ЛИЧНО ДОРОГОЙ
Мой приятель, художник, рассказывал.
Дело было опять в семидесятых. В самом начале. Этот мой приятель попал со своей подругой в очень высокопоставленный дом. Как оказалось. А так с виду обычные люди, папа какой-то промышленный руководитель, но даже не министр. Кажется, замминистра. Квартира, конечно, в цековском доме, большая, но ничего такого уж особенного. И вот подруга этого художника, моего приятеля, дружила с дочкой этого замминистра. У нее был день рождения, двадцать пять лет, первая круглая дата.
Приходят они в гости к этой девушке. Много молодежи, но и старшие родственники тоже. Такой вот семейный день рождения. Именинница во главе стола, папа справа, кавалер слева. Тосты, поздравления, вино рекой, вкуснейшая закуска.
И вдруг, только горячее принесли, в прихожей какой-то шум, гам, приветствия, радостный смех хозяйки.
Входит широкоплечий парень в синем костюме, с букетом. За ним капитан первого ранга в мундире, с портфелем. А следом входит Брежнев. Целует именинницу, какой-то сверточек ей вручает, букет преподносит. Оглядывается.
Хозяйка быстро ставит новый прибор рядом с именинницей, тащит новый стул, но Брежнев ее останавливает.
– Мы, – говорит, – опоздали, значит, на свободные места! У нас демократия.
И садится почти напротив моего друга. Не прямо, а так, наискосок.
Мой друг с ним скромно здоровается. Брежнев говорит привет, привет – и начинает выпивать и закусывать. Какой-то тост произносит. Слушает тост в свою честь.
И все время поглядывает на моего приятеля. Рассматривает его. А мой приятель был хоть и в костюмчике, но, как положено художнику, бородат и лохмат. Волосы до плеч. Хотя мытые, конечно. Но не очень причесанные.
Сидит он почти напротив Брежнева и, если честно, обомлевает. Потому что как не относись, какие анекдоты не рассказывай, а все-таки это высший руководитель страны. Начальник сверхдержавы, как ни крути. Хочется что-то сказать. Спросить. Просто обменяться парой слов. Но почему-то не получается. Непонятно – как, что и о чем.
Через полчаса Брежнев встает, прощается с хозяевами, отодвигает стул, но вдруг манит к себе пальцем моего друга и перегибается к нему через стол.
Тот, в свою очередь, перегибается через стол к Брежневу.
– Да, Леонид Ильич.
Брежнев ему шепчет:
– Парень! Подстригись!
Да, кстати.
Мемориальную доску на Кутузовском, 26, надо повесить на место.
МАРТА КИШ
Роберт Шульц был австралиец немецкого происхождения. Он был круглый сирота, жил у опекунов, которые потом тоже умерли. Он был молод, но нелюдим и зол, друзей у него не было. Он работал в маленькой фирме, которая закрылась, потому что хозяина нежданно хватил инсульт. Еще у него была троюродная тетка, Марта Киш, в немецком городе Нойкирхен, но они никогда не виделись, даже не переписывались ни разу.
Подходящий кандидат.
Он приехал в Европу, в Германию, на родину предков, чтобы что-то изменить в своей скучной жизни. Его убили, труп утопили, документы и записную книжку забрали.
Марте Киш звонил уже совершенно другой человек. Хотя и по имени Роберт Шульц.
Марта Киш сказала, что она вряд ли сможет чем-нибудь помочь. Разве что советом.
Ну и ладно. Главное, она его признала.
Надобно сказать, что человек, который теперь был мелкий клерк Роберт Шульц, а раньше был капитан С. Н. Судаков, тоже должен был умереть у себя на родине, в СССР. Это было нетрудно, потому что он тоже был круглый сирота, детдомовец. А его молодой жене сказали, что муж попал в автокатастрофу, искалечен донельзя и весь обожжен, хоронить будут совсем забинтованного. Вот какие были тогда меры предосторожности. Это ему нелегко далось, кстати.
Двадцать шесть лет он работал в Германии и Франции, прилежно и тщательно.
