Валичка игриво рехнул, словно молодой поросенок, быстро мигнул Мелите.
- Те-омные вы люди, мамаша! Живете, ничего не замечаете… А ведь царь-то бытюшка - это я самый и есть!
Португалка встала, - и, загребя его за плечо, развернула к себе. Близко-близко осмотрела лицо.
- Не-е… Вре-ешь… У царя-то - вона какая борода доложна быть! - провела ладонью по животу. - А ты… врешь, зараза, как сивый мерин. У-у, обормот, болтун!
Она погрозила Валичке кулаком, и быстро пошла к своей избе.
- Напрасно ты так шутишь, - молвила Мелита. - Не надо здесь так шутить.
- Что, опасно? - хохотнул Валичка.
- Опасно, не опасно… Всяко может случиться. Ты-то человек по рождению городской - а я здесь выросла, знаю.
- А-ай… - он махнул рукою, но вдруг насторожился: - Ах, Господи, опять нарисовался…
Это Иван Носков молодцевато, подбоченясь, выруливал под Мелитины очи. Бережно взял ее ладонь, прижал к груди:
- Сударушка моя! Иди ко мне жить!
- Ну, вот еще! - нотариус запламенела щеками, вырвала руку - но, однако, не уходила: ждала, что скажет Иван дальше.
- Чего это ты вдруг? - спросила она.
- Да не могу больше! У меня тутока, в пяти верстах, ферма стоит. Говорил вроде: перва-то баба давно от меня ушла, я еще в совхозе робил. И сына бросила. А я, по правде-то, не в обиде тогда был: да кому и нужон-то: вахлак, нищета! А как слободу-ту крестьянину объявили - "Э-э, - думаю, - теперь… не так пойдет… докажу я вам…". Землю, трактор, плуги выдрал… машинешку худенькую… Все продал, пузо рвал… пять коров с быком завел… Э, мо, гляди теперь на меня: богатой, хозяин!.. Сараишко, избу большую старую наладил… Поверишь ли: три раза жгли! Своя же нищета жгла, старые мои корефаны: кулак, мо!.. А ведь я их не угнетал: все на своем да сыновом горбу. А они - то жгут, то крадут… а, и вспоминать-то… Сверху власти упали: кто взятку, кто налог просит… Прокурор как-то приехал, и толкует впрямую: давай, мо, поросенка! Разве он раньше-то такое себе позволил бы?..
- Короче, разорили? - участливо спросила Набуркина, вдоволь наслышанная о подобных историях.
- Да не-ет!.. Я ведь мужик-от розумливой! Рупь считаю, да пять в уме держу. Своя бугалтерия. Забогате-ел! А потонул мой карапь от иной пробоины. Жже-н-н-нился я, вот!! Жэньшына была… уч-чительница, што т-ты-ы!.. А тогда работала в районо. Приехала как-то нашу школу глядеть - да запозднилась, не успела на автобус-от. А я тогда школе-то помогал маленько: дровишек там, тесу подкину… Вот выгружали у школы тес-от, гляжу - она с остановки бредет: не успела, стало быть. Подошла, разговорились: мо, не подбросите? А у меня как раз каретка второй и третьей скоростей полетела, машина-то - барахло, старье взял… Я и толкую: поедем-ко ко мне. Пять верст как-нибудь допилим. Чего вам по избам торкаться, в Потеряевке вашему постою никто рад не будет: и густо, и бедно народ живет. А у нас - полна чаша! Пока отдыхаете, мы ремонт сделаем, да завтра вас с ветерком и укатим! Ну, ей и самой интересно стало: какие это такие люди - фермеры? Поехали. Мизгири-то помнишь? Там деревушка ране стояла, а теперь токо мы с Сашкой… Накормили ее, ликеру немецкого поднесли, на рыбалку утром сводили… "Как, - говорит, - хорошо здесь у вас. Чисто, спокойно, экологически безопасно… Всю жизнь мечтала в подобном месте поселиться". "Дак оставайтесь, - отвечаю ей. - Мне как раз хозяйка нужна". А я уж знал, что она холостая, бездетная, и в годах. "Подумайте, мо, а я к вам как-нибудь заеду, потолкуем еще". Короче, через пару месяцев зарегистрировались чин-по-чину, переехала… Дак што ты думаешь: сразу пить, зараза, учала! Видно, привыкла так женско-то одиночество глушить. Ну, и я-то на радостях перво время без бутылки за стол не садился… Сано тоже - рюмочка за рюмочкой… И по-ошли у нас дни златыя! К хозяйству она вопше никак не прилежна была, да я и не угнетал: лишь бы бабой в дому пахло. А она ведь - образованная, сволочь, вон нам кака честь! Н-но-о… Утром опохмелимся, в обед бутылку, а вечером уж - до карачек… Сано-то, по молодости, валять ее начал, по