ГА-АНГХХ!
Очнувшись, Лизоля Конычева не сразу открыла глаза: прислушивалась, принюхивалась. Лежала она на чем-то твердоватом, но теплом: определенно, не земля! К тому же пахло избою.
"Поднимите мне веки!" - сказала она, подобно Вию, и тут же сама подняла их. Сбоку - бревенчатая стена с черным мхом в пазах; прытко бежит по ней таракан-альбинос. Сверху - потолок из плохо струганых досок. Она повернула голову, и оглядела избу. Большая дверь, метла у порога, лавка вдоль стены; окно высокое, в две узеньких створочки. Грубый стол под окном, косые табуретки… Могучая печь в треть избы. Худая бабка плетет лапоть на табуретке, ловко орудуя легким коточигом. Довольно чистый сатинетовый сарафан в мелких цветках, долгий нос упирается почти в предмет рукодельства.
- Э-ой! - сказала Лизоля.
- Че? - отозвалась старуха. - Не думала, не гадала, нечаянно попала?
Седые космы, синие глаза. Конычева помнила, как бежала от писателя, вознамерившегося вступить вступить с нею в интимную связь, - потом он отстал, затих шум сзади, можно было бы остановиться, передохнуть, - но она все бежала и бежала, как обретший второе дыхание марафонец: через чащу и овраги, через покосы и медовые укромы, спугивая тугоухих медведей и сытых волчих, рыжих ежей и сорок. Что-то гнало ее, словно сладкий небольшой бич - привыкшее к погоне животное. И вот она выбежала на поляну, солнце сыпануло в глаза, - тогда то, что держит мир сверху и снизу, стало соединяться, смыкая пространство: с выси падало желтое и голубое, а с земли - зеленое, белое, тоже голубое - от васильков на поляне; и вот когда две линии сошлись, - даль захлопнулась и погасла.
Она поднялась с жесткой лежанки, застланной ватным одеялом, расшитым цветными тряпочками. Пол был скрипучий, недавно мытый; Лизоля потянула грубо вытесанную из доски ручку; тяжелая дверь отворилась, и она вышла на крыльцо.
Изба стояла на краю маленькой поляны; присев за кустиком, киноработник и адептка Великого Учения оглядывала ее. Как бы два высоких пня подпирали избу снизу, вознося над землею. Но порой один из пней вздрагивал; толчок отдавался во всех бревнах, они тихо сипели в пазах. У крыльца лежала черная собака, вывалив язык; бродила коза с двумя козлятами. Жужжали шмели над высокой травою; ящерица стригла воздух с куста тонким язычком. На узкой выкошенной плешке драный петух возил крылом по земле, гадко клонил голову, двигаясь к молодой курице.
- Как красиво! - сказала Лизоля. - Природа прекрасна.
Она вошла в избу. Старуха гнулась над лаптем.
- Говори, красавица, - каркнула она, - каким чемором тебя сюды занесло? Ай, девка-девка!
- Да ну вас, бабуся. Занесло и занесло. Что за вопросы! Нет чтобы баньку истопить, попотчевать гостью, как положено.
- Ты со мной не шути! Дошутишься - и саму-то изжарю да съем. И кости собаке брошу. На, скажу, сладкую девку!
- Меня один подлец сильничать хотел, - Конычева поджала губки. - Я от него и бежала. А вообще я жениха ищу, - зачем-то соврала она. - Уехал в эти места, сказал, что даст телеграмму… Куда вот девался?
Старуха отложила лапоть, выпрямилась на табуретке.
- Отсель выбраться трудно. Попал - заводило, закружило, - и все, сгинул. Много таких. Я ведь здешняя хозяйка. Всех знаю, кто в окрестных лесах пропал. В эти две недели никто туто не закруживался. Одна баба была, девчонка еще семилетка, - дак оне вышли, целы остались. А боле никого. Ты не врешь ли? Гляди, отдам медведю.