Два раза в год он приезжал к Марте Киш в Нойкирхен. Довольно противная старуха. Но все-таки живой человек. Она звала его на "ты". Это странным образом грело душу.
А потом его вызвал связник и передал: все, больше не надо. Страна другая, всё другое, всем спасибо, все свободны.
Он приехал в Москву по туристической визе. Встретился с начальством.
– К сожалению, в новых проектах мы вас не видим, – сказало начальство. – Пенсия нужна?
– У меня пенсия там, – сказал Роберт Шульц. – Побольше здешней.
– Вот и ладно, – сказало начальство. – Только чтоб тихо.
– Я давал присягу, – сказал Роберт Шульц.
– Не сомневаюсь, – сказало начальство, встало и крепко пожало ему руку.
Его бывшая жена работала стоматологом в платной клинике. Он записался к ней на прием.
Без жалоб, чисто профилактически. Она долго рассматривала его зубы.
– Хорошая работа, – сказала она.
– Немецкое качество, – сказал он с небольшим акцентом.
– А вы немец? – спросила она.
– Разведчик! – засмеялся он.
– Извините, не люблю разведчиков, – сказала она.
– Как интересно! – засмеялся он еще громче. – А почему?
– В кассу, – сказала она, проставив галочки в карте. – Всего доброго.
Он вернулся в Германию. Оказалось, Марта Киш умерла. Поэтому он переехал в Нойкирхен и теперь каждое воскресенье ходит на кладбище, ухаживает за ее могилой.
ЛИНКОР "МИНЕРВА"
– Дядя Форд приглашает на пикник, – сказала мать. – Скоро лето кончится, а мы на море не были.
У соседа был старый джип марки "форд". Поэтому его так звали.
– Чего это он к нам подлаживается? – спросил сын.
– Неплохой человек, – сказала мать. – Полы в кухне поможет перестелить.
– Я сам могу перестелить полы, – сказал сын. Ему было семнадцать, он работал на складе металлолома.
– Вот вместе и поработаете, – сказала мать.
– Правильно, – сказала сестра. Ей было пятнадцать. – Давно пора.
В общем, поехали. Мать с дядей Фордом впереди, брат с сестрой на заднем сиденье. Добрались до моря, потом вдоль берега. Нашли хорошее место. Дождались отлива. Стали ловить крабов. Варили их в котелке на костре. Выпили пива. Потом поставили палатки. Мать и сестра легли в одной, брат и дядя Форд – в другой.
Ночью брат проснулся от того, что с ним рядом укладывается сестра, на место дяди Форда.
– Ты чего? – спросил он.
– Сам не понимаешь как будто, – сказала она.
Брат приподнялся и сел. Вытянул шею. Была сырая темнота и слышно, как шумит море.
– Спать хочу, – сказал брат. – Я спиной повернусь, а ты пригрей меня.
Наутро дядя Форд нашел у самой воды местечко под скалой, где крабы прямо кишели. Подогнал туда свой джип, чтоб накидать в корыто. Подул сильный ветер, скала упала, раздавила джип, и дяде Форду заклинило ноги. Изо всех сил тащили. Нет, не вытащить никак. И бежать некуда: ведь они километров за сто отъехали.
Мать, сестра и брат стояли в стороне и думали.
– Прилив начинается, – сказала сестра. – Надо к нему подойти.
– Вот ты и подойди, – сказала мать, собирая палатку.
– Как будто это я с ним, это самое, – сказала сестра.
– Не груби, – сказала мать.
– Я пойду, – сказал брат и побежал к дяде Форду, который лежал спиной на сыром песке, а ноги были в искореженной машине.
– Да, угораздило, – сказал брат. – Больно?
– Не важно, – сказал дядя Форд. – Я читал одну книжку, про военных моряков. Был такой линкор "Минерва". Попал на мину. Стал тонуть. Переборка упала и придавила матроса. Все бегут спасаться, а он не может.
– Война, страшное дело, – сказал брат. – Я тоже читал что-то типа.
