Валичка чувствовал себя отлично вплоть до Потеряевки, где Богдан с Клычем сошли, наказав едущему в город из родных некогда мест владельцу "жигулей" довезти нового их друга до места в целости и сохранности. "А то…" - и Богдан показывал большой кулак, а Клыч шипел, скрежетал зубами и тянулся крючковатыми пальцами к шее автовладельца. Однако стоило оказаться вдвоем с шофером на темной дороге, во мгле, рассекаемой острыми фарами, как Постникова покинули и кураж, и хмель, и он стал бояться, что водитель вот-вот возьмет да и выбросит его по дороге. Что тогда делать? Ой!.. Он затаился тихо в уголочке и помалкивал. И шофер тоже молчал, обременив себя в отношении пассажира, видно, какой-то мыслью.
Валентин Филиппович с грустью и теплом вспоминал о своих прекрасных новых потеряевских друзьях. Он знал, что, приехав теперь в это село в поисках клада, не останется в одиночестве: ему помогут во всем, о чем только ни попросит. Конечно, он и словечком не обмолвится им об истинной цели своего прибытия, объяснит, что просто решил провести здесь свой отпуск, - но ведь сколько проблем снимается, когда рядом есть знакомые, даже больше того - настоящие друзья, Клыч и Богдан! Они его звали в гости, и он приедет, разумеется: не может же он их обидеть! Клыч, правда, больше помалкивал, бегал за вином и закуской и сверкал глазами, зато Богдан уж разливался соловьем. Он описывал и природу, и золотого человека участкового, и жемчужного человека Крячкина, которого звал почему-то хозяин, и яхонтового прапорщика Поепаева из райвоенкомата… Что-то грезилось, и думалось, и вспоминалось Валичке при виде веселого нечесаного Богдана, однако, отуманенный алкоголем, он так ничего и не догрезил, не додумал, не довспоминал. И все теперь потеряевские жители обрели сходство с друзьями: Валичка представлял их всех смуглыми, горбоносыми, поджарыми или полными телом, весело хохочущими жадными ртами в золотых зубах, или яростно сверкающими глазами по сторонам. Сердце от таких представлений беспокоилось, вертелось на месте, и уже хотелось обратно.
На рассвете они въехали в город. "Жигулист" безропотно довез Постникова до помещения пожарной выставки, вышел, лично открыл ему дверцу и сказал:
- А теперь разрешите получить. С вас пятьсот тысяч.
- Что-о?! - Валичка возвысил было голос - но шофер повернулся к нему боком, словно бы невзначай, и пропагандист пожарных знаний увидал в его руке увесистую монтировку. - У меня нет столько с собой! - пискнул он, снова забиваясь в угол.
- Гони, говорю, поллимона! Или давай сюда паспорт, жирная крыса! - прорычал владелец личного транспорта. - Будешь знать, как пугать по дорогам народ!
Трусливо озираясь, Постников молча протянул ему паспорт.
- Вечером заеду. В восемь. Дома будешь? - и, не дожидаясь ответа, укатил, оставив в одиночестве ошарашенного Валичку.
Весь день жутко болела, разламывалась голова. Последние макеты, лампочки и взрывпакеты отказывались служить, намекая на обновление, прежнюю ласку и должный присмотр. Однако директору было не до того: полсмены он мучился похмельем, изжогой и сонливостью, ближе же к концу смены - вопросом, где достать деньги для выкупа паспорта. И так все затопталось сразу в мелких, мизерных проблемах, что впору было позабыть и о сияющем кладе, и о вчерашних друзьях, и о самой Потеряевке, - да только разве допустит до того прихотливая жизнь? Перед самым закрытием, когда истекали уже последние, особенно мучительные минутки, в помещение зашла женщина. Приблизившись к сидящему мешком на своем космонавтском кресле директору, она сказала:
- А вот и я. Что, не узнали?
НЕ ОТПИРАЙТЕСЬ, ВАМ НЕХОРОШО
Валичка вгляделся в позднюю посетительницу, узнал в ней частного нотариуса, и тоже вежливо поздоровался. Тихим голосом - но и то, кажется, перетрудился: в голове вспыхнули огоньки, слезы выделились из спрятанных под глазами мешочков, и судорожно дернулся продолговатенький, яйцеобразный подбородок.