- Вы меня не пугайте! - Лизоля топнула ногой. - То съем, то медведю отдам… Не забывайтесь! Я ответственный человек, работник кино. Помню, с Сережкой Шакуровым… и тут Людка Гурченко подбегает… ха-ха… и вся такая встрепанная…
Изба затряслась, заскрипела от ее истерического смеха.
- Но… - равнодушно сказала хозяйка. - Меня зовут Авдотья Лукинична. Ты выпей-ко молока, а то икота прохватит.
Козье молоко было густое, жирное, непривычного вкуса и запаха.
- Какое у вас интересное отчество! - гостью потянуло на разглагольство. - Лука - это ведь был такой апостол?
- Э, девка! У кого-то - апостол, а мой папа был домовой. Их завсегда луканьками и звали; теперь, сказывали, еще барабашками кличут. Ну, я много раньше родилась, а то быть бы мне Барабашковной. Ты ладно болтать-то! Давай узнаем лучше, куды твой королевиць пропал. Он к родне ездил, што ли? У нас ведь на дорогах-то и разбойницьки пошаливают. Давно-о их не видывали. Нахрок куралесил, помню… дак эть это когда было! Ишо в большу-ту войну… тогда больно народ заскудел… А в-окурат, когда ты набежала, какого-то мужика на дороге стрелили… да на его машине и укатили. Оставалась бы ты здесь, девка! - неожиданно ляпнула старуха. - Со мной не пропадешь, гладкой станешь.
- Ага! - залыбилась Лизоля. - Вы меня тут, небось, и замуж выдадите. За луканьку. Совет да любовь.
- Дело твое. - Авдотья Лукинична взяла коточиг, стукнула в пол: - Папа!
В углу обозначился некто низкий, косматый, с толстым телом и головою размером со средний чугунок.
- Ты послушай, што девка скажет. Она бает - суженой, мо, пропал.
Луканька что-то загудел, разводя короткими руками.
- Нет, ты слушай! - оборвала его дочь.
Конычева все качала головой, удивляясь.
- Сколько же ему лет?!
- Больно ты любопытна! - зло сказала хозяйка. - Ты веди себя учтиво, не лезь куда не надо. Кому ты здесь нужна? Пришла - гнется, спрашиват… Ступай, папа, я с ней сама разбираться стану.
- Нет! - Лизоля испугалась, прижала к груди кулачки, съежилась. - Не надо! Помогите мне! Бабушка, дедушко! Ой, пропаду-у!.. Ой, Тошинька, родно-ой!..
- Ну, то-то… Как, баешь, зовут-то его?
- Тоша… Антоша… Афигнатов Антон Борисович… Он это… в пещеру тут какую-то поехал. Думать, Учение познавать… Он должен был мне на почте письмо оставить - там, мол, будет сказано, как найти.
- Знаем мы эти письма. Пойдешь искать - и сама-то потеряешься. Зови птицу, папа.
Тот качнулся, подбежал к двери, - и, не откравая ее, исчез за порогом.
Настала тишина; старуха снова принялась за лапоть, Лизоля взяла зеленый веник и стала подметать пол. Мелкая пыль заполнила лучи, идущие от окна: они стали зримыми, их можно было ухватить рукою. Мыши пищали, пробегая под стенами и исчезая в неведомых дырках. Конычева чихнула, утерла рукою рот. "Га-агх! га-агх!" - послышалось снаружи. Дверь отворилась - и большая птица, распяливая крылья, показалась на крыльце. Потом она их сложила, вскричала гнусаво и скрипуче, и ввалилась в избу.
- Гд-д… Га-ангхх!..
- Глор-ор-ро… - клекотнула старуха. Она взмахнула рукой, подняла к потолку длинный нос и сильным голосом закричала: - Кло-отхо! Ш-шга-агль! Го-о… нг-нг!
