- Все нервы. Надо расслабиться. Это ты неплохо придумал.
Щелкнуло в динамике; мужчина хрипло запел под скрипку, гитару и аккордеон:
- По пыльной дороге, з-закованный в цепи,
Закованный в цепи, ш-шагал челове-ек.
Он голые руки з-закинул за плечи,
Шептал конвоиру: - Ну постой, не гони!..
Товарищи загрустили: нет, им нисколько не жалко было какого-то вонючего усталого зека, - просто душевно пел певец, молодец мужик! И хорошо играли музыканты.
И вот первые капли чистой водки "Абсолют" полились в хрустальные стопочки.
- Прозит, друг!
- Прозит, друг!..
Под сложный, вкусный салат с душистою травкой. Прозит!
- Слушай, дружище:
- Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…
Вот наступит октябрь - и покажутся вновь журавли!
И разбудят меня, позовут журавлиные крики
Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…
- Твое? Твое? - захлебнулся друг, утирая слезу: - Ну скажи честно: это твое?
Олежик молчал, торжественно и таинственно.
Снова пели скрипки, хрипел динамик:
- Она поспешила на чудные звуки
И там за кустами л-лакея нашла.
Она обняла его нежной рукою,
- О милый, - шепнула, - люблю я тебя!..
Подсел Магомет или Ахмет, черт с ним совсем! - он тоже загрустил, налил себе стопку.
Они выбрались из трактира с просветленными лицами, чумазыми от слез и соусов У каждого в широких брюках колотилась бутылка. Зафырчал мотор, словно стая голубей поднялась разом в воздух, - машина вырулила на уездную брусчатку.
Светя яркими фарами, "Мерседес" въехал в ближний подлесок. Друзья вылезли, огляделись.
- Какая красота! - сказал Олежик.
- Ты почитай еще. Давай, пока я гоношу… - Витя поставил на капот бутылку, стал раскладывать закуску, приготовленную им в заведении Магомета. - Стихов хочу.
- … Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром…
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей Земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали…
Тем временм все оказалось готово: блестел под луною в меру жирный балык, круглая дынька развратно отверзла нагие прелести. Не было, правда, уже хрустальных стопочек, - но кто сказал, что раскладные пластмассовые стаканчики меньше к лицу суровым мужчинам, поэтам, летящим в пространстве.
- Погоди! - сказал вдруг Витя. - Погоди! Такая ночь… Мы забыли, что с нами есть и женщина. Нехорошо, неучтиво.
Он открыл багажник, достал портрет, развернул, и повесил на тонкую молодую осинку, под белый огонь фар.
- Смотри, шевелится! - воскликнул Олежик. - Колышется как…
- Ага. Вроде как спуститься хочет. Ах ты моя милая… - Витя подошел вплотную к портрету, выпил свой стаканчик, бросил его на траву, и вдруг принялся расстегивать брюки.
- Эй ты! - крикнул ему друг. - А ну перестань!
Но товарищ не слушал его: он тронул рукою торчащие из-под платьица панталончики, и звонко загоготал. Хохот его разнесся окрест, и откликнулся эхом.
Адский огонь полыхнул в Олежкиных глазах. Вспыхнул и застыл, словно зажглись красные огоньки. Он сунул руку за пазуху, в кобуру, и достал верный ПМ. Напряг надлежащую плечевую, плюс локтевую мышцы, поймал на мушку смеющееся лицо друга. Прежде чем упасть под выстрелами, Витя прыгнул раз, другой… Теперь уже и Олежику стало смешно, как товарищ прыгает, будто тряпичный хохочущий клоун на ниточках. Он налил себе водки, взял кусок развратной дыньки, и повернулся к портрету.
- Прозит, сеньорита! - сказал он. - Ваше здоровье.
Тут огонек, покоящийся до того в верхнем правом углу картины, сделался вдруг нестерпимо красным; не успел Олежик опомниться, как он сорвался с крашеной плоскости и полетел в его сторону. Со страшной силою угонщика ударило в лоб, - и он умер так быстро, как редко кто умирает.
