Она читала, по ходу дела исправляя опечатки. Да, там были пропуски букв. Например, к сожалению. Или послобеденный Но ведь и так все понятно, зачем же отвлекаться на исправления? Мне это было странно.
Потом я увидел, что она ставит на полях галочки.
– Что это? – спросил я.
– Стиль, – сказала она, запрокинув голову. – Где надо поправить стиль, я ставлю птички.
Я склонился над ней, чтобы поцеловать ее запрокинутое лицо – я стоял за спинкой кресла, – и вдруг увидел ее лицо в перевернутом виде; мой умственный взор не поправил меня, и лицо показалось мне инопланетным, страшным: круглый выступ лба казался нижней челюстью без рта…
– Хорошо, – сказал я, зажмурившись. – Я поправлю, спасибо.
Вот, собственно, и все.
Дурацкое авторское самолюбие? Не знаю. Отнюдь не все мои друзья и подруги были в восторге от моих писаний. Я много раз встречал неодобрение или равнодушие, а также пустые или переслащенные похвалы. Не говоря об острой принципиальной товарищеской критике. Что не мешало ни дружбе, ни любви.
А эти птички прочирикали о нашем полном несовпадении.
Фьють-фьють.
НО ПУСТЬ ОНА ВАС БОЛЬШЕ НЕ
Когда-то давно я был влюблен в одну девочку. Я еще совсем маленький был, в восьмом классе. Поэтому любовь была очень строгая.
Мы ходили в театры. Мы были на "вы". Она брала меня под руку, только когда было очень скользко. И то ненадолго.
Но у меня просто голова кружилась рядом с ней идти и вообще быть вместе. И я думал, что так будет всегда: снежная улица, вечер, мы стоим у подъезда и говорим, говорим, говорим; она просит подержать сумочку, пока перематывает платок на голове, на своей гладкой темной головке с тургеневским пробором; она протягивает мне сумочку, мы на секунду сталкиваемся пальцами, и у меня все замирает внутри.
Потом она ушла к другому.
– У нас с ним серьезно, – сказала она.
То есть со мной, значит, было так, в шутку?
Но не важно; я понял, что теперь это совсем не важно.
Я долго болтался по холодным улицам, съел три порции мороженого. Три вафельных стаканчика с маргариновыми розочками. Их я выплюнул.
Ждал, что у меня вот-вот начнется ангина, ломота и жар.
Но, наверное, я был слишком убит, чтобы вдобавок простудиться.
Пришел домой. И решил написать ей письмо.
Конечно, я не рассчитывал этим письмом вернуть ее. Или устыдить, или, боже упаси, обидеть на прощание. Я просто хотел ей сказать, что у меня это было тоже серьезно, серьезней некуда. Хотел, чтобы она поняла мои чувства. А они были довольно сложные. Примерно вот такие.
"Я любил Вас, – писал я на тетрадном листе шариковой ручкой. – Наверное, моя любовь еще не совсем прошла, но это уже не важно, не беспокойтесь, да я и сам не хочу, чтобы вы грустили. Но я Вас любил, правда. Я любил Вас молчаливо и отчаянно, я боялся сказать Вам лишнее слово, а тем более прикоснуться к Вам. А как я Вас ревновал ко всем, кто вокруг, страшно вспомнить! Но при этом я любил Вас ласково и честно, странное сочетание, правда? Ну, хватит. Пускай тот, с которым у Вас серьезно, полюбит Вас так же, как я. Как говорится, дай Бог".
Подписался. Сложил вчетверо. Но решил не отправлять.
Потому что все равно ее никто никогда не будет любить, как я.
Зачем же зря издеваться?
РАЗГОВОРНИК
Просто две смешные истории.
Первая.
Однажды я – студент-второкурсник кафедры классической филологии – шел по мосту, который ведет от Кутузовского к Калининскому.
Не слишком поздняя ночь. Я практически трезв, иду со скромной девичьей вечеринки.
Навстречу пожилой мужчина с немолодой дамой. Оба сильно выпивши.
