазом - внимательно и осуждающе, губы у нее плотно сжались, как у испуганной актинии. Он был живой, он жил - и ее глотательные мышцы как будто судорога свела. Она резко отодвинула блюдце с яйцом. Ее сознание теперь уже привыкло к подобным вещам. Она покорно вздохнула и мысленно вычеркнула еще одно название из списка дозволенных продуктов.
19
- Бутерброды с вареньем, семгой, арахисовым маслом, медом, салат с яйцами! - возвестила миссис Грот, тыча деревянным подносом чуть ли не в лицо Мэриан - не от грубости, а потому, что Мэриан сидела на низком диване, а миссис Грот стояла перед ней, прямая как палка: не слишком гибкий позвоночник, негнущийся корсет, мускулатура, привыкшая к сидению за столом, - все это не позволяло ей наклоняться.
Мэриан откинулась на мягкие, обтянутые ситцем подушки.
- Мне, пожалуйста, с вареньем. Спасибо, - сказала она, взяв бутерброд.
Рождественское чаепитие происходило в буфетной, где, как выразилась миссис Гандридж, "можно очень уютненько посидеть". Уют, сгущавшийся в этой тесной клетушке, был отчасти отравлен старательно сдерживаемым негодованием: рождество в этом году выпадало на среду, и, следовательно, в пятницу надо было снова выходить на работу, упустив счастливый случай отдохнуть четыре дня подряд. Мэриан была уверена, что именно от этой мысли злорадно блестели под стеклами очков глаза миссис Грот, и именно эта мысль побудила ее весело обойти сотрудниц с подносом, полным бутербродов. "Ей просто хочется с близкого расстояния понаблюдать, как мы страдаем", - подумала Мэриан, глядя на прямую, негнущуюся фигуру начальницы, двигавшейся по комнате.
На вечеринке, главным образом, ели и обсуждали болезни и покупки. Угощение принесли сами участницы - кто что мог, по предварительной договоренности. Даже Мэриан вынуждена была обещать, что испечет шоколадное печенье (в действительности она купила его в кондитерской и лишь переложила в другой пакет). В последнее время она совсем разлюбила готовить. Угощение было разложено на столе, в одном из углов буфетной; еды было гораздо больше, чем они могли съесть: салаты, сэндвичи, закуски, десерт, печенье и пирожные. Но так как каждая из них принесла что-то свое, надо было перепробовать все, чтобы никого не обидеть. Время от времени слышались возгласы вроде: "Дороти! Я непременно должна попробовать твой салат из ананасов с апельсинами!" или: "Лина! Какой аппетитный вид у твоего бисквита с фруктами!" - и восклицающая дама с трудом поднималась с места и устремлялась к столу, чтобы пополнить свою картонную тарелочку.
Мэриан знала, что так было не всегда. Сотрудницы постарше помнили - правда, их воспоминания уже превращались в легенды, - о тех временах, когда подобного рода вечеринки устраивались всем институтом - тогда он был значительно меньше. "В те далекие дни, - мечтательно говорила миссис Боуг, - мужчины из верхнего отдела спускались к нам и, представьте, даже выпивали!" Но институт расширился, не все сотрудники были знакомы друг с другом, и вечеринки постепенно утратили прежний стиль: какое-то время старшие служащие еще забредали вниз и волочились за измазанными чернилами девчонками из мимеографического отдела; совсем некстати разыгрывались любовные сцены и неуместные ссоры, стареющие дамы, выпив лишний стаканчик, впадали в истерику. В конце концов - в интересах службы - каждый отдел стал веселиться сам по себе. Миссис Гандридж еще днем объявила, что бывает гораздо уютнее, когда "все мы, девочки, собираемся у себя в буфетной": ответом ей было вялое согласие подчиненных.