Белое лицо девочки ожило в свете фар; она нагнулась, и, цепляясь за перила террасы, стала слезать вниз, на землю. Спустившись, сняла и свернула полотно, и легкими шагами двинулась в сторону, откуда приехала.
Тотчас погасли фары; затем тьма вновь озарилась, но уже по-иному: сначала загорелся, затем взорвался "Мерседес".
К НЕМУ ПРИЕЗЖАЛИ СЛАВЯНЕ И НЕГРЫ РАЗЛИЧНЫХ МАСТЕЙ
Мбумбу Околеле сошел по трапу, и ступил на ту часть суши, что называлась землями Емелинской области. Кроме аэропортовского бетона, земли эти включали в себя и большие и малые леса, и поля разного рода - от ржаных до картофельных, морковных и маковых, и полосы отвода, где по железным путям бежали поезда, и те различной площади участки, где жили люди… это трудно даже, невозможно перечислить, что стояло, располагалось, простиралось, бежало и текло по этим землям! Одних болот хватило бы, наверно, чтобы потопить всю саванну страны Набебе, откуда явился поклонник Великого Учения Шакьямуни, Почитаемого в Мире. Впрочем… нет, тут перебор: Африка тоже страна великих пространств.
Негр был утомлен, он нервно вздрагивал: в Домодедово его выследили какие-то парни, утащили за кафе, стукнули по голове, пытались отобрать драгоценный кейс, пристегнутый им цепочкою к запястью: они унесли бы этот кейс, наверно, вместе с кистью, - но на счастье африканца за тем же кафе, на ящиках, некий чеченец наяривал толстую девку, - заслышав возню, он вынул из кармана куртки пистолет и выстрелил в их сторону. Парни смылись, а окровавленный Мбумбу пополз следом. Но чеченец со спущенными штанами и девка с голыми ляжками мигом настигли его, и умело извлекли бумажник из складок нарядного бубу. Мбумбу заплакал, протягивая к ним скрюченные пальцы. "Зачэм ты плачишь? - спросил его кавказский господин. - Развэ я нэчэстний чалавэк? Зачэм абижаишь? На, бэри билэт, на дэнги…" - он сунул обратно в бумажник паспорт, билет и сто тысяч рублей; забрал себе остальные шесть миллионов, и снова повалил подругу на ящики. Опасаясь, что дальнейшие претензии к этому белому мистеру могут быть опасны, негр осторожно покинул нехорошее место. Слава Богу, слава Просветленному и Пробужденному, кейс остался цел, и при нем, - это главное! А боль и деньги… в конце концов, разве Учение не утверждает, что жизнь есть боль и страдание, духкха! И, добравшись до стойки регистрации, он уселся на пол и, приняв правильную позу и установив правильное дыхание с выдохом выше линии дыхательного горизонта, стал стремиться к состоянию абсолютного самадхи с овладением коана му.
Кроме бубу, сандалий, полосатой шапочки и кейса у Околеле не было ничего с собою - и это, пожалуй, было верное решение: опасно путешествие по смутной земле для чужестранцев, отягощенных багажом! Налегке, минуя багажную сутолоку, он вышел из здания аэропорта, и был атакован свирепыми, алчными, настырными вокзальными таксистами. Они облепили его, словно пчелы матку, - и жужжали, хрипели, сипели, дышали в лицо вареным мясом и табаком, матерились, хватали за одежду. "Везде, везде одно и то же, - думал он. - Куда бы не прилетел, во всем мире - одни нравы, одни люди, одно поведение".
- Сколко? Сколко? - спросил он, потирая подушечки большого и указательного пальцев.
- А-а-а!!..
- Двести писят!
- Двести баксов!
- Сто писят!
- А вот сто двадцать, сто двадцать!
- Куда лезешь, сука! Отзынь, кому базарю!
Шмяк, бряк!..
- А-а-а!
- Сто, сто давай, господин негр! Куда тебе?