Мужчина (старик, как мне тогда показалось) бросается ко мне, причем подмигивая своей даме, и орет:
– Dic mihi, juvenis, ubi lagenam vini emere possim? (Скажи, парень, где здесь купить бутылку вина? – лат.)
Я слегка офигеваю, но, собрав себя в кулак, отвечаю:
– Nescio, tamen nox venit, omnes tabernae clausae sunt! (Не знаю, однако ночь, все магазины закрыты! – лат.)
Тут офигевает он. И спрашивает меня:
– Я пьяный, да? Я в жопу напился, и у меня белочка, да?
Я холодно вопрошаю в ответ:
– Quousque tandem, viator, abutere patientia mea?! (Доколе ты, путник, будешь злоупотреблять терпением моим? – почти по Цицерону.) – И, сделав рукой величавый жест, иду своей дорогой, не оборачиваясь.
Вторая.
Ищу какую-то улицу в районе вокзальной площади города Берна. По карте все ясно, а на местности не получается. У меня так бывает иногда. Возвращаюсь к исходной точке, к зданию вокзала. Стоят две юные швейцарочки на автобусной остановке. Подхожу.
– I'm sorry, do yo speak English?
– Yes, a little. – Вежливо, но без особой приветливости.
Спрашиваю, где такая-то улица. Объясняют, помогая себе жестами.
– Thank you very much, – говорю.
– Bitte, bitte, – отвечают.
Отхожу буквально на шаг. И слышу за спиной по-русски:
– Эти американцы такие наглые! Все прям им обязаны по-английски! Хоть бы разговорник купил, честное слово!
ТЕАТР ДЛЯ СЕБЯ
Сережа Семенов любил развлекаться с проститутками. Всякий раз, приезжая в командировку, устраивал себе отрыв и зигзаг.
Началось с такого случая.
Сидел он в гостиничном баре, весь такой заметный приезжий мужчина. К нему подсела мамочка и говорит: дескать, скучно в нашем городе N-ске, особенно по вечерам.
– Скучают девочки? – спросил он.
– Скучают, скучают.
– Приличных мужчин, что ли, нету? – засмеялся Сережа. В голове созрела шутка.
– Нету, нету, совсем нету.
– Ну, так и быть, – щелкнул пальцами. – Показывай личный состав.
Мамочка привела троих. Они прошли мимо столика. Не понравились. Она еще троих вывела, рассадила на табуретки у стойки. Сережа долго хмыкал. Все же выбрал. Высокую брюнетку в чулках со стрелкой.
– Да, кстати, – спросил он, уже взяв девочку под руку. – Сколько денег?
– Полсотни баксов.
– Вот так, строго полсотни? Хм. Ну, ладно. Хорошо. Но тогда платите вперед.
– Что вперед? – не поняла она.
– Как что? Полсотни баксов! – Сережа протянул ладонь.
– Мужчина, вы чего?
– Нет, это вы чего, тетя! – возмутился Сережа. – Вы же сами сказали, что девочки соскучились. Я согласился развлечь. За полцены! Я обычно сотню беру!
С тех пор Сережа полюбил такие шутки. Массаж эмоций.
Например, он заказывал девочку по телефону голосом пьяного подростка. Поэтому девочку приводили под охраной двух лбов. Они заглядывали за занавески, в ванную и под кровать – нет ли там случайно приятелей хозяина. Сережа орал, что ему весь кайф сломали, всё, всё, ничего не надо, подите вон.
Или, например, он выспрашивал девочку, сколько ей точно лет, и как звали маму, и где мама жила тогда, и вдруг растерянно щурился, пристально всматривался, и неожиданно робко гладил ее по голове. С тихим рыданием. Девочка шарахалась, закусывала губу, всё понимала и в слезах убегала из номера.
Один раз он снял девочку в кафе через дорогу от гостиницы. Индивидуалку. Она была не очень-то девочка – к тридцати, не меньше. "Ну, так даже лучше, – подумал Сережа. – Убедительнее".
