– Что случилось? – говорю.
Она говорит:
– Сейчас маму позову.
Мама берет трубку и говорит:
– Папа умер.
Почему эта подруга сама не могла сказать, непонятно.
Ребята вместе со мной поехали назад в Москву. Довезли меня до дома. Там стоит медицинская машина у дверей, человек какой-то гуляет, лысоватую голову опустив. Я сразу понял, что это перевозка и шофер-санитар.
Еще в этот день было много всякого. До рассвета следующего дня.
Если все подробно описывать, выйдет целый том. Мелким шрифтом.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Хочется родиться в другой день и в другой год. Попозже, но не намного. Я не прошу так резко, на тридцать лет моложе, вы что. Немного, я же говорю. Чтоб не в сырую темную зиму, а светлой ясной весною. Не в безнадегу конца сороковых, а в радость начала шестидесятых. Когда Гагарин только полетел и скоро будет коммунизм, и все в это верят. Чтобы другой жизненный заряд.
Родиться не в Москве, а где-то далеко, на юге или на севере.
Раза три или даже пять поменять место жительства. Переезжать вместе с родителями из городка в городок, из школы в школу – новые ребята, новые соседи, все новое, но все равно свое: живешь, очень даже страну под собою чувствуя.
Потом институт по какой-нибудь совсем другой специальности. Не по моей. В точных или естественных науках. Но все равно читать гуманитарные книжки. И говорить о них с друзьями.
Сделать карьеру. Настоящую, правильную, понятную. С ученой степенью, местом работы и должностью.
И вспомнить, как много лет назад в маленьком северном городке на коммунальной кухне мама грела суп, а на соседкиной табуретке сидела кошка. Серая в полосочку, с зелеными глазами. Добрая. Но в руки не давалась. Так, иногда погладить.
– Ты чего молчишь?
– Не могу вспомнить, как звали кошку.
– Какую кошку?
– Не важно, не важно… – И продолжить разговор, как ни в чем не бывало.
ТАКОЙ ВОТ СТРАННЫЙ ДЕНЬ
Года два-три назад я купил интересную книжку (потом куда-то задевал и название забыл). Про связи между поколениями в психологическом смысле и шире – в смысле судьбы. Про то, как судьба родителей определяет судьбу детей.
Конечно, речь там была не о таких банальных вещах, как воспитание, пример старших, семейные традиции и т. п. Тут почти все ясно. И конечно, не о генетике. Тут, наоборот, не ясно почти ничего.
Разговор шел именно о рисунке судьбы. О повторениях этого узора. Не просто о том, что дочь секретарши стала секретаршей, а сын офицера офицером. А о том, что дочь точно так же, как ее мать, вышла замуж за человека, которого встретила на свадьбе двоюродного брата. О том, что сын погиб в бою точно в таких же обстоятельствах, как его отец. До подробностей и деталей, до жаркого солнечного дня и безводной лощины.
Кстати, именно о совпадениях смертей в этой книге было написано довольно много.
В частности, масса примеров того, как дети умирали не только в тех же обстоятельствах или от тех же болезней, но и в тот же срок.
Особенно это касалось тех детей, которые находились в глубокой душевной связи со своими родителями. Даже если родители умерли, дети (уже совсем взрослые) были с ними в постоянном внутреннем диалоге. Получается, что эти люди как бы неосознанно копировали своих матерей и отцов.
Я прочитал, хмыкнул, что-то там прикинул и забыл.
А вот тут вспомнил.
Мой отец умер 6 мая 1972 года. А родился 1 декабря 1913 года.
То есть он прожил 58 лет, 5 месяцев и 5 дней.
А ваш покорный родился 15 декабря 1950 года. То есть на сегодняшний день прожил ровно столько же. 58.5.5.
Рубеж. Начиная с 17 часов сего дня я буду жить дольше, чем мой отец. Я его переживу не в смысле календаря, а в смысле срока.
Я, конечно, не верю, что в этой книжке про поколения написано. То есть верю, что там описаны реальные случаи. Но никак не верю, что есть такая закономерность. Хотя я был и остаюсь весьма тесно связан со своим отцом. Я часто его вспоминаю, думаю о нем, пытаюсь понять, как он жил, что чувствовал, что думал, кого любил…
Ну и что?! Нет такого правила! Наверное, нет.