Мэриан сидела на диване, зажатая между двумя конторскими девственницами; третья примостилась на ручке дивана. На таких сборищах эта троица обычно держалась вместе - из чувства самосохранения: у них не было ни детей, чьи способности можно было бы сравнивать, ни тщательно обставленных жилищ, о меблировке которых можно было бы толковать, ни мужей, чьи эксцентрические замашки и мерзкие привычки были бы достойны обсуждения. Их интересы лежали совсем в иной плоскости, хотя Эми пару раз и вносила лепту в общий разговор, рассказывая что-нибудь смешное об одной из своих многочисленных болезней. Мэриан понимала двусмысленность своего нынешнего положения: конторские девы знали, что она не сегодня-завтра выйдет замуж, и уже не относили ее к разряду одиночек. Мэриан, по их мнению, больше не разделяла их забот и тревог; все же, несмотря на их прохладное отношение к ней, Мэриан предпочитала конторскую троицу остальным дамам. В комнате двигались мало: сотрудницы - кроме тех, кто разносил угощение, - сидели маленькими группками и лишь изредка перемещались, пересаживаясь с одного стула на другой. Только миссис Боуг непрестанно циркулировала между ними, одаряя одних светской улыбкой, других - печеньем или еще каким-нибудь знаком внимания. Она исполняла свой долг.
Ее старания в этом направлении были особенно важны ввиду чрезвычайного события, случившегося утром, когда должен был наконец начаться гигантский общегородской опрос по растворимому томатному соку, намеченный на октябрь и постоянно откладываемый по техническим причинам. Многочисленные агенты - почти все девушки, имевшиеся в наличии, - готовились нагрянуть к ничего не подозревающим домашним хозяйкам с картонными лотками, подвешенными, как у продавщиц сигарет (Мэриан шепнула Люси, что надо бы их всех перекрасить в блондинок и одеть в боа из перьев и сетчатые чулки); на лотках должны были стоять картонные чашечки с настоящим, баночным томатным соком и картонные чашечки с порошком, а также кувшинчики с водой. Домохозяйке предстояло выпить баночного соку, затем на глазах у почтенной публики проследить, как агент растворяет в воде порошок, и затем попробовать получившийся сок; ожидалось, что на клиента произведет неизгладимое впечатление быстрота и легкость приготовления сока. "Одно движение - и сок готов!" - было написано на пробном наброске рекламного плаката. Если бы этот опрос провели в октябре, возможно, он удался бы.
К несчастью, снегопад, который грозил городу в течение пяти серых, затянутых тучами дней, начался именно нынче утром в десять часов. И это был не мягкий приятный снегопад - и даже не легкая метель. Нет, разразился настоящий буран! Миссис Боуг попыталась воззвать к высшим инстанциям, умоляя отложить проведение опроса, - но тщетно. "У нас работают люди, а не машины, - громко говорила она в телефонную трубку, стараясь, чтобы ее подчиненные по другую сторону стеклянной перегородки слышали ее голос, - сегодня немыслимо выйти на улицу!" Но приближался последний срок: опрос так давно откладывали, что дольше медлить было нельзя, тем более что отсрочка на один день означала практически три потерянных дня - ввиду приближающегося рождества, которое всегда мешает работе. И паства миссис Боуг с робким блеянием отправилась сражаться с бураном.
Вскоре контора стала похожа на базу спасательной экспедиции. Не переставая трещали телефоны: звонили злополучные девицы. Машины агентов, не запасшихся антифризом и снеговыми шинами, не выдерживали напора разбушевавшейся стихии: их заносило, крутило, они застревали в снегу, дверцы прищемляли на ветру замерзшие руки, крышки багажников били девиц по головам. Легкие бумажные стаканчики не могли сопротивляться порывам ветра: их сдувало с лотков, они опрокидывались, и кроваво-красная жидкость выплескивалась на снег и на самих агентов, а если бедняжкам все-таки удавалось добраться до входной двери, то и на опрашиваемую домохозяйку. У одной девушки лоток взмыл вверх, как воздушный змей. Другая, пытаясь уберечь свой лоток, несла его под пальто, но ветер повалил ее, и вода и сок промочили ей платье. В одиннадцать часов агенты уже начали возвращаться в контору - с дико всклокоченными волосами, вымазанные красным и либо обескураженные и извиняющиеся, либо - при соответствующем темпераменте - надеющиеся, что кто-нибудь все-таки восстановит их веру в полезность и необходимость научно подготовленных опросов. А миссис Боуг пришлось отвечать еще и на вопли ярости, доносящиеся с Олимпа: верхнее начальство отказывалось признавать существование бури, которую породило не оно. Следы этого бурного утра все еще явственно проступали на лице миссис Боуг, тоже участвующей в праздничном чаепитии. Когда миссис Боуг притворялась взволнованной или расстроенной, она на самом деле была спокойна; но теперь, пытаясь выказать невозмутимое спокойствие, она напоминала даму из женского клуба, в шляпке с цветочками, которая произносит трогательную благодарственную речь, ощущая, как некое насекомое - вероятно, сороконожка - ползет по ее ноге.