сеновалам, а ежли уеду, или пойду куда-то - дак и в избе… Я как это понял - отрезвел немного: ну-ко вали давай, кричу, отсель! А она толкует: нет, милок, ты мне законной муж, хошь разводиться - делись! Ведь я все ваши законные и незаконные доходы знаю, свою долю давно вычислила. Я только в район сунусь - так вас налоговые органы в клочки разнесут! Прикинул: верно, твоя, шишига, правда… Вот задача! И - что делать, скажи? Убить тут ее, да закопать подальше? Дак ведь она не забродная бомжиха - искать начнут. Нет, тут дело стопроцентно тюремное. А, - думаю, - пропадай все пропадом! Моя вина, моя и беда. Да ка-эк это мы з-загудели-и-и!.. Очнулся я через год - и-и-и… Живу в бане, дом на дрова разобран, ферма сгорела, на подворье ни единой железки, лохмотья на голом теле… Бат-тюшки, а родня-то вся где?.. А мне окружные люди бают: баба твоя, учительница, померла от запоя, сын Сашка три года общего режима отбывает за кражу водки из сельповского магазина, - пора бы и тебе, скотина, куда-нибудь за ними отправиться, чтобы белым светом больше не мутил… Вот так вот, Меланьюшка-матушка…
- Ну и как… теперь? - спросила Мелита. Валичка слушал Ивана, открыв рот: в какие бездны увлекла человека судьба!
- Да ничего… - Носков цыркнул слюной. - Отстроился. Помаленьку и руки, и голову в порядок привел. В совхозных мастерских не все еще, оказывается, растащили: я тракторок из лома собрал, машинешку сгондобил… Сараи снова поставил, скотину завел. Так што снова в богатеи выхожу - уж и палить пытались недавно, во какое дело! - гордо произнес он. - Скоро Сашка освободится - з-заживе-ом!
- В добрый час, Ванюша! - Набуркина тронулась с места. Иван загородил ей дорогу:
- Нет, обожди! Я же толкую: баба мне нужна! Ну не могу я один! А ты мне еще до армии нравилась. Помнишь, как фокстрот да танец-бабочку плясали?
- Да что же мне там делать, в твоих Мизгирях, Вань? Не боишься, что и я там сопьюсь? У меня ведь высшее образование.
- Да спивайся - подумашь, велико дело! У меня денег много. И наплевать на образование. У той профуры тоже было.
- Так ведь и ты следом опять полетишь, - мало тебе одного-то раза?
- Ну и полечу, - не унимался фермер. - Когда-нибудь да ведь и опомнюсь! Как вот теперь.
"Нет, с ним невозможно", - подумала Мелита, и привела последний довод:
- Какой ты, Ваня, нескромный. Говоришь такие вещи - а ведь я здесь не одна… Я со спутником. И у нас отношения.
Постников приосанился, нахмурил глазки.
- Этот-то?.. - Носков усмехнулся. - Ну, его-то мы мигом усмирим. Видишь ножик, мужик? - он похлопал себя по сапогу. Там из голенища торчала ручка здоровенного кесаря. - Давай-ко дуй отсель, пока трамваи ходят. Моя будет баба.
- Ах! - визгнула Мелита. - А ну вынь! Вынь немедленно! И дай, дай сюда!..
Когда они удалились, выполз из проулка вор Ничтяк. И задумался: куда идти? Больно не хотелось появляться перед Крячкиным, объяснять обстоятельства прошлой ночи…
НОЧИ, ПОЛНЫЕ ОГНЯ
Прошлую ночь, как умница-читатель догадался уже, вор провел в Малом Вицыне. Цель была ясна, задача вполне определена: кража из музея. Наколку Крячкин дал верную, где что лежит, висит - объяснил внятно, - стало быть, чего же тут рассуждать? Надо дело делать. Алик оделся попроще, чтобы не выделяться среди людей, и рванул в райцентр. Провалялся вечер в кустах возле пруда, и около часу ночи - двинулся на дело. Привычно отключил сигнализацию, сдернул замок, по черному прохладному коридору скользнул к другой двери…
Опутя - Никола Опутин, подручный местного авторитета Мити Рататуя - коротал как раз время в дежурке райотдела, играя на "носы" в карты с сержантом Ядовиным - одним из милицейских братьев-близнецов. Сам дежурный, лейтенант Помуевич, убрался спать в красный уголок.
Когда мелко тренькнуло на пульте, Ядовин покосился на лампочки и сказал:
- Опять музей отключился. С-сука, нет покою…
- Не поедешь?
- На чем? С вытрезвительскими я и связываться не стану, а больше машин нету. Только одна и есть на ходу, да и у той бензина - по нулям.
- Кончай… Мы же даем вам бензин.
