Всё, Люций, в жизни перевернулось, перепуталось и перемешалось. Белое, чёрное, красное, голубое и розовое. Жизнь стала серо-буро-малиновая. Цвет отвратительный. Раньше всё было проще. Только три цвета. Белое – хорошее, чёрное – плохое, и красное – любовь к родине. Без полутонов и пятидесяти оттенков серого. А теперь даже трудно определиться, на чьей я стороне. Мне вот, Люций, ночью мысль пришла: а вот если бы впрямь все мужики геями стали – стало бы меньше войн и преступлений? Пусть лучше жопы рвут друг другу по взаимному согласию, чем лишают друг друга жизни и насилуют сопротивляющихся женщин.
Раньше и правда без мужиков было никак – ни детей зачать, ни поля вспахать. А теперь без них вполне можно прожить. Сперму из банка взять. От самого умного и красивого. И вырастить детей можно одной. Я вот вырастила. А для чего? Для того, чтобы моя девочка страдала по какому-то мудиле с перекошенными мозгами? Это несправедливо! Несправедливо! А сколько у неё одиноких подружек! Все в поиске. Жизнь-то проходит. Детородный возраст короток. Вот объединилась бы она со своей подружкой Лялей, с которой сейчас в Турцию поехала, родили бы по ребеночку и воспитали вдвоем. Господи, что я такое говорю?! Хорошо, что никто, кроме тебя, не слышит. Но мне так хочется, чтобы моя девочка была счастлива. И чтобы у меня был хорошенький и умненький внук. Или внучка. Пока я ещё не одряхлела и могу радоваться маленьким детям. Я же теперь буду совершенно свободна. Я бы помогала. Сейчас же всё так легко: детское питание – какое хочешь, памперсы опять же, не надо пеленки десять раз за ночь менять. И стирать их потом целый день натертым на терке детским мылом. И гладить с двух сторон. А какие теперь для детей одежки! Закачаешься! Лучше, конечно, родить девочку, для девочки выбор в магазинах больше. Ей прически можно делать, банты вязать. Эх! А пока у нас с Катей одно общее занятие на двоих – депрессия…
Так не пойдет, Люций. Нельзя раскисать. Надо жить в предлагаемых обстоятельствах, других же нет. Завтра наберусь мужества и снова пойду в школу. Осталось всего ничего. Дотяну как-нибудь. Сейчас вот встану и пойду готовиться к урокам. Надо достойно завершить дело всей жизни и поставить на школе точку. Я права, Люций? Конечно, права. А потом займусь собой. На йогу пойду или на танцы живота. Представляешь меня, трясущую бедрами? А чего мне будет стыдиться? Я уже не буду училкой. Освобожденная от школьных рамок приличия женщина третьей молодости! Как тряхну стариной, все попадают… А ещё в Интернете зарегистрируюсь на сайте знакомств. Вколю ботокс и буду ходить на свидания. И не буду бояться, что мои ученики найдут мою страницу и будут смеяться надо мной. Не будет их у меня больше. Ни драчливого Нгуэна, ни кровопийцы Сутягина, ни язвы Клещинского, ни этой ведьмы Кулаковой. Пусть теперь они другим нервную систему портят. А я – на свободу с чистой совестью! Отпахала весь срок, от звонка до звонка!
Фу, Люций, как ты линяешь! Всё бельё теперь менять придётся. Вот, называется, зазвала кота в постель. Теперь буду стирать последствия.
Саша и Маша
– Саш, это ты там пришёл?
– Я.
– Ну проходи, садись, у меня есть для тебя новости, если ты вдруг не в курсе.
– Хорошие новости?
– Просто отличные.
– Ну давай, рассказывай.
– Мне Маргарита сегодня звонила.
– Какая Маргарита?
– Директриса из Танькиной школы.
– А. И что?
– Кох восстановили на работе. Она вернулась в школу.
– Маш, ну ничего страшного. Таньке осталось пару недель всего, как-нибудь дотянем.
– А хочешь знать, почему Кох восстановили?