– Там был корабельный священник, – сказал дядя Форд. – Имя-фамилию не помню. Он остался с этим матросом. Там, внизу, в трюме, понимаешь? Не оставил его одного погибать.
– А это правда было? – спросил брат.
– Не в том дело, – сказал дядя Форд. – Иди к своим. Вода поднимается.
– Если во имя Господа нашего Иисуса Христа, – брат перекрестился, – я тут останусь, то все равно выплыву. А если нарочно утону, меня зарплаты лишат. В смысле понятно. Мать на пособии, сестра пока учится.
– Иди, иди, – сказал дядя Форд и прокусил себе палец. – Ты добрый.
– Мне вас, честно, жалко, – сказал брат, отвернулся и быстро пошел к своим.
Дядя Форд не стал смотреть ему вслед.
Вода была уже близко, серая пена пополам с водорослями.
Чайка села на него. Попробовала клювом место, где на ноге запеклась кровь.
Вторая прилетела.
ЦЕРЕМОНИАЛ И ПРОТОКОЛ
Мне было лет четырнадцать. Ну, или только что пятнадцать исполнилось.
Вечером у нас дома зазвонил телефон. Я взял трубку.
– Это ты Денис? – спросил некто мужского пола, мой ровесник, судя по голосу.
– Это я, – сказал я. – А ты кто?
– Выходи во двор, узнаешь, – сказал он.
– Зачем? – спросил я.
– Поговорить надо, – сказал он.
– Кому надо? – спросил я.
– Есть разговор, – повторил он. – Понял?
– Не понял, – сказал я. – Какой еще разговор? Я вообще тебя не знаю.
– Выходи, не ссы! – сказал он.
– Тебе надо, ты и приходи, – сказал я.
– Куда? – удивился он.
– Ко мне, – сказал я. – Ты во дворе стоишь? Подъезд третий, этаж одиннадцатый, квартира сто пятнадцать. Из лифта направо. А я пока чайник поставлю.
– Ага, обоссался! – закричал он.
– Это ты обоссался, – сказал я. – Идешь, нет?
Он бросил трубку.
Больше он не звонил ни разу. И никто меня не подстерегал во дворе. Вопрос был снят.
Наверное, я нарушил правило. Наплевал на святость волшебных слов "поговорить надо". То есть мне бросили перчатку, а я сказал: "У вас упало… Да, да, я вас внимательно слушаю".
Может быть, может быть.
Но я и сейчас не понимаю, почему если очень серьезный разговор, то обязательно в пустом ночном дворе, на заброшенной фабрике или на шестьдесят седьмом километре глухого загородного шоссе?
Кино навязывает нам свои законы.
Свои, так сказать, представления о жизни.
Но в кино это интересно, а в жизни глупо и опасно.
САТИРИКОН
Это сейчас всё – ааа… А раньше было – ууу!
Это сейчас Интернет и кабельное телевидение. И особенно фильмы на дисках. Появляются на московских прилавках за неделю до голливудской премьеры.
А раньше новинки мирового кино в Москве можно было увидеть двумя способами.
На Московском фестивале – один раз в два года.
И еще на закрытых просмотрах.
То есть новые (относительно новые, то есть прошлогодние) иностранные фильмы показывали избранной публике в разных творческих клубах. Я не говорю, конечно, о цековской номенклатуре, это вообще отдельная песня.
В Доме кино с этим было лучше всего. Все-таки Союз кинематографистов, сами понимаете. Поэтому, кстати, пропуск в Дом кино был самой лакомой штучкой.
Итак, просмотр.
В 1969 году Федерико Феллини снял фильм "Сатирикон". По мотивам романа римского писателя Петрония, который бичевал распущенные нравы своих современников. Поэтому и картина у Феллини получилась фривольная.
Вот. Году примерно в 1971-м члены Союза кинематографистов получили пригласительные билеты на просмотр означенного фильма.
Пришли они, как принято, с женами. Гуляют по фойе, раскланиваются друг с другом. Обмениваются предвкушениями. Некоторые рассказывают, что им рассказывали про этот фильм те, кто его смотрел за границей. Предвкушения нарастают.