Я, конечно, буду жить дальше.
Наверное. Скорее всего. Я в этом уверен.
Хотя мартовские иды еще не прошли. Вернее, майские. А еще точнее, пятый день после майских ид. Dies quinta post Idus Maii.
Осталось буквально полтора часа. Шутка, конечно. Но есть о чем подумать.
СЕРЫЙ КОНВЕРТ
Шеф не занимал никакой государственной должности; формально он был шефом некоего Временного координационного комитета, сокращенно ВКК. В стране были парламент и правительство, но все знали, кто на самом деле главный.
Шефа обожали и побаивались, а его приближенных презирали и ненавидели.
Сильнее всего ненавидели его адъютанта. Бывший полковой парикмахер, силач, садист и льстец – говорили, что именно он по утрам подает Шефу списки, которые сам же и составляет.
Один известный архитектор был в гостях у своего друга, президента Академии художеств. Вдруг пришел этот самый Адъютант. Архитектор захотел встать и уйти. Потом решил, что не подаст ему руки. Нет, лучше просто молчать и поскорей откланяться. Но его посадили как раз напротив Адъютанта, и, куда денешься, пришлось с ним разговаривать. Он, кстати, оказался приятным собеседником.
В конце вечера он поманил архитектора в коридор.
– Я уж так, по-солдатски, – сказал Адъютант. – Вы хороший человек. Вот. – Он вытащил из бокового кармана ярко-серый, почти серебряный конверт. Там было вытиснено имя Шефа, и адрес: главный офис ВКК. – Если что, сразу пишите, и это будет у Шефа на столе. С моими наилучшими отзывами. Но просить можно за одного человека.
– Спасибо, – растерялся архитектор. – Что, прямо в почтовый ящик?
– Прямо, прямо, – сказал Адъютант. – С почтой у нас порядок.
Конверт лежал под стеклом на письменном столе.
Прошел месяц. Младший брат не пришел домой со службы. Он жил в плохом районе: конечно, это было ограбление и убийство, а труп спрятали. Попросить ускорить следствие? А смысл?
Через две недели арестовали сына. Архитектор сидел за столом и смотрел на серый конверт. Сыну было двадцать пять. Взрослый человек. Он сам выбрал себе судьбу, когда связался с этими людьми.
Потом исчез второй сын. Двадцать два года, студент последнего курса. Талантливый мальчик. Но совсем чужой, к сожалению. Но все равно! Написать Шефу: пожалуйста, оставьте в покое нашу семью. Да, но просить можно только за одного человека.
Ведь у него была вторая жена и тринадцатилетняя дочь.
Он сделал проект типового сельского офиса ВКК. Сам, по собственной инициативе. Получил премию. Немного отлегло от сердца.
Однажды вечером он стоял у окна своего кабинета. Он видел, как у подъезда остановилась их машина, вышла его жена, открыла багажник, стала доставать сумки.
– Мама приехала, вкусных вещей привезла! – крикнул он дочке в глубь квартиры.
Потом снова посмотрел в окно. У распахнутого багажника валялась сумка. От тротуара отъезжал черный автомобиль с зеркальными стеклами.
Он бросился к столу.
Конверта под стеклом не было.
– Где конверт?! – не веря, крикнул он. – Тут был конверт!
– Это я взяла, папа, – сказала дочь. – Я сама написала письмо Шефу.
– Про что?
– Про то, как его любят школьники!
СОЛДАТ И АННА
Войдя в 7.20 в приемную, Адъютант увидел на своем столе список. Ах да, четверг. Две странички, как всегда. Надо было просмотреть фамилии, завизировать, в 7.30 отнести на подпись к Шефу, а потом вернуть на исполнение.
Шеф был уже на месте. Сквозь двойную дверь слышно было, как он тяжело кашляет. Шеф всегда был на месте. Его спальня была смежной с кабинетом.