– Почему?
– Она представила справку о беременности. На момент увольнения у неё было восемь недель. А беременных по законодательству увольнять нельзя. Так что позволь тебя поздравить! Ты всё-таки будешь отцом ещё раз.
– Сначала пусть докажет, что это я – отец её ребенка!
– Пройдет генетическую экспертизу и докажет. В общем, залетел ты.
– Блин!
– А ведь я, Саша, тебя предупреждала о её намерениях.
– Маш, но давай откровенно. Ведь это ты меня к ней послала. Два раза. Я ведь упирался, как мог. А ты настаивала!
– А презервативами пользоваться тебя мама не учила?
– Не трогай мою маму! Я подумать не мог, что идя к учителю в школу я должен позаботиться о контрацепции!
– А вы что, прямо в школе?!
– В первый раз – да. Она затащила меня в подсобку с матами и там отымела!
– А ты, наверное, кричал "Насилуют!" и вырывался…
– А я понял, что сопротивление бесполезно. Что разумнее расслабиться и получить удовольствие.
– Ну вот, расслабился, теперь понапрягайся!
– Маш, это что же получается? Она моего ребенка кошмарить будет?!
– Кошмарить она будет тебя. А с ребенком, может быть, обойдется. Всё-таки не чужой.
– Девчонки знают?
– Не знают – узнают. Такая информация распространяется со скоростью света.
– Бедная Танька! Вечно ей достается.
– Да уж.
– Может, мне поговорить с Ниной?
– С кем?
– С Кох. Её Ниной зовут.
– О чём ты с ней говорить собираешься?
– Денег ей предложу. Чтобы в школе не появлялась до конца учебного года. Может же у неё быть токсикоз.
– Может.
– А ты с Маргаритой поговори, попроси не распространяться.
– Поговорю.
– Главное, чтобы моя мать не узнала. Зачморит ведь меня.
– От меня не узнает. За остальных не поручусь.
– А ты что, сообщила своим родителям?
– Нет, конечно. Я не хочу опять в больницу маме супчики носить.
– А кто-же тогда остальные, за которых ты не можешь поручиться?
– Саша, Москва – город маленький. Все всё знают. Доброжелатели найдутся, в этом можешь не сомневаться. Это же не шило в мешке, и даже уже не эмбрион, а целый ребенок.
– Отправлю-ка я её на время в какой-нибудь далекий круиз.
– Кого?
– Мать.
– Ага, в Антарктиду…
– Почти. По Средиземноморью. Недели на три.
– Смешно.
– Что смешно?
– Такой большой мальчик, уже сорок лет, а всё ещё боишься мамки.
– Ничего смешного, Маша. Это пожизненное испытание. Рок. И боюсь, мой сын повторит мою судьбу.
– А с чего ты взял, что у Кох непременно родится сын?
– Ну не дочь же! У таких дочери не рождаются. Не должны рождаться.
– А если всё-таки дочь?
– Отберу через суд. Докажу её несостоятельность как матери. Есть все шансы, что суд присудит ребенка мне. У меня полная семья, хорошее материальное обеспечение…
– Да?! А ты меня спросил? Ты спросил меня, хочу ли я воспитывать ребенка Кох?!
– Маш, но ты ведь гуманистка. Ты же не оставишь мою малышку на растерзание её железобетонной мамаше!
– Оставлю.
– Маша!
– Что "Маша"? Я своего ребенка родить хочу, понимаешь? И воспитывать его. Или её. Я не хочу заниматься девочкой с дурной наследственностью, к тому же рожденной без желания её отца. У неё есть все шансы стать малолетней шлюхой.
– Не смей проецировать дурное будущее для моей дочери!
– Ладно, я молчу. Звони ей!
– Кому?
– Кох, конечно! Предлагай отступные за прогулы по состоянию здоровья.
– Да, уже иду.
– Куда?
– Звонить.
– У тебя же телефон в кармане.
– Маша, ты что, хочешь, чтобы я разговаривал при тебе?!