Наконец двери в зал открываются, и администратор говорит:
– Просим при входе предъявлять членские билеты СК СССР.
Гул возмущения. В чем дело? Как? Почему? Тут все члены Союза!
– Товарищи, просмотр только для членов СК СССР. Распоряжение руководства.
Наверное, руководство решило, что фривольный фильм Феллини – не для женских очей. Или у руководства были какие-то иные руководящие соображения. В общем, жен пускать было не велено. Точнее, широкую массу кинематографических жен, поскольку у отдельных членов СК СССР жены тоже были членами его же.
Не знаю, как они разбирались в этих случаях.
Или вот: могла ли женщина-член провести с собой не-члена? Например, актриса – своего мужа?
Смешно.
Но самое смешное впереди.
Члены СК СССР мужского пола развели руками и попросили своих жен посидеть в баре, попить замечательный кофе, которым в те годы славился московский Дом кино. А сами, раскрыв членские билеты, стали протискиваться в просмотровый зал. Смотреть фильм Феллини "Сатирикон".
Все, кроме одного.
Известный сценарист и писатель Юрий Нагибин взял свою жену Алису Григорьевну за руку и сказал:
– Пошли отсюда.
И они пришли к нам в гости и рассказали эту замечательную историю.
УМНИКИ И УМНИЦЫ
Во второй половине 1970-х Марлен Хуциев собирался снять большой фильм о Пушкине. Обо всей его жизни. Кинороман. Я читал сценарий: очень хорошо. Мощно, значительно и вместе с тем легко, изящно. По-настоящему, по-пушкински. Такой фильм мог бы стать вехой, символом, эпопеей, национальным достоянием.
Но фильм то запускали в производство, то останавливали. То переносили, то откладывали. То денег нет, то актера на главную роль никак не утвердят.
Кстати, насчет актера. Рассказывали: сам Хуциев хотел, чтоб это был какой-нибудь артист маленького периферийного театра. Безупречно фактурный. Разумеется, талантливый. И, что особенно важно, совершенно неизвестный. Чтобы зрители увидели его первый раз в жизни. И чтобы ахнули – Пушкин!
Такого актера найти очень трудно, но все-таки, наверное, можно.
Главная проблема была в другом.
Мне говорила Наташа Медюк, режиссер с Одесской студии:
– Хуциев на чем споткнулся? Для большого исторического фильма о Пушкине нужны актеры с умными лицами. А как же? Лицеисты для начала. Горчаков, например, а? Пущин, Кюхельбекер. Педагоги в лицее. Декабристы! Генералы 1812 года. А поэты? От Державина и Жуковского до Дельвига и Баратынского. И вообще друзья Пушкина. А враги? К примеру, Бенкендорф? Булгарин и Греч? Тоже ведь не дураки. Умные лица в фильме про Пушкина – это даже важнее, чем костюмы и декорации. В общем, надо было как минимум сто пятьдесят умных лиц. А где их взять?
Хотя сам Хуциев, как человек добрый, ссылался на финансовые затруднения родного Госкино.
РАЗВОРОТ
Когда моя дочь пошла в первый класс, то ехать до школы было на троллейбусе № 12 от остановки "Гостиница "Советская"" до остановки "Советская площадь" (обратите внимание на чарующее созвучие названий).
Сначала мы ее провожали до самой школы. Все-таки десять остановок, и там еще пешком по улице Станиславского (ныне Леонтьевский переулок).
Через месяц мы стали тренировать ее на самостоятельность.
Она выходила из дому, доходила до остановки, садилась в троллейбус, показывала проездной – всё сама. Но под наблюдением папы. То есть я шел сзади метрах в десяти – пятнадцати. На всякий случай. Садился в тот же троллейбус, но ехал в другом конце вагона.
Уговор был такой, что буду вести себя незаметно и выкажу свое присутствие только в случае крайней необходимости.
Вот.
Но однажды в троллейбусе, против обыкновения, оказалось довольно тесно. Дочь сидела на самом переднем сиденье, справа, около выхода.