- Вам нехорошо? - участливо осведомилась Мелита.
- Мне ох… ничего… - кряхтел директор пожарной выставки.
- Не отпирайтесь, вам нехорошо. Я же вижу, что вы нуждаетесь в помощи! - безаппелляционно заявила посетительница. - Где тут вода?
"Что тебе от меня надо, этакая ты балда?!" - такой вопрос вертелся на Валичкином языке. Но он не задал его, потому что, во-первых, он отнял бы массу времени, и вообще мог ввергнуть в бессознательное состояние, а во-вторых - боясь жесткой ответной реакции. И он спросил совсем другое:
- Знаете… у вас не найдется пятисот тысяч… ненадолго… до завтра, буквально… послезавтра…
Женщина помолчала, понаклоняла голову в раздумье то в одну, то в другую сторону, и сказала:
- Отчего же не найдется. Может быть, вам надо больше?
"Хитер бобер!" - думала Набуркина.
- Да… давайте пятьсот семьдесят… - выдавил Валичка.
Тотчас деньги перекочевали в его карман. И тотчас он со всем возможным вниманием устремил глаза на нотариуса.
- Гм… - она замялась. - Видите ли… по поводу разговора в моем офисе, помните? Возникли некоторые соображения. И вот… тут есть у меня подруга… такой, знаете, как это… пикничок на обочине…
Измученное Валичкино тело тяжело ворохнулось в кресле. Выкатился и застыл кровавый белок глаза.
- Пикничок? - с интересом спросил он. - Это неплохая идея. Только бы мне заехать домой, отдать небольшой должок.
- Так в чем же дело! - нотариус ухватила его, вытащила из-за стола и повлекла за собою на улицу.
Еще в своей маленькой, кажущейся растерзанной после выноса аквариумов квартирке Валичка чувствовал себя неважно: ломило виски, шею, крутило живот, болел даже зуб. Но все-таки сейчас он знал, что это ненадолго. С Мелитой он объяснялся с помощью длинных, тягучих междометий и не задумывался (а где было взять для этого силы?) о том, откуда вдруг явилась на его жизненном горизонте эта проворная дама. По облику он напоминал небольшого, довольно упитанного карасика, вытянутого на солнцепек удачливым рыболовом. Мелита скромно сидела на табуреточке, оглядывала убогую обстановку, и поджимала губки.
Ровно в восемь раздался звонок: это неистовый ночной водитель явился за деньгами. Он тоже не терял днем даром времени, и обдумывал свои планы. В то, что этот слизень достанет и отдаст деньги, он не особенно верил. Начнет нахальничать, шуметь, качать права… Тем лучше. Тогда надо сказать сурово: "Ша, мужик. Включаю счетчик. Приеду через неделю, в это же время, и ты мне отдаешь лимон. Еще через три дня - пять. Еще через три - пятнадцать". Главное - сказать так, чтобы поверил. Надо уже начинать быть крутым парнишкой, хозяином жизни. Только не бояться, переть, как бульдозер. По газетам, разговорам - многие так начинают, и выходят в большие люди, и имеют большие деньги. "Зекс, мужик! За тобой будут приглядывать. Не вздумай обращаться в лягавку: там везде наши кенты. Замочим в тот же день. Делай, как сказано, если хочешь остаться живым". Это будет поединок, один на один: кто кого? Ну что может быть за спиной у такого хмыренка? Двое чумазых, вахлаков, что ловили по дороге машину? Да ну, это какая-то муть вообще, неходовая часть. А если этого запугать надежно, да тащить на счетчике хорошее время, можно дойти и до большого: переоформления квартиры! Дальше, покуда не успел опомниться - найти ребятишек, сунуть им пяток лимонов, и пусть девают его, куда хотят. Расходы по такому делу вряд ли будут большие, нынче жизнь человеческая дешева, как ничто. Вот такие были мысли. И хоть водитель "шестерки" не имел ранее дел с уголовщиной, и работал по вполне мирной специальности преподавателя черчения в строительном колледже, - они не ужасали его, не бросали в дрожь и трепет: ну, обычное же дело! Тоже ведь и его можно понять: дети растут, надо расширяться! Такая жизнь. А мы крутые парнишки.