– А почему нет?
– Ты хочешь положительного результата?
– Хочу.
– Тогда позволь мне поговорить с ней наедине.
– Не позволяю.
– Маш, ну что ты так себя ведёшь? Да, у нас проблема. Большая. И общая, если мы с тобой семья.
– Ладно, Саш. Я просто в стрессе. Я всё понимаю. Иди.
Из дневника Тани Шишкиной
22 мая
Сегодня в школе был "последний звонок". И не просто очередной "последний звонок". А последний-распоследний. Нашу школу сливают. Совсем. Со школой здоровья. Но учиться здоровью у нас никто не хочет, поэтому ученики разбегаются по другим школам. А наших учителей отправляют на пенсию, потому что все они уже старые. Так Полина Григорьевна нам сказала по секрету. Все прощались со всеми. Директриса сказала напутственное слово. Потом по очереди выступили учителя. Все рыдали. Даже некоторые пацаны. Даже Клещинский делал вид, что у него в глаз что-то попало. Мамы обсморкали весь запас бумажных платков. Первоклашки – и те плакали, за компанию. Можно подумать, что все мы жили как души в Раю, без разборок и конфликтов. И вдруг нас всех изгнали из Райского сада и велели жить на грешной земле, как когда-то Адаму и Еве. Натолкали в нас учителя плоды познания, Бог разозлился и на них и на нас, и указал всем на выход:)
Мне тоже почему-то было грустно. Хотя я должна была радоваться. Я так долго ждала, когда же кончится эта мутотень. Ну вот, она закончилась, и я должна прыгать от счастья. А я не прыгаю. Мне не хочется расставаться с Соней. И я не знаю, как я теперь буду жить без очков Нгуена. Я, конечно, сходила к памятнику Пушкина и попросила его дух простить мне мое осуждение Татьяны Лариной и освободить меня от моей дурацкой любви. Но он, походу, не простил. Потому что я всё равно фанатею, когда вижу Нгуена. Мне всё время хочется поцеловать его в макушку. Ужас!
Даже не радует, что папа сегодня с утра заплатил мне за посещение школы с января по май десять тысяч. Хотя должен был только девять двести. С учётом пропущенных дней. Так Ленка сказала. Она всё высчитала. Мне было так фигово, что я не помню, куда я положила деньги. Надо будет поискать. Я уже попыталась порыться в ящиках стола, но там столько фантиков и бумажек, что поиски могут затянуться надолго. А у меня совершенно нет времени – надо готовиться к экзаменам. Но меня так ломает! Я буду сдавать русский, математику и английский, но не уверена ни в чём. У меня голова так устроена, что сегодня помню, а завтра могу забыть, а послезавтра опять всё вспомнить. Мама меня даже обследовала у врачей, они говорят – это индивидуальная особенность моей памяти. Такое случается, ничего страшного. Но почему людям с такой памятью не дают освобождения от экзаменов? Это было бы справедливо.
А Ленка говорит, что я должна быть счастлива, что могу спокойно сидеть дома и готовиться к экзаменам. В отличие от некоторых. Некоторые: это Сутягин и Клещинский. Их после "последнего звонка" загребли менты. Сутягин принес в школу сигареты с марихуаной, которые его отец привез как сувенир из Голландии, и предложил Клещинскому выкурить за школой "трубку мира". Они весь год цапались как кошка с собакой, а перед расставанием решили помириться. И пока бабушка Клещинского и мама Сутягина вытирали слезы и помогали Полине Григорьевне убирать столы после чаепития, они по-тихому слиняли из зоны видимости. За школой их и повязали. Я сама не видела, мы с девчонками уже уехали гулять на Арбат. Это Лева Шкаликов эсэмэснул Наде Беленькой, а она рассказала всем нам. Но как менты узнали, что именно они курят?! И откуда вообще взялись за школой менты? Ленка говорит, что Сутягину грозит тюрьма, потому что он оказался распространителем наркотиков. Я, конечно, не люблю Сутягина, но всё же мне его жалко. Такое попадалово!