Пришли в номер, выпили, спокойно, по очереди, сходили в душ, и завел он с ней разговор о своем отце. Что его папа, инженер-строитель, часто приезжал в этот город в… кстати, постой-постой-постой, ты какого года? И как звали твою маму, мне папа рассказывал про одну женщину…
И он, как всегда, растерянно сощурился и вгляделся в нее.
– Сестра, сестра, – сказала она. – Только не ваша. Вашей уважаемой супруги двоюродная кузина. Дайте немного денежек, чтоб я не проболталась.
Сережа открыл портфель, порылся там, положил на стол три синие бумажки.
– Хватит?
– Вполне.
– Ну, а теперь иди ко мне, – улыбнулся он. – Где мы были, мы не скажем…
– Еще чего! – сказала она.
Встала, скинула с себя широкое полотенце, в которое была закутана после душа, спокойно при нем оделась и вышла, подхватив деньги со стола.
ГОЛОВА
Одна знакомая парикмахерша рассказывала.
"Я тогда молодая была и работала в одной ведомственной парикмахерской. В закрытой, в общем. У меня стригся один академик, военный химик, еще совсем нестарый, страшно засекреченный, не имею права фамилию сказать. Андрей Иванович звали, вот. И была у нас любовь. Приезжал ко мне, отпускал машину, а у меня был такой вроде салон с комнатой отдыха, для массажа и косметики, ну, мы закрывались, ну и… (смеется). Чего такого? Он нестарый еще мужчина, а я молодая и красивая. Замужем, замужем, ну и что, жена же не собственность мужа, слава богу. Муж мой шофер был, Коля. Он как раз возил этого академика, Андрея Ивановича. Вот так совпало. Жизнь – это вообще сплошное совпадение. Иногда ужасные совпадения бывают. Вот, например, ехали на машине Андрей Иванович и его помощник Зиновий Петрович, я его тоже стригла, кстати говоря, и мой Коля за рулем; мчались осенью по дождю и разбились. Коля насмерть, Зиновий Петрович насмерть, а Андрея Ивановича врачи буквально по кусочкам собрали. Год по больницам, а я, главное, не могла его навестить, ну кто я такая, я только плакала – мужа потеряла, любимого человека потеряла, спасибо, работу не потеряла (плачет).
Вот год прошел, другой начался, вдруг дверь открывается – господи, твоя воля! Андрей Иванович. Живой-здоровый. С палочкой. Шарфик шелковый на шее.
– Здравствуй, Нина, – говорит.
– Здравствуйте, – говорю как дура. – Стричься будем?
Бросились друг к другу, обнялись – и сразу в комнату отдыха. Я дверь закрыла, разделась одним махом и его раздевать стала. Раздеваю и вижу: боже ты мой, шея – один сплошной шрам, а грудь, а руки, а все тело – Коли, моего мужа, который погиб, и я как будто с ними двумя одновременно.
Я решила, что мне почудилось от переживаний, а Андрей Иванович говорит:
– Правда, Нина, правда. Успех советской медицины. Мою драгоценную секретную голову пришили к телу мужа твоего, Николая. Вот я живу и работаю. Только я на самом деле не работаю ни черта. Одна видимость. Потому что советская медицина не знает главного секрета. Что не мою голову спасать надо было, а Зиновия Петровича. Потому что он, мой скромный референт, кандидат наук, и был самой главной головой нашего НИИ и вообще всей нашей секретной отрасли…
Потом Андрей Иванович умер все равно".
Лет через пять я рассказал эту историю одному знакомому трансплантологу. Он долго хмыкал и кашлял, но в конце концов сказал:
– Эта Нинка-парикмахерша его пасла от Комитета. Она тут же доложила. Проверили. Оказалось, правда насчет этого Зиновия Петровича. Ну а потом, как водится, внезапное отторжение тканей. А наш отдел расформировали.