Адъютант сел, вытащил из кармана маленькие очки, заранее взял авторучку, надел очки и проглядел список. И увидел фамилию своей жены. Пометка: изм р шп.
Он снял очки. Потом надел снова. Опять снял, встал, одернул пиджак и вошел в кабинет.
– Привет-привет! – сказал Шеф, роясь в бумагах.
– Шеф, – сказал Адъютант, кладя список перед ним. – Что это?
– Где? – хмыкнул Шеф. – А, вон ты что. А тут написано. Читать не умеешь? Измена родине в форме шпионажа.
– Шеф, – сказал Адъютант чужим голосом. – За что?
– Позволь сначала вопрос, – сказал Шеф и замолчал, доставая из пачки дешевую сигарету без фильтра. Чиркнул спичкой, закурил, затянулся, выпустил серый нехороший дым. Отпил кофе из толстой белой чашки с цветком на боку: такие чашки были во всех городских кафе. Он был лично скромен.
Если Шеф молчал, торопить его не полагалось.
Адъютант ждал, склонив голову.
– Да, – словно очнувшись, сказал Шеф. – Вопрос. Вот какой вопрос. Скажи, ты солдат или баба?
Адъютант хотел крикнуть: я мужчина, и я защищу свою женщину! Он был единственным, кто имел право входить к Шефу с оружием. Зачем оружие, он мог одной рукой сломать ему шею. Он поднял глаза. Перед ним сидел нездоровый пожилой господин. Маленькое морщинистое лицо и сутулые плечи. Прокуренные, чуть дрожащие пальцы. Немодные часы на потертом ремешке. Придушить его, поднять спецдивизию, выступить по радио, кого-то освободить, а кое-кого повесить. Действовать жестко, но без большой крови.
Адъютант набрал в грудь побольше воздуха и сказал:
– Я солдат.
– Тогда поставь визу, – сказал Шеф.
Вечером Адъютанту стало страшно входить в пустую квартиру; он занимал целый этаж в старинном невысоком доме за кованым забором. Но вспомнил, что он солдат. В кухне на табурете сидела женщина, молодая и красивая, явно не горничная. Или горничная?
– Поздно уже, идите домой, – сказал он. – Свободны.
– Меня зовут Анна, – сказала она. – Я ваша жена. Ведь вашу жену зовут Анна, правда? Вот свидетельство о браке.
– Вон отсюда, тварь! – заорал Адъютант. – Убью!
Она заплакала:
– Не хотите со мной спать – не надо, но не выгоняйте меня, пожалуйста, а то меня на самом деле убьют…
Через неделю на дипломатическом приеме Адъютант со злой радостью смотрел, как Анна болтает с секретарем германского посольства. Он же по совместительству резидент ихней разведки. Хохочет, обмениваются визитками. Пусть, пусть, так ее, так ее. Вон ее уже на карандаш взяли. Вон мальчик в углу все примечает. Хотя нет! Стоп-стоп-стоп! Одна жена шпионка – это случайность. Но если вторая тоже – это нехорошо. Наводит на размышления. Не надо.
– Анна, – он подошел к ней. – Нам пора домой.
Он сказал это очень по-мужски.
– Да, милый, – сказала она и покраснела.
БЕДНЯГА
Один человек, простой техник на заводе, взял кредит, чтобы купить квартиру. Он с женой и сыном жил в двух крошечных комнатах без кухни – электроплитка и раковина в коридоре. А тут жена забеременела, и они решили оставить. Потому что жена очень хорошо себя чувствовала, прямо вся расцвела, и это была верная примета, что родится девочка, а жена очень хотела девочку. Он тоже хотел девочку, чтоб ее можно было баловать и наряжать. Он неплохо зарабатывал на своем заводе, кстати.
Он присмотрел себе квартиру и даже почти за нее расплатился – отдал весь кредит. Была такая фирма, которая строила неплохие дома в пригороде. Он знал, что эта квартира его, они с женой туда каждую субботу приезжали, смотрели, как укладывают полы и красят стены.
Но в последний момент денег не хватило. Сказали – наши издержки непредвиденно возросли, с вас столько-то тысяч, и получите вашу квартиру через две недели. Они с женой решили так: продают старое жилье и пару недель как-то перебьются.