Орел повернулся - и пошел, переваливаясь, вон.
- Ступай, - сказала Авдотья Лукинична. Она протянула Лизоле желтый клубок. - Знаешь, как в сказке? Бросай и иди. На, шанег возьми, - небольшой лыковый пестерек очутился в руках кинодеятеля.
- Спасибо вам, бабушка, - Лизоля поклонилась ей в пояс.
- Да ты уважливая, я знаю. Другу-то не отпустила бы, отдала лешачатам: пускай, мо, играются, щекочут. Бежи, ищи, только… ох, на грех идешь, девка!
- Кто не грешен, бабушка!
- Прошлый грех - одно, а загаданный - совсем другое… Ну, мне что! Я и сама грешна: и души гублю, и иным не брезгаю… Вот что гляди: птица да клубочек тебя в тяжелое место приведут. Тех, кого там встретишь, - тебе любить не надо. Просто не обижай. Оне… оне темные, все равно што зверушки, ты им - лишняя обуза. Сторожись! А ищо…
Она сотворила двумя руками некий знак, и посреди избы выткалась бледная девочка: в оборчатом платьице колоколом, из-под него - кружевные кончики панталон. Расшитая сумочка, простой букетик в руке, вдали - кроны деревьев, скачущий на их фоне зеленоватый огонек. Он колебался, и сама девочка колебалась, словно была из дыма, из тумана, - и ветер поддувал то с одной, то с другой стороны.
- Увидишь - не думай ни о чем. Просто беги, и все. Ну, ступай!
Она поднялась, толкнула Лизолю в спину, и заковыляла следом. Орел бродил по плешке, шугая куриц. Замахал крыльями, поднялся над избушкой и застыл. Лизоля бросила клубок, он шлепнулся в траву, и покатился, ведомый неведомою силой. Золотая нитка тонко летела из-под него: то вилась затейливой тропочкой, то скакала на пригорок, то падала вниз, в лога и лесные долинки. Птица ложилась то на одно, то на другое крыло, искривляя поперечную линию полета: горизонт. Ее душераздирающие вопли неслись над лесом, и оберегали бегущую за клубком, по пути золотой нитки Лизолю: медведь опускал лапу, приготовленную уже для удара, и валко спешил в чащобу; стремительная рысь вскакивала на большое дерево, ложилась на толстую ветку и жарко дышала, скаля клыки; тыкался под валежину бедный испуганный ежик. Лишь ловкая и быстрая лиса-огневка, морща в смехе пастишку, юлила то впереди, то сзади Лизоли, заметала хвостищем следы. Сиплый ее и бойкий лай будоражил орла: он делал вдруг клевок вниз, - и взмывал снова. Лиса прыгала, уходя от закрывающей ее сверху тени, заливисто тявкала. "Да это они играют!" - догадалась Конычева. Клубок катился уже по горе, заросшей лесом, - та гора спускалась к узкой, вертлявой речушке с омутами. Нитка легла на сверкающую воду, ее потащило вниз. Лизоля засмеялась, поддернула юбку до колен и вошла в речку. На ноги давило, шажки получались совсем мелкие, но не было зато и глубины, - скоро женщина оказалась на другом берегу. Она глянула вдаль: клубок золотился на верхушке большого, старого разлапистого пня. Орел пал на него сверху, схватил в когти - и понес, клекотнув, обратно. Высоко прыгнув и кувырнувшись в воздухе, кинулась за ним и лиска, - перебежав речку по упавшей поперек нее тонкой сухой иве, она скрылась в леске. Ежась от холодной воды, Лизоля подходила к пню. Вдруг появилась откуда-то сбоку, и закачалась перед глазами изящная, стрекочущая язычком змеиная голова.
В ВИНДЗОР, МОЕ СЕРДЦЕ!