ОБСТОЯТЕЛЬСТВО ВРЕМЕНИ
Один мой знакомый художник, Сева Шатурин его звали, очень хотел быть старше. В школе завидовал ребятам из шестого класса. Даже на восьмой засматривался. Тогда он еще не знал, что у него талант к рисованию. А когда поступил в художественную школу на все пятерки, то сразу стал воображать себя студентом. Потому что ему нравились старшие девочки. Что-то в них было другое. Серьезное, настоящее. Прически. Походка. Ноги без пупырышек и царапин. Даже ногти лучше, чем у малышни. Крепкие, как миндальный орех. Когда в школьной раздевалке его случайно обдавала взглядом старшеклассница, он потом полчаса в себя прийти не мог.
В институте у него появилась любовница, сильно старше. Бывало, ребята у него спрашивают по поводу вечеринки, почему он опять один пришел:
– А чего ты свою девочку от нас прячешь?
– Девочку… – снисходительно усмехался Сева. – Старик, это взрослая женщина!
Он приходил к ней только днем, она никогда не раздевалась совсем, холодные серьги торчали в ее твердых ушах, все было быстро и аккуратно, без глупых слов и лишних поцелуев, но он все равно гордился. Взрослая женщина, понимать надо. И ценить.
Потом он женился. Первая жена была на пять лет его старше, вторая на год, а третья – на четыре дня, а это уже не считается.
То есть Сева приходил в норму. Тем более что он оказался довольно успешным художником и вокруг него вертелись разные люди. В том числе молодые и красивые журналистки, искусствоведки и художницы.
Ничто человеческое не было чуждо Севе Шатурину, и он помаленьку стал, как все. Ну, как большинство. Становясь все старше и старше, он все чаще и чаще говорил своим юным подругам:
– Ах, девочка моя, ах, если бы я был помоложе…
– Вот, – сказал мне Сева Шатурин сравнительно недавно, когда мы с ним наворачивали всякую японскую дребедень в незатейливом, но вкусном месте на Большой Дмитровке. – Какая пошлость. Ах, если бы я был моложе! Какая чушь, ведь я же не могу стать моложе! Это, извините, природа! – И он злобно взял себя за смуглую морщинистую щеку, зажал пальцами кусок кожи и подергал вверх-вниз. – Но тут недавно я встретил одного совершенно чудесного человечка. Художница. Красивая, умная, талантливая, как черт! Любит меня по-настоящему, я уже старый и опытный, я чувствую… Но ей двадцать шесть. Ты понимаешь? Вчера я ей чуть не сказал:
"Ах, девочка моя, ах, если бы ты была постарше…"
Но ведь на самом деле. Было бы ей лет сорок, мы были бы счастливы.
КОМПЛЕКС. НА ПРАВАХ РЕКЛАМЫ
Господа!
Время жить в Комплексе! Он расположен на уютной охраняемой территории в одном из самых престижных уголков столицы.
Все квартиры оборудованы охранной и пожарной сигнализацией, средствами химической и бактериологической защиты, а также камином, сауной, бассейном и бильярдной. Вам помогут оформить интерьер, выбрать и расставить мебель, установить ростральные колонны и триумфальные арки.
По вашему желанию в квартиру проводится индивидуальный лифт объемом от пяти до пятнадцати пассажиров, оборудованный баром, телефоном и телевизором. К лифту прилагается индивидуальный круглосуточный лифтер со знанием иностранных языков и черным поясом по дзюдо.
В нашем Комплексе есть многоэтажный гараж, ядерное бомбоубежище, отделения ведущих банков, почта, батальон милиции и управление ФСБ, химчистка и прачечная, пункт приема стеклянной и пластиковой тары и банок из-под пива.
К вашим услугам – супермаркеты и элитные бутики, антикварные аукционы, книжные магазины, художественные галереи, кафе, рестораны, бистро, ночные клубы, кинозалы, музеи и театры, в том числе опера, балет, кукольный и кабуки, открытые только для жителей Комплекса.
Для удовлетворения ваших духовных потребностей в Комплексе есть церковь, мечеть, синагога, дацан, костел, кирха, а также дом политпросвещения с кружком по научному атеизму.
Если вы одиноки – вас ждут наши охраняемые клубы знакомств: для тех, кому за 10, за 20, за 30, за 40, за 50, за 60 и за 70.