Постников проковылял к двери, открыл ее и, суетясь, стал совать владельцу личного транспорта мелитины купюры, другой рукою пытаясь выхватить паспорт. "Нет, это мало! Мы договаривались на лимон!" - шофер пытался все же обуздать ситуацию. Но тут на эту возню кинулась Набуркина, и дело кончилось тем, что автомобилисту всучено было совсем не пятьсот, а всего тридцать восемь тысяч. Он вообще ушел бы без рубля, этот шофер, если бы Валичка не поспешил утихомирить разбушевавшуюся Мелиту, сразу основательно поставившую вопрос о правах, обязанностях и разных видах ответственности. "Жигулист" бежал от них обеих, оглядываясь в ужасе, уверенный, что еще немного - и его уличат, схватят, бросят в кутузку, полную отребья! Набуркина, однако, выглянув из окна, записала номер машины. "На всякий случай!" - объяснила она, возвращаясь в комнату к поникшему головой Валичке. Тот был обескуражен: его смущал бурный темперамент этой женщины. Он хоть и был законопослушен, но привык, чтобы дела решались полюбовно, без криков и ссылок на какие-то бумаги и документы. И даже подумал, не отказаться ли от предложенного пикничка на обочине, но теперь это уже казалось ему неудобным, - да и здоровье требовало.
И они вышли из Валичкиного дома, взяли такси, и погнали к задушевной Мелитиной подружке, Елизавете Конычевой.
СТРОГИЙ ЗАКОН ДАЕТ ВЛАСТЬ НАД ЛЮДЬМИ
Мелита Павловна Набуркина была гордой женщиной. Именно гордость, и никакое другое чувство, возвели ее из обыкновенной деревенской девчонки в высокий ранг нотариуса. Когда-то она работала кладовщицей в некоем вузе, и занимала койко-место в общежитии. Выдавала тряпки, мел, спецодежду для слесарей и уборщиц. Всякий учившийся понимает, сколь важна эта работа! И Мелита понимала ее важность, и порою даже свысока поглядывала на разных ассистентов и доцентов, просящих для своих кафедр, деканатов и факультетов то или другое. Можно сказать, что есть, а можно - что нет. Можно дать, а можно и отказать. И никто не станет проверять: уйдут и умоются, такой уж это народ. А горлопанам она тоже умела заткнуть глотку. "Жалуйтесь на меня хоть ректору!" - заявляла им она, зная заранее, что к ректору не пойдут - побоятся. Но если человек от раза к разу проявлял себя уважительно, она его выделяла, и старалась не обидеть. Некоторых же стойких, которые все-таки ухитрились ее пугнуть, особенно уважала, боялась, и тоже давала им все, или почти все требуемое. Зарплату Мелите платили небольшую, и она, молодая тогда и здоровая женщина, могла бы, конечно, найти работу поденежнее. Но она дорожила тем, что работает именно в вузе, что имеет возможность сказать об этом при знакомстве. Это бывал обычно удар в самую селезенку! Кем работает, чем занимается - было уже неважно, и Мелита отвечала на такие вопросы скромно и невыразительно: "В учебной части". От года к году креп ее характер, росли связи; уже она имела несколько амурных приключений с наиболее прыткими из преподавательского состава, уже могла оказывать кой-какую протекцию при поступлениях, на экзаменах и зачетах… Но - увы, увы! - одно оставалось неизменным в ее жизни: тесная кладовка, серый халат, обязательный на рабочем месте, очередь за зарплатой в кассу "для черных" раздражала и унижала Мелиту. Ее знакомые преподаватели здоровались, подбегали к другому, свободному окошечку, расписывались и тотчас отбегали, пересчитывая деньги. А она стояла и стояла, переминаясь с одной усталой ноги на другую, порою часами, в огромной массе слесарей, библиотекарш, дворников, лаборанток, шоферов, секретарш, маляров. Конца не бывало такой очереди! И уязвлялась Мелитина гордость.