Свинобыков, стрелявших в писателя Кошкодоева и умчавших на его "Мерседесе", звали Витя и Олежик. Витя служил младшим сержантом в полку патрульно-постовой службы, а Олежик нес охранную службу в фирменном магазине: чрез трое суток на четвертые. Они были большие друзья: жили в одном микрорайоне, учились в одной школе, бакланили в одной компании. Потом армия: один угодил во внутренние войска, другой в ракетные. Служили как положено, да это и не суть важно: важнее то, что из армии они вышли с одинаковой мыслью: общество капитально им задолжало, и пришла пора эти долги стребовать.
Молодежные группировки не так быстро распадаются: если оставить какую-то, и вернуться через пару лет - окажется, что естественная убыль случилась, конечно: тот сел, тот отравился спиртом, тот женился, тот сел на иглу; из девок - кто поступила в институт, и носа не кажет, кто родила, кто стала центровой, и тоже зазналась… Да! - так вот: всегда найдется пара-тройка точек - еще со старых времен, - куда можно бросить кости; окажется, что сохранился и костяк кодлы, слегка подразбавленный, и есть девки, что согреют в нужный момент. Так они встретились, "два дембеля на двух велосипедах", как объявил любящий поэзию ракетчик Олежик. Конвойник Витя радостно обнял его, и друзья всплакнули. Пили неделю, как положено, шерстили каких-то малокалиберных шлюшек, - вдруг кончились деньги, да и вообще надо было уже думать, как устраивать жизнь. Связи, при хороших мозгах, всегда можно найти, ухватить, раскрутить, - они и нашлись, что, в конце концов, за проблема: отыскать место под солнцем молодым и сильным, отдавшим Родине лучшие молодые годы и получившим взамен умение разбираться в оружии, плюс владеть им на уровне отличников боевой подготовки!
Проще всего было бы, через кентов-приятелей, найти ходы к рэкетирным боссам, присосаться к точке, и сосать с нее дань, не дуя в ус; только жизнь там уж больно смурная, без будущего - можно и пулю, и нож схлопотать, и угодить на зону; деньги хорошие, дурные, однако не окупают возможных потерь. Настоящей крышей для человека может быть лишь Закон, - вот тогда он неуязвим. Милиция, ментовка, красные корочки - они-то и дают простор для действий. А охранник в магазине? Сиди, балдей, смотри фильмы по видику. В тепле, при уважении персонала… Короче - оба устроились, и оба были довольны. Витя сначала патрулировал на подхвате, набирался опыта у старших коллег: лишь приглядевшись, проверив его на сложных, требующих смекалки эпизодах, благословили в милицейскую путь-дорогу. Было это ночью, на исходе третьего часа, "уазик" рулил между домами, - и вдруг фары высветили девицу: она шла не спеша по дорожке, вполне беззаботно, даже пританцовывала. Старший наряда велел шоферу тормознуть, и сказал Вите: "Эта будет твоя. Ну, пошел!" - и вытолкнул младшего сержанта из машины. "Уазик" ревнул, умчался, - а он остался один, с резиновой дубинкою, стоять на асфальтовой дорожке. Вдруг ринулся, ударил наотмашь - и принялся пинать, лежащую уже. Она визжала, кричала: "Как вы смеете?! Прекратите! У меня высшее образование!" Ну, прекрасно: разве сравнится такое удовольствие с тем, когда лупишь в конвойной роте покорного, зачуханного зека? Совсем же другой кайф! Оттащив поодаль, в кустики, отодрал раком и удалился, бросив ей, рыдающей: "Это тебе урок. Не будешь бродить вечерами, создавать нам работу!" Несмотря на крик, поднятый девицею, никто не вышел из домов, даже не распахнул окна, и тоже все было правильно: люди ведь видели, что девку прихватил работник милиции - значит, провинилась, значит, так ей и надо, вступишься - еще неизвестно, чем обернется. Так Витя вышел на свою дорогу, обрел спокойствие и уверенность. И не пошла ведь никуда жаловаться та шандавошка со своим высшим, знала, что может выйти самой дороже. Потому что за ним стоял сам Закон, а за ней-то что? Права человека в демократической стране? Да ну, не смейтесь, а то обоссусь.