Он достал из кармана бубу бумагу с адресом: "4-я Торфобрикетная, 16, кв. 86". Таксисты немного приутихли: видно, это было где-то далековато, или лежало в стороне от их основных путей. Лишь самые настырные продолжали шустрить - но уже никто не соглашался меньше, чем за сто двадцать. Крепко зажав в руке бумажник: еще выхватят в суматохе! - Мбумбу сказал:
- Нэт доллар. Сто тисяча. Рубл. Я нэт богат. Я имет здес болшой друг. Мистер Афигнатофф. Джамбо, сана. Я принес вам привет от свой народ. Да драстует. Слава. Ура!
Мигом пространство вокруг расчистилось, и он остался один. Шоферы спешили к машинам, жалея о потерянных силах и времени. Мбумбу двинулся на остановку, к красному ветхому автобусу неясной марки. Полосатое бубу, полосатая шапочка на голове, - хоть они и были цветными, и выглядели нарядно по африканским меркам - но здесь смотрелись непривычно, и придавали владельцу зловещий вид международного злодея, сбежавшего из островной тюрьмы очень далекого зарубежья, - и, не успев сменить одежду, перекинутого гангстерским кланом в пучины вековых пространств, откуда его сам черт не сможет достать и выковырять. Подол бился о голые, худые черные ноги.
Войдя в автобус, он глубоко поклонился и произнес:
- Джамбо, сана. Драстуте. Я из страна Набебе, привет от мой народ. Имет здес друг. Ура.
Люди молчали, обнимая сумки, - хоть, в-общем, не проявляли неприязни. Один пьяный дядя даже оттиснул на заднем, широком сиденье других пассажиров, и кивнул Околеле: садись, мо! Тот вежливо кивнул и аккуратно внедрился маленьким, клинышком, задом. Здесь было высоко: поверх голов проглядывались все шири и дали, лежащие за окнами автобуса.
Он никогда не бывал раньше в русской глубинке: знание этой страны ограничивалось Москвой, унылыми фильмами, фотопейзажами с обязательными березками, - ни одной из них он так и не мог узреть в открывшейся ему перспективе. Но что-то и отпустило, позволило вздохнуть глубоко и свободно. Было неуловимое, роднящее местность с саванной, при всей абсолютной непохожести: мощь в просторе, в угрюмой статичности дальних лесов, - да и деревянные дома вдоль дороги были не столь убоги и мертвы, как обсказывали африканцу некоторые знатоки русских земель, в том числе и из их жителей. Между домами ходили люди, ездили машины, женщины носили воду на изогнутых палках, перекинутых через плечо. Дорога тоже оказалась вполне приличной: ни ям, ни ухабов, ни горящих машин с трупами на обочинах. Только кондукторша заставила волноваться, вселила тревогу:
- Эй, господин! Товарищ негритян, я вам говорю!
- Сколко? - Мбумбу вытащил стотысячную купюру - весь свой капитал.
- С иностранцев в трехкратном размере. Притом у вас багаж, - она показала на кейс, - значит, в шестерном. Платите сорок тыщ.
С остальных она, однако, брала только по три. Он протянул было деньги, но сидящий рядом пьяный толкнул его руку, и сказал внятно:
- Свали, овца гребаная. Ты че лепишь? Человек в гости едет. Я тебе за него чичи выну.
- Молчи, пидар гнойный, - отвечала она. - Заманал.
Однако деньги требовать перестала, не заикаясь даже об обычном билете.
Мужик мощной рукою обнял плечи черного скитальца.
- Эх, друг! Хинди, руси - бхай, бхай! Фидель Кастро Рус! Тебе куда надо? По культурному обмену? - выхватил из рук листочек с адресом: - Тор-фобрикетная. Четвертая. Эй, братва! Кто знает, где такая улица? Как туда проехать товарищу?
- Как не знать! За городом, у прудов.
- Не ври. Совсем в другой стороне, где шестая ТЭЦ.
- Да… толкуй! Это у весоремонтного завода, бывшего патефонного.
- Совсем, совсем не так! Сорок девятый автобус, остановка Заготскот.