Мэриан перестала вслушиваться в разговоры, и голоса, наполняющие комнату, превратились в ровный бессмысленный плеск. Она доела бутерброд с вареньем и подошла к столу за кусочком торта. У нее разыгрался аппетит при виде стола, который ломился от кремов, печений, пирожных, тортов и всей прочей обильной, тяжелой, глазированной, жирной и сладкой пищи. Когда она вернулась с кусочком бисквитного торта, оказалось, что Люси перестала болтать с Эми и уже успела заговорить с Милли; Мэриан, усевшись между ними, оказалась вовлеченной в разговор.
- Ее соседи просто не знали, что делать, - говорила Люси. - Не скажешь ведь постороннему человек ку, что вам пора вымыться! Неудобно, да и невежливо.
- А в Лондоне еще такая грязь! - сочувственно сказала Милли. - К вечеру воротнички у мужчин совершенно черные от сажи.
- Они терпели, но чем дальше, тем ситуация становилась хуже. Дошло до того, что им стало стыдно приглашать к себе гостей…
- О ком это вы? - прервала ее Мэриан.
- О той девушке, которая жила с моими друзьями в Англии. В один прекрасный день она перестала мыться. В остальном она была вполне нормальная, только не мылась, даже голову не мыла и не меняла белье; ей не решались напоминать, потому что в других отношениях она была совершенно нормальная. Но, очевидно, это все-таки была болезнь.
При слове "болезнь" Эми обратила к ним свое узкое, востроносое личико, и вся история была заново рассказана для нее.
- А что было дальше? - спросила Милли, слизывая с пальцев шоколад.
- Дальше было настоящее бедствие! - сказала Люси, изящно расправляясь с кусочком слоеного торта с фруктовой начинкой. - За три или четыре месяца она ни разу даже не переменила платье.
- Не может быть! - раздалось с обеих сторон.
- Во всяком случае, это продолжалось не меньше двух месяцев, - уступила Люси. - И они уже собрались попросить ее принять ванну или переехать. У них, знаете ли, терпение лопнуло. И вдруг она является домой, все с себя снимает, сжигает и принимает ванну. И с того дня она стала абсолютно нормальная. Вот так!
- Странная история! - разочарованно сказала Эми. Она рассчитывала услышать о тяжелом заболевании, может быть, даже об операции.
- Все они там, за границей, какие-то неопрятные! - сказала Милли светским тоном.
- Но она была здешняя! - возразила Люси. - Из хорошей семьи, воспитанная. Не может быть, чтоб у них не было ванной! У них всегда было опрятно и чисто в доме.
- Такое, в сущности, со всеми может случиться, - философски заметила Милли. - Нелегко совсем молоденькой, еще незрелой девушке в чужом краю, далеко от дома.
- По-моему, это болезнь, - сказала Люси. Она выковыривала изюминки из куска рождественского пирога, готовясь его съесть.
Мэриан принялась играть со словом "незрелая", поворачивая его и так, и этак, точно забавную ракушку, найденную на морском берегу. Это слово ассоциировалось с недозревшим колосом и с разными растениями, с овощами и фруктами. Девушки, значит, бывают совсем зеленые, потом зреют и формируются. Покупают одежду для сформировавшейся фигуры. Другими словами: для толстух.