Покуда он утверждался на поприще наведения законности и правопорядка, Олежик тихо нес свою незаметную службу, метелил груши в спортзале, ломал доски ребром ладони, и мечтал о Большом Деле. Крепла суровая, беззаветная мужская дружба; встречаясь, они делились помыслами, пели песни под гитару, обсуждали политическую ситуацию. Как-то Витя забурился играть в карты в компанию знакомых гаишников, играли трое суток подряд, пришлось даже подменяться на службе, - ему везло тогда, шла карта, если бы пошел сразу проигрыш - все, хана, его доходы не сравнить было с гаишными! В-общем, унес пару лимонов и хорошие воспоминания; где-то месяца уж через два один из тех гаишников, зазвав в свою квартиру выпить, предложил заняться перегоном машин до Волгограда. "Какие машины?" - "Это скажут…". Они еще его мурыжили, проверяли, водили вокруг да около месяца полтора, пока не сказал шишкарь-старлей: "За тобой новая "волжанка", бери и езжай". "Что, один?" - "Мы можем дать напарника, выручка пополам. Есть на примете свой, из надежных - еще лучше. Представь только: где живет, кто родня, и прочее - страховка же должна быть! - мы проверим, и - в путь". Он еще удивился: что за строгости, что за чепуха! - а оказалось - надо; это Витя узнал уже тогда, когда ему давали развернутый ответ на вопрос: "А где же, ребята, та "волжанка"?" Оказалось - "волжанку" еще надо взять, да подобрать при этом по колеру, под любимый цвет заказчика. Участь хозяина при этом никого не волнует, лучше пусть он исчезнет вообще, ну, еще вариант - вырубится на то время, пока машина не дойдет до Волгограда, и не исчезнет, уже с другими водилами, в одну из трех сторон: на запад, в украинские кущи; на Юг - Северный Кавказ, Грузия, Армения, - и восточнее, где среднеазиатская зона. Захват автомобиля - в гражданском, с гримом, уничтожением одежды, а перегон - уже можно в форме, с документами, с командировкой, со справкой, что машина такая-то перегоняется по запросу такого-то РОВД как вещественное доказательство по уголовному делу. Командировочные удостоверения, справки с печатями и штампами - эти бланки выдаются сразу по несколько штук, их надо лишь быстренько заполнить перед тем, как трогаться в путь. Единственная сложность - надо подменяться, но это легко преодолимо, потому что знают: сам Витя - безотказный, всегда выручит товарища, а за подмену выставит обязательно пузырь, и не один, и еще найдет возможность отблагодарить. И не найти напарника, друга лучше Олежика-закадыки: он простой, крепкий, и с ним не скучно в дороге: то почитает хорошие стихи, то сам примется чего-нибудь сочинять. Вот уж с кем ходить в разведку! А на выгодное, способное обогатить дело - и тем паче. Когда же еще, как не сейчас? - годы-то идут, пора уж обзаводиться семьями, хорошими квартирами, клепать детишек: какие на это требуются деньги! Хорошо, что есть еще люди, дающие возможность их заработать. И что ведь главное - никогда не торопят, не требуют напряга, дают простор творческому поиску. Расчет - честь по чести, всегда без обмана. На каждый заказ дается два месяца, он индивидуальный, и его надо исполнить с учетом всех пожеланий: марка, колер, внутренний дизайн - вплоть до мощности. Взял машину, сменил номера, заполнил документы, - и лети себе до самого Волгограда, посвистывай да попердывай. За рулем, да в своей форме - кто станет тебя останавливать, прессовать, тем более, когда рядом еще и другой, - и ничего хорошего контакт с ним тоже не сулит?..