Отработав в вузе определенное число лет, настоявшись в таких очередях, Набуркина в одно прекрасное время вдруг возмутилась и сказала себе: "Да до каких пор, какого черта, в конце концов?!" Она стала готовиться в юридический институт. И с третьей попытки все-таки поступила. Его, и только его она хотела закончить, ибо знала: строгий Закон даст ей власть над другими людьми! Закон есть Закон, с ним не пошутишь, и человек, стоящий на его страже - это тебе не какой-то кладовщик! И она училась с рвением и старанием, осваивая прекрасную науку Юриспруденцию. О тех годах она вспоминала с восхищением. Это действительно были неплохие для Мелиты годы: женский расцвет, несколько легких и красивых романов, вожделенная кооперативная квартира, замечательные надежды…
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНЫ
Лизоля встретила их в невероятном брючном костюме, с узором под японский орнамент. Набуркина ревниво оглядела ее: однако! Стоил ли новый знакомый таких ухищрений? Валичка замаслился усталыми глазками, ткнулся продолговатеньким подбородком в Лизкину руку. И колобком, колобком покатился в комнату, прямо к накрытому столу. Следом, устремив глаза на его затылок, словно покорная гурия, поспешала Елизавета. А Мелита ступала осторожно и независимо, вся еще в недоверии.
Приглашенный мужчина сразу протрусил на кухню за штопором, стал откупоривать бутылку с вином. И Лизка, змея, не перехватила его руку, не поставила строго на место! Даже как бы подзадоривала и лучилась в улыбке. Ревнивая птичка проснулась и остро заклевала Мелитино сердце. Вдобавок, из посещения разоренной квартиры можно было сделать вывод, что гость совсем не женат! А ради такого дела можно было простить и некоторую шарообразность, и дряблость щек, и подбородок огурчиком.
- Вы… э-э… Валентин Филиппович… э-э… - светски блеяла Лизка, - кто… э-э… будете по специальности?
- Э-э… э-э… - пыжился повеселевший после вина Валичка. - Некоторым образом… инженер… С другой стороны… немножко гуманитарий, конечно…
- Крюшончик по собственному рецепту не угодно ли? - хозяйка потянула из фужера напиток толстой соломиной, облепив ее полными рдяными губами - и, мастерски усмехнувшись, протянула гостю - словно поцелуй передала. Мелита сомлела от такой наглости. Сердце ее забилось коротко, сухо и зло, - и тут же неуместный, гадкий интим оборван был ее деловым голосом:
- Вы… ха-ха! - не увлекались бы сильно, Валентин Филиппович. А то придется, пожалуй, мне снова выручать ваш паспорт. - Глаза Лизкины на эти слова по-рысьи вспыхнули и потухли, однако Набуркина сделала вид, что не заметила этого. - Так вот: своим пребыванием в нашем приятном обществе вы обязаны разговору, имевшему место в стенах некоего оуфиса… вы понимаете, о чем я говорю?
- Згррррь… дррь… - заскрипело югославское кресло под толстыми Валичкиными боками.
- Я много думала тогда после вашего ухода! - вскричала Мелита, исполняясь вдохновения. - Что-то ослепило мой мозг в момент встречи, и потому разговор, что должен был произойти там, к сожалению, не состоялся. Что-то с сердцем, с умом… Впервые! У одиноких женщин, знаете, бывают такие моменты…
Валичка вспыхнул и перевел взгляд с Лизоли на нее.
- Впрочем, это все сантименты, - как бы опомнившись и потерев лоб, сказала нотариус. - Но вот… Вы, кажется, сказали тогда: "Теперь я эту Потеряевку, как крот, изрою…". Вы какую Потеряевку имели в виду? Маловицынскую, что ли?
"Э-э, бабешка! - думал про себя Валичка, поблескивая влажными круглыми глазками. - Хитрая лисичка! А дулю не хочешь?"