- Ну, ебенамать, заболтали… Я точно знаю: на электричке до Промзоны, и в гору. У меня там шурин живет.
- Не слушайте их, черный мистер. Это в самом центре почти, за тюрьмой. Стройтрестовскую общагу минуешь - и сразу направо.
- Ты не горюй! - воскликнул сосед, хлопая Мбумбу большой ладонью. - У нас не пропадешь. Мы, брат, такой народ… Давай споем, кучерявый…
- Вечер тихой пе-еснею
На-ад рекой плыве-от…
Дальними зарни-цами
Све-етится заво-од!..?
подтянул ему чистый, звонкий женский голос.
- Где-то поезд ка-атится
То-очками огня-а!..
- дружно хватили остальные пассажиры.
- Где-то под ряби-инушкой
Парни ждут меня-а!..?
расквасив рот, выводила кондуктор-взяточница. Слезы катились по ее пористому лицу. В зеркале видна была мощная пасть старательно поющего шофера.
"Русский народ, - думал Околеле. - Русский народ".
На автостанции пассажиры сердечно простились с экзотическим попутчиком, приглашали в гости - однако адреса никто почему-то не оставил. Приземистая станция полна была вони, сквозняков, подозрительного народа: заглянув туда в надежде перекусить, африканец мигом вылетел на свежий воздух. Тут уже чувствовался город: летели, звеня, трамваи, валко тащились троллейбусы, сновали машины. Околеле расстегнул кейс, и вынул из него тяжелое красное полотнище. Поднял, растянул руками над головою, и крикнул:
- Джамбо, сана! Драстуте! Ура! Привет от народ Набебе!
Именно так, по замыслу, должен был выглядеть его первый шаг в городе, где предстояло жить. Предельная демонстрация дружественных чувств и намерений. Пусть люди оценят, что он пришел к ним с добром, и только добром. И добрым будет свет Учения, которое он понесет со своим другом этому народу.
Тем временем, привлеченные непривычным цветом кожи и одеянием, вокруг него начали кучковаться разного рода личности; когда Околеле, держа над головою обеими руками алое расшитое полотнище, двинулся в сторону центра, толпешка последовала за ним, прирастая дорогою. Какой-то тип подскочил с длинной палкой, и подвязал ткань; таким образом, негр превратился в знаменосца во главе колонны; на полотнище гордо читалось: "Победителю социалистического соревнования по итогам IV квартала". Флаг этот он упер от хижины своего отца, могучего вождя племени нгококоро. И мечтой его было - явиться с ним к дому исповедника Учения мr. A. B. Affignatoff, и вручить как залог совместного вступления на Правильный Четырехчленный путь. Дорогою он пытался остановиться, чтобы выяснить, как пройти на улицу 4-я Торфобрикетная, к дому nuмвеr 16, - но возникшие по сторонам два ассистента строго пресекали такие попытки: сначала один, а потом другой так двинули его плечами, что он моментально вернулся на свое место, и больше не рыпался.
Колонна под красным знаменем, между тем, росла, и она подчиняла вожака: уже черный гость не мог шагать туда, куда захотел бы, а двигался сложным маршрутом, повинуясь стихийному разуму. Путь этот был хаотичен лишь с виду, - на самом деле людей вела неумолимая логика. В толпе вспыхивали песни ("Это первый признак русской натуры", - размышлял Мбумбу), и самые разные: "Смело, товарищи, в ногу", "Когда я на почте служил ямщиком", "Любовь нечаянно нагрянет", "Два кусочика колбаски", "Вернулся я на родину", "Сиреневый туман над нами проплывает", "Я помню тот Ванинский порт"… Вскоре все оказались перед большим зданием в форме параллелепипеда, с множеством окон. Африканца подняли на небольшую приступочку, и он стоял на ней, сжимая древко и зябко поеживаясь. Рядом с ним первый оратор молотил воздух кулаками и гневно клеймил продажный режим. Его оттолкнул другой, и принялся клеймить режим предыдущий. Следующий, холеный господин, сетовал на то, что трудящимся не платят зарплату, и они дошли до последней черты. "Вот поглядите, - он указал на Мбумбу. - Штаны человеку не на что купить".