Вы можете обвенчаться в любом из наших храмов, зарегистрировать брак в нашем отделении ЗАГС и отпраздновать свадьбу в роскошном охраняемом ресторане!
К вашим услугам – охраняемый родильный дом.
Для ваших детей работают индивидуальные няни, охраняемый детский сад, школа и отделения лучших университетов страны и мира.
Если вы неважно себя почувствовали, к вам на помощь придут лучшие медики – от психотерапевта до патологоанатома. Охраняемая клиника гостеприимно раскроет перед вами двери своих стильных палат, кабинетов, операционных и реанимаций.
Если вы безнадежно заболели – мы пригласим вас в наш уютный охраняемый хоспис. Священнослужитель любой выбранной вами конфессии напутствует вас на пороге элитного охраняемого иного мира.
К вашим услугам изысканное охраняемое кладбище на территории Комплекса, снабженное столярной и скульптурной мастерскими, а также оранжереей, где ваши родные круглосуточно смогут приобрести эксклюзивные цветы для вашей могилы.
Многоступенчатая система охраны надежно гарантирует спокойствие обитателей Комплекса. Восьмиметровая стена с колючей проволокой под током, контрольно-следовая полоса, породистые немецкие овчарки, эксклюзивная система ПВО и элитный воздушно-десантный полк сделают вашу жизнь беззаботной и радостной.
Для максимально надежной безопасности все сотрудники и обслуживающий персонал Комплекса проживают в нем постоянно, без права выхода за его пределы.
Вам тоже не захочется уезжать из вашего нового дома – да это и не нужно!
Серьезные предложения от солидных клиентов будут рассмотрены.
КОНСЕРВАТИВНЫЙ ПОЗИТИВ
Петров женился на Ивановой, когда ему было 25 лет, а ей 23. Он только что закончил Московский инженерно-строительный, а она была в ординатуре Первого Медицинского. Они прожили долгую и счастливую жизнь. Он работал на крупных стройках, сначала простым инженером, потом руководителем. Она сначала была врачом-отоларингологом, потом защитила диссертацию и стала доцентом кафедры. Они всегда поддерживали друг друга, и морально, и в смысле реальной заботы.
У них двое детей. Сын – кандидат наук, заведует отделением в большой клинике. Дочь – главный экономист в крупной строительной компании.
У них четверо внуков: три мальчика и одна девочка.
Сейчас Петров на пенсии. Они с Ивановой почти все время, кроме зимних месяцев, живут на даче под Москвой. Петров пишет воспоминания о своей работе на крупных стройках страны, а Иванова еще преподает на четверть ставки, один раз в неделю.
По субботам на даче собирается вся семья: сын и дочь с невесткой и зятем, со всеми внуками.
Они гуляют по лесу и вдоль реки, любуются природой, рассказывают, как прошла неделя.
Потом жарят шашлык и ужинают на веранде.
У них очень дружная семья.
Господи.
Какая тоска.
Но почему?
Разве мы стремимся к несчастьям и бедам, к изменам и разлукам, к бедности, зависти, злобе? К роковым несовпадениям, фатальным охлаждениям? К ссорам и обманам? К войнам и катастрофам, наконец?
Нет, конечно.
Почему же нам интересно читать про все это, даже если оно написано так, средненько, не очень чтобы шедевры мировой литературы.
Почему просто скулы сворачивает при виде нормальной жизни нормальных людей?
Кстати, не только в книгах. В реальности тоже.
ПЯТЬ ФРАЗ
Когда главноуправляющему по делам переселенцев сообщили, что его жена бросилась под поезд, он отложил текущие бумаги и приказал подать карету.
Дома он прошел в детскую, сел на игрушечный стульчик и сказал сыну Сереже, что его мама на сей раз по-настоящему умерла.
– А в тот раз она просто убежала, а ты солгал! – засмеялся Сережа.
Главноуправляющий нахмурился, встал и вышел.
– Какой жестокий мальчик, весь в нее, – подумал он.