А через две недели оказалось, что в их квартире уже живут. Но не сволочи какие-то, а такие же простые небогатые граждане. Сволочи оказались на этой фирме. Они каждую квартиру продали по два раза. Это ему рассказали люди, которые толпились во дворе и повторяли, что управы все равно не найти.
– На три дня раньше бы приехали, и всё, – сказала жена.
– Но тогда бы другие люди пострадали, – сказал он. – Такие же, как мы.
– А ты, значит, за справедливость, – сказала она и заплакала.
Больше он ничего от нее не слышал, потому что она с ним поссорилась и не разговаривала, а через три дня ее сбила полицейская машина, насмерть.
Тогда в стране был полный произвол. Задавленную жену оформили как самоубийцу, а строительная фирма все списала на вора-управляющего. А его выгнали с работы. Но на прощание вручили судебную повестку, кредит отдавать.
Он отправил сына к теще, а сам уехал в дальний городок. Устроился в гарнизон, техником по отоплению. Ни с кем не дружил. Сидел, курил и думал: жену убили, деньги украли, дом отняли, сын перестал на письма отвечать. И вдобавок на ногах нет мизинцев, с рождения. Взял тут одну девку в баре, стали раздеваться, а она завизжала и убежала. Бедняга. Он тоже бедняга. Все кругом бедняги.
Еще у него была тетрадка. Он туда записал полицейское начальство. Эту воровскую фирму. Хозяина завода. Командира гарнизона.
Еще там был парикмахер, здоровый такой парень. Садился с ним рядом и тоже курил. Он говорил парикмахеру, что революция не нужна. Нужна координация. Простое дело: хороших награждать, плохих наказывать. Вот и все. Жаль, некому взяться.
Один раз офицер на него наорал и замахнулся, при парикмахере. Парикмахер схватил ножницы и засадил офицеру в шею. Вытащил у него из кобуры пистолет.
– И что теперь? – спросил этот человек.
– Командуйте, шеф, – сказал парикмахер. – Ребята ждут.
– Полковника на фонарь, офицеров под арест, сержантов ко мне, – сказал он.
– Так точно, шеф! – крикнул парикмахер.
ДИСЦИПЛИНКА
Секретарь Сталина А. Н. Поскрёбышев после выхода на пенсию перешел на партийный учет по месту жительства. А жил он на улице Грановского (ныне Романов переулок), дом 3. Там в подвальной коммуналке жила семья моих дедушки с бабушкой с маминой стороны (дедушка работал шофером в кремлевском гараже). Потом, с 1956-го по 1961-й, мы там жили с мамой и папой. А когда мы оттуда уехали, в нашу комнату въехала моя тетя, мамина сестра, с тремя детьми и мужем, отставным майором Михаилом Михайловичем Ш., дядей Мишей.
Так вот, дядя Миша был секретарем домовой парторганизации. Собирал взносы, проводил собрания, устраивал политинформации. Поскрёбышеву он поручал делать доклады о международном положении.
Дядя Миша рассказывал: всякий раз за день до доклада раздавался нежный стук в дверь партбюро.
– Да-да, войдите!
Просовывалась почтительная лысина Поскрёбышева, а там и он сам входил, держа в руках картонную папку.
– Михал Михалыч, вот я тут докладик подготовил, принес вам, так сказать, на предварительный просмотр. – Он вынимал из папки и клал на стол исписанные листочки. – Вот, пожалуйста, в двух экземплярчиках.
– Александр Николаич! – говорил дядя Миша. – Спасибо, конечно, да зачем же в двух?
– Мало ли, Михал Михалыч, на одном поправки сделаете, другой в архив…
Доклад был, разумеется, пересказом нескольких статей из "Правды" и "Известий".
Написано от руки.
Четким красивым почерком, без помарок.
В двух экземплярах.
ВДВОЕМ
Оперный театр. Мимо меня протискивается к своим местам странная парочка. Крепко держатся за руки. Он в маленьких затемненных очках, с чуть откинутой назад головой. У нее цепкие глаза на спокойном лице.
Уселись, но рук не расцепили.