- Ну правильно… Вот начальник с прокурором на том бензине и рванули рыбалить. А я бегом, как лось, по этим сигналам бегать не нанимался. В музее вся проводка худая, вот ее мыши и рвут. Какой дурак туда ночью полезет? Недавно вон лапти украли - так ведь это смех…
- А я схожу всеж-ки, - Опутя поднялся. - Гляну - может, чего… Проводку-то ведь мы сменили, ты разве не в курсе? Все равно пора точки обходить.
"Ну конечно! - вспомнил сержант. - У них же там склад!" И окончательно успокоился: за своим добром подданные Рататуя доглядывали серьезно.
- Приходи, - сказал он. - Еще поиграем. А то ночью - скука смертная.
Никола вышел в ночь, поежился, и зашагал по скудно освещенной улице. Заглянул к киоскам - там все было нормально. У "нон-стопа" какой-то бухарик ковырялся в карманах, считал деньги, и все никак не мог наскрести на самую дешевую бутылку. Опутя постоял рядом, перемигнулся с продавцом Вадиком Дуней.
- Сколь не хватает-то - ты, кент?
- Двес-сти… писят…
Опутя достал кошелек, сунул в окошко Вадику три синих сотки:
- Ладно, отпусти ему… Только ты давай дуй отсюда, паря, на всех парах. Если через пятнадцать секунд будешь еще в зоне моей видимости - не обижайся. Понял предупреждение? Все. Время пошло.
- Пива дать? - высунулся Дуня.
- Нет, побегу. Что-то в музее… не контачит.
- Да, чепуха какая-нибудь.
- Все равно. Орднунг ист орднунг. Случись чего - Митя кишки на руку намотает, да ка-ак дернет!..
- Ну, бывай…
В отличие и от казенных сторожей, и милицейской вневедомственной охраны, Митина гвардия несла обязанности трезво и основательно: Рататуй сам пил редко, мало, и в общем-то, к этой человеческой слабости относился терпимо, однако закон держал такой: пей, пожалуйста, если хочется, - но когда тебе надлежит по работе быть трезвым, а ты оказался пьян - беда!..
Осторожно подкравшись к большому деревянному дому, Никола приник ухом к стене; прислушался. Вроде тихо. Отлепился - и тут же уловил исходящее из-за штор мигание слабого огонька: видно, горела спичка. Словно барс, тихо и стремительно, метнулся Опутя ко входу! Тут уж надо было действовать круто: не возьмешь кента - можешь той же ночью сваливать из города, Мите такие работники не нужны, он их презирает. Лучшие же друзья отобьют тебе почки, вылущат зубы - и иди, гуляй, рванина! А куда? На пуговичную фабрику, мантулить да химию нюхать? Нашли дурака. Да он еще в армии зарекся работать после дембеля. И ему повезло: зацепился. Правда, на самом низу, на подхвате, и Рататуй особенной денюжкой пока не баловал, ну дак ведь - пока! Стоит продвинуться чуть повыше - и там уже пойдут другие расчеты. А продвинуться можно лишь двумя путями: или долгой безупречной службой, или - поступком. Долгая служба - понятие унылое, почти бюрократское, а поступок - кто тебе его разрешит? Это не совок, где, как говорится, в жизни всегда было место подвигу, в этой среде свои взгляды на то, кому что положено.
И вот - как-кая удача, Господи! Опутя вихрем взметнулся на крыльцо, ощупал взломанный замок. Тихо-тихо, как учили в десантном полку, проник в небольшой закуток перед дверью в экспозицию. Там располагался Митин складик; Никола ощупал дверь, - следов проникновения не было. Он хихикнул: неужели какой-то дурак действительно полез в музей? Н-ну, кенты… Делать, однако, нечего: вора надо задерживать. Здесь ихнее помещение - значит, это их территория, всякий чужой подлежит удалению и наказанию. Упусти его сейчас, а он в другой день одумается, да и - разведку-то провел! - полезет туда. А это уже такое ЧП… Не кража ведь из сельповского там, государственного магазина или универмага, когда персоналу и руководству наплевать, в-общем - что, сколько украли, не ихнее ведь! У Мити за каждой вещью и копейкою был дозор, строгий спрос и за вещь, и за копейку. Могли убить, могли покалечить, могли отпустить душу на покаяние: но это редко, если вина была совсем уж случайная, без умысла и на глупую голову. И, ясное дело, малый ущерб.