У Ленки "последний звонок" прошел без всяких косяков, если не считать за косяк свалившийся на выпускников пыльный задник. Задник накрыл весь одиннадцатый "а", когда он выступал на сцене с прощальной песней. Фотки получились очень ржачные. Как будто гигантский спрут. Все захохотали, грустное настроение улетучилось. Одиннадцатый "б" полез под задник уже специально. Все говорили, что это дух школы не хочет отпускать своих учеников. Няшно!
Но я Ленке не завидую. Её на прошлой неделе бросил её хорист. Как раз перед отчётным концертом хора. Сказал, что она для него слишком старая. Опомнился! А раньше-то он каким местом думал? Но Ленка такая стойкая! Плакать начала только на следующий день, после того, как закончила выступать. Чтобы не испортить пение набухшим носом. Все подумали, что она переволновалась во время концерта. Мама Ленку сначала утешала, а потом принялась плакать вместе с ней. Мама, походу, никак не преодолеет душевный кризис, хотя, казалось бы, сколько уже можно?! Это так неловко – плакать при посторонних.
Вообще, мама с папой оба на нервах. То кричат друг на друга по пустякам, то шепчутся непонятно о чём. Какие ещё у них могут быть секреты? Всё тайное уже проявилось. Они поссорились, потом помирились. Ну и хватит нянчить свои эмоции! Пора уже обратить внимание на наши проблемы. Мы же их дети. У нас на носу ГИА. Ленку к тому же бросил парень. Как-то мы не чувствуем родительской поддержки. И нам до сих пор не купили платья для выпускного. А выпускной уже через три недели. И летние планы до сих пор неясны. Нам в школе велели написать, где мы будем проводить время летом, конкретно по месяцам. И, хотя я ухожу из школы, мама просила меня пока никому этого не говорить – она сама скажет после экзаменов, поэтому я должна заполнить список. А я не знаю, где я буду отдыхать летом! Так и написала: "Не знаю". А хотелось бы знать. Если мы с Ленкой опять поедем в английскую летнюю школу, пора уже заниматься британскими визами. Делать это нужно заранее. А то получится, как в прошлом году: нам дали визы, когда все сроки уже вышли, и нам пришлось остаться в Москве и торчать на даче.
И надо распределить бабушек. Обе хотят побывать на выпускном вечере. Логичнее, если ко мне придет мама и бабушка Ира (с дедушкой Жорой). Потому что, если на выпускной ко мне придёт папа, то все забудут про выпускной, и будут пялиться на него и сплетничать. А бабушку Женю в мою школу вообще впускать нельзя. Мало ли что она там разнюхает? Такого, чего даже я не знаю. И потом обрушит информацию на наши головы. Кстати, вчера я видела в школе Адольфовну. Когда проходила в буфет мимо бухгалтерии. Интересно, зачем она приходила, если она давно уволилась? Лишь бы только не столкнулась с моей мамой. Если у мамы бабушкина наследственность, она может вцепиться Адольфовне в причёску. Но Адольфовна сильнее и моложе. Поэтому неизвестно, чем может кончиться такой бой. Маме сейчас лежать в больнице совершенно некогда. Да и жалко маму – хватит ей уже стрессов.
Полина Григорьевна, как обычно – с котом
Катюша! Катюша! Ты дома? Я, наконец, пришла! Ты, наверное, волновалась. Ну, у меня как обычно, с приключениями. Сейчас всё расскажу! Люций, это ты! А где наша Катя? Ушла… "Мама, закрой дверь на ключ. Буду поздно. Ужинать не буду, не волнуйся, ложись спать, споки-ноки!". Ну и хорошо. Ну и правильно. Пятница, конец мая, самое время. Она, наверное, в клуб пошла, сальсу танцевать. Танец парный, и для осанки хорошо. А то совсем было согнулась с этим козлом Гошей. Да хоть брейк, лишь бы дома не сидела. Правильно я её в Турцию отправила: посвежела, поправилась, другим человеком вернулась. Ей хорошо, и мне радость.