- Ведь эта Потеряевка - мое родное село, представляете?! Я там и родилась, и в школу ходила, и вдруг вы… Да какой в Потеряевке может быть клад, Господи! Деревня как деревня, и народ там обыкновенный. Разве там когда-нибудь жили богатые люди? Я помню помещичью усадьбу - одни развалины; да и сам последний барин был такой, извините, вшивик, голытьба, нищеброд… И правильно его убили! - безо всякой связи с предыдущим закончила Мелита.
- Золотко, золотко! Причем здесь последний барин? Может быть, этому кладу тысяча лет! - Лизоля выжидательно поглядела на Валичку. Но тот упрямо молчал. Словно герой-партизан на допросе.
- И все-таки, - уже раздражалась Набуркина, - обыкновенное село, обыкновенные люди. И хорошие, и плохие. Всякие, короче. Но чтобы клад! Нет, таких там нет.
- А господа Клыч и Богдан вам лично знакомы? - быстро спросил пожарный директор.
Набуркина удивилась:
- В первый раз слышу такие имена! Неужто в нашей Потеряевке? Да вы шутите, ха-ха-ха! - и она игриво шлепнула Валичку по облысевшему лбу.
"Вот ты и попалась! - взликовал тот. - Никакая ты не потеряевская, если не знаешь таких заметных жителей. Не выйдет твоя хитрость, нет!"
- Какие скучные, нудные дела, барышни, - прозудил он. - Как-кой клад? Это так, была пустая блажь, да и прошла. О кладах ли говорить, когда рядом две такие прелести! - и он протянул ручки: одну - к Лизоле, другую - к Мелите. Тут же зажмурился, ощутив сердцем поразившую его сладкую мысль. - Но я, девочки, совсем не собираюсь делать тайны из этого клада, такого пустяка. Только уговор: дарю ее на ушко той, которая… как бы сказать… будет ко мне… милее, что ли… - и он мягко и плавно потянул ко рту бокал.
Женщины переглянулись. И во взглядах прочиталось сначала: да не взять ли наглеца, не подтащить ли к двери, и под звонкий жизнерадостный смех не ссыпать ли по лестнице? Но такое солидарное мнение было лишь в первую секунду - а потом глаза вильнули, задержались на лысоватом избраннике, и пошли чертить по стенам круги, кресты, и иные замысловатые фигуры. "В самом деле - что я, хуже-е-е? - так думала каждая. - Да я - запросто!" Притом что навостренный женский глаз мгновенно вычислил в Валичке застарелого холостяцкого кадра, собственника хоть и не Бог весть какой, но отдельной кваритры. Метры в нашей жизни, что ни говори, тоже еще капитал немалый. Сколько вырисовывается комбинаций! И все эти комбинации тоже мигом просчитали компьютерно заработавшие мозги. И расцвели улыбки на багровых ротиках.
Однако счет шел уже один - ноль, в пользу Лизоли: за нею был финт с фужером и соломинкой. Деньги, что Мелита дала взаймы пришельцу, в этой игре как-то не засчитывались.
Валентин Филиппович сидел, прихлебывал вино и сыто фыркал.
Лизоля усмехнулась, взяла с журнального столика колоду карт.
- Разыграем? - спросила она. Вроде как бы предложила, но в то же время и дала понять, что вопрос ею решен. - Будет честно и красиво.
Раскинули карты, и стали вдвоем играть в подкидного, длинно поглядывая на совевшего в кресле Валичку. Между тем, Мелиткины нервы были уже совсем на исходе. А тут еще хозяйка толмила, посмеивалась: "Будешь дура, будешь дура, будешь дура…". И вот, оставшись без козырей и с полными руками карт, Набуркина на очередное "будешь дура" вдруг взвизгнула, разрыдалась, и с криком: "Сама ты, сама будешь дура!" - вцепилась подруге в лицо. Крепкая Лизоля сбросила ее на пол, и они зашумели, завозились, застукали, громко дыша и тонко вскрикивая. В директоре пожарной выставки пробудился страх: он глядел, как разъяренные женщины подкатываются к его креслицу, и ждал: вот-вот они опомнятся! Тогда все. Конец. Разорвут. Забрав со стола наполовину выпитую бутылку вина, он встал с кресла и тихонько, возле стены, шагнул в прихожую. Открыл дверь, опрометью сбежал по лестнице, и выскочил из дома.