Внезапно завыли сирены, автобусы и машины серого цвета охватили полукругом место митинга; от них спешили люди в касках, со щитами. У Околеле упало сердце: он решил, что сейчас же здесь начнут рубить всех на куски и выдавливать глаза. Но полицейские не были слишком агрессивны: они подходили к трибуне, и стояли, опершись на щиты, ждали команд.
Молодой подполковник поднялся на приступок, рядом с Мбумбу, вежливо оттесняя его, и объявил: "Митинг незаконный, прошу всех разойтись". Люди замолкли, и пошагали каждый в свою сторону. Заморский гость, скатав флаг и взяв его наперевес, тоже побрел уныло, куда глаза глядят. Спросить у солдат правопорядка, как добраться до 4-tоrfоbrikеtnаjа-strееt, он побоялся. Не прошел он, однако, метров и пятидесяти, как услыхал:
- Эй, господин!
Околеле остановился, вобрал голову в плечи, готовясь к самому страшному. К нему приблизились два милиционера: один с четырьмя звездочками на погонах, другой - с продольными желтыми полосами.
- Откуда, господин?
- Щь-то? Ноу андерстенд, - пролепетал Мбумбу.
- Ангола? Заир? Эфиопия?
- А-а! Ноу, ноу. Моя есть Набебе. Май кэпитэл ест Угугу.
- Так… - милиционер со звездочками подумал. - Вопрос вот в чем: война у вас идет?
- Война? Ай эм ноу андерстэнд. Моя нет война. Ай имей виза, имей пассэпоурт.
- Беда с тобой… Оружие надо, ну? Пум-пум! Мы имей оружие, понял? Большой партия.
- Партия - нашь рулэвой, - сказал африканец.
- А не тырснуть ли ему в чумазое рыло, командир? - спросил другой, с полосатыми погонами. - Не похож он на делового, чурка кучерявая.
- Погоди, это мы всегда успеем. Ну так как же, сэр? Автоматы, пистолеты, патроны… Все исправное, о'кей! Купи, мы дорого не возьмем.
"Провокация! - лихорадочно металось в глове Околеле. - Они хотят продать мне партию оружия, а потом сдать Интерполу. Но почему они в форме, почему сами не маскируются под преступников?" Кожа его сделалась серой, глаза замутились; он вынул из бубу все еще неразменянную купюру в сто тысяч, протянул служивым:
- Я купить страна Набебе десять автомат.
Продавцы оружия переглянулись.
- Темнит, сука! - воскликнул звездоносец. - Ну, мы с ним разберемся еще, он паренек приметный… Айда, Леха!
И они направились к автобусу. Лишь только машина отъехала - к Мбумбу подбежал откуда-то сбоку некто шустрый, с лысиною в рыжих пятнашках. Он схватил руку африканца и затряс ее, преданно глядя в глаза.
- Слушай, - весело шумел он. - У тебя доллары есть?
- Доулларз? Нэт доулларз. Я приехать друг.
- Да мне чепуху и надо-то - всего два лимона баксов. Грандиозный проект: плуг на воздушной подушке. Вон конструктор, видишь? - показал на лохматого очкаря, с безумным видом меряющего асфальт. - Сразу запускаем в производство, и через полгода выходим на миллиардные прибыли. Я и заводик приглядел, хороший заводик. И тебя возьмем в долю, сука буду. Дак как, оформляем спонсорство?..
Тут подкатила вишневая "тойота", и он мигом исчез, словно и не было. Вслед за румяным парнем из машины вылез еще один.
- Есть проблемы? - ласково спросил румяный. - Ну, иди же сюда!
Околеле протянул ему листочек с адресом Афигнатова.
- Это мы мигом. Садись, дарлинг.
Гость пытался втиснуть в салон и знамя, - но его вырвали из рук и брезгливо бросили наземь. Он запротестовал было, - и был довольно быстро утолкан внутрь.