Потом я вижу, что он водит пальцем по ее запястью, по тыльной стороне ладони. Как будто в такт музыке рисует волны и запятые, вверх и вниз, взлеты и падения, piano и forte, и сильно вдавливает палец, когда в финале арии звучит оркестровый аккорд.
А она свободной рукой иногда касается его ладони.
Слепой и глухонемая.
Совсем разные миры.
Светлый, яркий, разноцветный, красивый – и немой.
Бестолково разинутые рты. Беззвучно летящие смычки, бесшумное мельтешение рук, непонятно раздувающий щеки человек, припавший губами к медной улитке. Люди в зале часто-часто сдвигают ладони и шевелят губами.
Темный, черный, беспросветный.
Шумный, словесный и мелодичный. Чистых голосов, звенящих высоко и долго. Полный скрипок и литавр, труб и фаготов, аплодисментов и криков браво.
Так всегда бывает, на самом деле.
Кто-то один слышит, но не видит. Кто-то другой – наоборот.
Хорошо, когда можно пальцем на запястье нарисовать звук.
А в ответ, прикасаясь к ладони, объяснить, что происходит на сцене.
Соединить два мира в один.
Более или менее общий.
ПЯТЕРОЧКА-ДЕСЯТОЧКА
В одном большом НИИ у сотрудников стали вдруг пропадать деньги. Не у всех сотрудников, а у секретарш и лаборанток. Именно у женщин. В день зарплаты. Понятно почему: мужчина кладет деньги в бумажник и прячет в нагрудный карман. А женщина кладет деньги в кошелек, прячет его в сумочку, а сумочку оставляет на столе, когда идет покурить, например. Опять же понятно, почему это несчастье коснулось секретарш и лаборанток. К какой-нибудь важной ученой даме так просто в кабинет не зайдешь.
Обидно: зарплата и так маленькая, а тут какая-то сволочь то пять, то десять рублей утащит. Семьдесят шестой год, кило мяса два рубля стоит.
В этом НИИ никогда раньше ничего такого не было. А тут три месяца подряд. По первым и пятнадцатым числам.
Но вот однажды одна секретарша пошла вниз встретить курьера, но с полдороги вернулась: вспомнила, что сумочку забыла. Вбежала в приемную – батюшки! Заведующий отделом, он же замдиректора по науке, к ней в сумочку лезет. Она закричала, стала звать людей.
Повели его в дирекцию. Он сразу во всем признался. Стоит весь красный, говорит, что виноват и готов отвечать по закону. Вызвали милицию. Следователь подумал: странная история. Доктор наук, профессор из корыстных побуждений ворует пятерочки-десяточки у младшего и технического персонала. Направили на психиатрическую экспертизу.
Он так и рассказал психиатру: видит дамскую сумочку и ничего с собой поделать не может. Больной человек. Клептоман.
Но это была, конечно, не клептомания (к слову сказать, редчайшее расстройство). Шизофренией тоже не пахло. Скорее всего, это была так называемая профилактическая госпитализация. Когда человек специально ложится в психбольницу, чтобы получить диагноз. А значит, невменяемость. Ну, или ограниченную вменяемость.
Психиатр, как положено, встретился с родственниками. Брат долго и стандартно рассказывал, какой тот был странный с самого детства. Ногтей не стриг и мучил кошек. Но вообще он ни в чем не виноват. Его просили подписывать, он и подписывал, обычное дело. Все так делают. А теперь ему ломится от пяти до десяти лет с конфискацией. Спасите.
– Я всегда на стороне больного, – вздохнул психиатр, завершая свой рассказ. – Иногда приходилось грешить против истины, чтобы снять диагноз или, наоборот, поставить. Конечно, от пяти до десяти лет – это слишком. Но я вдруг вспомнил лаборанток и секретарш. Сколько не купленных яблок ребенку, колготок себе, сколько урезаний крохотного бюджета, потому что проездной все равно надо покупать… И я написал: здоров.
А в самом деле, почему он не стал симулировать, например, бред реформаторства или особого предназначения? Для ученого в самый раз.
Ужасная история. Но подлинная.