Люций, ты что своими когтями за мое парадное платье цепляешься? Затяжки сделаешь! Когда я теперь смогу себе новое парадное платье позволить? Неизвестно. На пенсию не разгуляешься. Тебе, Люций, лишь бы поесть. Погоди, переоденусь и накормлю. Я вот тебе сейчас такое расскажу, у тебя весь аппетит улетучится. Ты знаешь, где я сегодня была? В отделении полиции. С "последнего звонка" и прямо в отделение. Впервые в жизни побывала в полиции. В милиции случалось когда-то. А с тех пор, как милицию переименовали, не случалось. Подгадил мне Сутягин. Всё впечатление от распоследнего звонка испортил. Но себе-то подгадил куда больше. Знаешь, до чего додумался, стервец? Принес в школу сигареты с марихуаной! Наркотик! Решил раскурить с Клещинским трубку мира, помириться напоследок.
Думал так: курнут и разбегутся. А не вышло. Прибыл наряд полиции, и их обоих повязали. Оба от изумления и марихуаны глаза вытаращили, да так с вытаращенными глазами в отделение их и доставили. Мы с Маргаритой, директрисой нашей, тоже глаза вытаращили, хотя и без всяких наркотиков. Откуда, спрашивается, в полиции узнали, что за школой кто-то курит что-то, не дозволенное уголовным кодексом? Маргарита потихоньку этот вопрос старшему наряда задала. И знаешь что? Он сказал, что им поступил анонимный звонок, что, мол, в за школой идет распространение наркоты. Но номер телефона они зафиксировали. И с нами поделились, чтобы мы были в курсе, кто у нас стукачок. Знаешь, кто? Не догадаешься. Мы и сами опешили. Тихий мальчик Андрюша Царьков. Я, может быть, тебе о нём никогда и не говорила. Незаметный, как радиоволна. Без специального приемника в классе не обнаружишь. Похоже, решил напоследок отомстить Сутягину за то, что помыкал им столько лет. Отомстил на полную катушку!
Ну, а поскольку наркоманы наши несовершеннолетние, то бабушка Клещинского и мать Сутягина поехали в отделение их представителями. А я в качестве свидетеля. Хотя я ничего не видела, мы с родителями столы убирали после чаепития. Бабушка Клещинского матери Сутягина такой скандал закатила! Её даже из отделения вывели на улицу. А она на улице стала громко кричать, что внук её не виноват, что его насильно курить заставили. А Клещинский, видно, услышал бабушкины вопли и написал в показаниях, что Сутягин его принуждал к курению. Клещинского освободили. А потом матери Сутягина тихо шепнули, во что обойдется свобода её сына. Знаешь, сколько теперь стоит отмазать наркодилера? Сто тысяч рублей. Я уж не стала ждать, когда папа Сутягин встретится где-то в условленном месте и передаст посреднику деньги. Это уже меня не касается. Поделом ему! Будет в следующий раз думать, какие сувениры домой привозить.
На, ешь свои сердечки! Себе я рагу разогрею. И валерьянки махну в качестве аперитива. Сердце опять колотится. Твое здоровье! Ну, вот и всё. Плохо ли, хорошо ли, но звонков в моей жизни больше не будет. Осталось только отвести своих ребят на экзамены, а потом получить и зафиксировать результаты. Надеюсь, никто из моих не додумается зайти на экзамен с мобильным. А то ведь был в прошлом году прецедент. Один мальчик, такой же вот Андрюша Царьков, заметил у переднего соседа телефон в заднем кармане джинсов. И настучал комиссии. Соседа вывели. Хотя тот клялся, что телефоном не пользовался. Когда стали разбираться, зачем мальчик настучал на соседа, оказалось: чтобы иметь официальное обоснование для повторной сдачи экзамена, если его результат ему не понравится. Вот дети пошли! Надо будет ещё раз про телефоны напомнить и карманы все осмотреть, а то ведь потом замучаемся решать проблему.