На остановке "Белорусский вокзал" вошло много народу, и я счел за благо сесть рядом с ней. Тихо сел, глядя вперед. Она недовольно на меня покосилась, но смолчала.
И тут я увидел, что у нее расстегнулась пряжка на ранце.
Я прошептал:
– Ранец сползает.
Она гневно зашипела:
– Я сама! Я сама!
– Давай-ка помогу, – сказал я негромко. – А ведь свалится.
И стал ей застегивать ремешок на плече.
– Не трогай! – закричала она, вырываясь. – Отстань! Уйди!
Тут какая-то рядом стоящая тетка схватила меня за руку:
– Гражданин! Чего это вы к девочке пристаете? Да вы что, в самом деле! Да как вы смеете?! – И, обратившись к дочери, спросила: – Девочка, ты знаешь этого дядю?
– Знаю, – пробурчала дочь. – Это мой папа.
– Девочка! – сказала тетка тем же тоном. – Как ты смеешь так с отцом разговаривать?!
ТЯЖЕЛАЯ КАВАЛЕРИЯ
Конечно, в школе меня немножко дразнили за фамилию.
Например, когда читали "Бородино" Лермонтова: уланы с пестрыми значками, драгуны с конскими хвостами, – все смеялись и на меня смотрели.
Потом еще звали меня Гусарским и даже Лейб-Гренадерским.
Но это уже позже было, классе в седьмом. А вот что было в четвертом классе. Пионеры, как известно, были трех ступеней. Первой, второй и третьей. Значки такие были – пламя, звезда, а между ножек у звезды римская цифра. Пионер первой ступени – новичок, а третьей – уже готов вступить в комсомол Чтобы перейти на следующую ступень, надо что-то знать и уметь. Например, разводить костер и скворечник вешать. А также помогать родителям по дому. Подметать пол и мыть посуду. Ну и знать про пионеров-героев.
Но такие значки продавались в любом киоске. Покупай и носи.
И вот, чтобы пресечь самозванство, изобретена была Личная книжка пионера. Как студенческая зачетка, но красного цвета. С фотографией, с именем-фамилией. Надо было ее постепенно заполнять. Почистил снег перед школой – тебе записали общественно-полезный труд.
Конечно, всю эту ерунду через полгода отменили, но я не о том.
Итак, нас собрали в зале на торжественное вручение Личных книжек.
Вручал их нам представитель шефов. Ударник-печатник из комбината "Известия".
– Денис! – выкликает он.
Но без фамилии. Всех по фамилии, а меня – так.
Ну и что, ну и подумаешь. Все равно я один Денис на всю школу.
Подхожу. Он сличает меня с фотографией, дает мне книжку, жмет руку и говорит:
– Какая у тебя фамилия грозная! Ух!
– Спасибо! – говорю гордо.
Приходим в класс. Сажусь за парту, раскрываю свою Личную книжку пионера. Там написано:
Денис Драконский.
Я чуть не заплакал. Я тогда не знал, что слово драгун означает дракон И не понял, что все это на самом деле очень смешно. На следующей перемене побежал в пионерскую комнату к вожатой Вале. Сдал эту чертову книжку и через два дня получил новую, с правильной фамилией.
А теперь жалею. Надо было ту сохранить.
ИМЯ И ОТЧЕСТВО
Незабвенная Валентина Иосифовна Мирошенкова, моя преподавательница греческого языка, рассказывала.
Самый конец сороковых. По всей стране идет борьба с космополитизмом…
Она тогда была студенткой.
Один раз она зашла по какому-то делу в партком факультета. Парторг пригласил ее сесть и задушевно сказал:
– Имя у вас прекрасное – Валентина. И фамилия хорошая, нормальная, русско-украинская. А вот отчество странное. Откуда у простой русской девушки такое какое-то не наше отчество – Иосифовна?
– Вам не нравится имя Иосиф? – холодно и отчетливо спросила она и подняла глаза на портрет Сталина, висевший на стене. – Интересно знать, почему?
Парторг вскочил из-за стола и выбежал из кабинета.
И потом в коридоре всегда старался ее обойти.