Конечно, если пострадал лишь музей, а склад остался цел, Рататуй не стал бы убивать или калечить Опутю: он старался быть по возможности гуманным с подчиненными, - а то ведь и сами могут прибить, озлобившись и сгруппировавшись! Впрочем, с группой-то как раз можно разобраться, кто-нибудь да стукнет, а вот одиночки - они непредсказуемые. И судьба Николы была бы - вечный подхват, безо всякой надежды когда-нибудь выбиться в люди, заиметь хорошие доходы, вырваться хоть раз из этой летом пыльной, зимой холодной и сугробной, непролазной весной-осенью земной дали к солнечному морю, высоким гостеприимным отелям, ласковым красавицам из разных стран: желтеньким, черненьким, беленьким, серо-буро-малиновеньким…
Н-н-но-о-о!!..
Опутя резко хватанул кулаком по двери, размашистым десантным броском пролетел в далекий угол, и прорезал мрак лучом мощного фонарика.
- С-стоять, с-сука-а!!..
В луче мелькнула острая перекошенная морда, кент рванулся к двери… Но Опутя, бросив фонарик, наугад рыбкою бросился ему под ноги. Вор сгрохотал и замолк, осадисто крякнув. Никола поднял фонарик, посветил: рожа вроде незнакомая… Тот лежал, разинув рот и вывалив большой язык. Опутя сдернул ремень с его джинсов, обмотал запястья. Пнул:
- Подъем, земеля… Кукареку-у!..
Вор дернулся, поднял веки. Стал тихонько подтягивать ноги, прикидывая: может ли встать, или ударить врага. Опутя резко перекинул его на живот, припечатал подошвою спину.
- Так ты нездешний, дружок?
Ничтяк молчал.
- Так… Сколько ходок? Про статью не спрашиваю, тут все ясно… Ну?!..
Опутя отвлекся, стукнул фонариком по стеклу, и взял со стенда драгоценный предмет: булаву атамана Нахрока. Взмахнул, - блямбочка на цепи сверкнула и ударила вора в горб. Ничтяк взвыл, засучил ногами.
- Ай-й, начальни-ик! Сука буду, по пьянке сюда загреб, век свободы не видать!
Опутя наклонился к его лицу, внюхался.
- Ну, не ври. Ты не пьяный. Так сколько ходок, говоришь?..
- Две-е…
- Хорошо. Зачем шел?
- Да я… случайно, в натури…
Никола вновь поднял булаву; ощутив спиною это движение, Ничтяк взметнулся и пронзительно вскрикнул; вдруг рывками, словно раненый червяк, пошлепал к двери. Опутя опустил страшное орудие, развернул по полу сверток, назначенный вором к выносу. Это оказалась картина: она тут вечно висела, во все времена: стоит девчушка в старинном платьице, позади деревья, светит огонек… Ну и кретином же надо быть, чтобы позариться на экое барахло!
Он ухватил Ничтяка за шкирку, поставил на колени.
- Ну, лады… Вот в таком положении - на выход. По пионерски, не создавая проблем.
- Куда? В "раковую шейку"?
Казалось бы, дело вполне обычное: ну полез, ну поймали… Однако что-то здесь было крупно не то: не рвется с поводка собака, не стучат сапоги, не пялятся понятые, не режет глаз вспышка… А ведь ментов хлебом не корми - дай устроить спектакль из каждого задержания!
- Машина? Что ты, милок, какая машина: еще бензин на тебя тратить, ресурс вырабатывать. Обойдемся уж как-нибудь так, по-родственному.
Цепка булавы звякнула за спиною, и Ничтяк оцепенел от ужаса.
- Ну ты, начальник, - засипел он. - Ты это… по закону, по закону давай! Сам знаешь… закон должен быть…
- Успокойся, мой славный. Как же без закона? Что я - падла беспредельная? Знаешь такое понятие: закон внутри нас? Ну, ты Канта не читал, понятно… Вот, в соответствии с этим законом…
Вор дошкандыбал до порога, перевалился через него; тут сильная рука вновь взяла его за шкирку, белый луч высветил складскую дверь.
- Признайся: ты сюда чалился? Заблудился немножко, да?
- Во-она чего… - Ничтяк тяжело задышал. - Думаешь, я сюда за твоим барахлом пришел? Да я, братан, и не знал, что оно тут есть. Вот сука буду…
- Это я уже слышал. И вот что думаю: у нас, в Малом Вицыне, и своих-то придурков хватает. А если еще и залетные начнут поганку крутить, - это уж, мил-человек, совсем перебор получится. Канай, дружок. Сначала на свежий воздух, доковыляем до бережка, а там уж, благословясь…
Ничтяк понял, кожей почуял, что парень не шутит: доведет его в нужное место, и заземлит там, словно таракана придавит, - и пойдет, посвистывая, по своим делам, и не вспомнит никогда больше, что вымахнул из жизни некоего гражданина. Такие даже перед убийством не спрашивают у жертвы ни имени, ни кликухи.
- Погоди, парень, - сказал он. - Не гони лошадей. Дай передохнуть. И спрячь свою дуньку. Есть разговор.