Письмо двадцать пятое
Я вернулась домой, Володечка, национальной героиней. Правда, перед этим у меня был небольшой тур, несколько перелетов – европейские страны, Азия, Америка. Организаторы выжимали из конкурса всё возможное и стремились показать победивших (включая второстепенных призерок) девушек вживую как можно большему количеству желающих – пока еще интерес к ним горяч. Не обошлось без инцидентов. В каком-то аэропорту, уже не помню, помню только, что страна была прохладная и мы были в накидках из меха ондатры от обговоренного контрактом производителя. Тогда еще был в моде натуральный мех как предмет роскоши, но уже против него выступали многие организации, в том числе так называемые зеленые. По их логике нельзя было убивать малочисленных зверей, тех же ондатр, которых называли еще мускусными крысами. Против умерщвления в массовых масштабах крыс обычных, городских, они ничего не имели. Так вот, мы шли, и вдруг из толпы встречающих вырвался какой-то всклокоченный мужчина с вытаращенными сумасшедшими глазами (потом выяснилось, что он действительно был психически болен) и плеснул на меня жидкостью из бутылки. Меня успели загородить сумкой, пострадали охранник, которому прожгло одежду, и несколько посторонних людей, получивших небольшие повреждения кожи. Одна крохотная капля попала и мне на шею, осталось пятнышко – я тогда еще не знала, что это знак, предупреждение и уведомление о том, что случится со мной после.
Но не хочу сейчас о грустном.
Я вернулась национальной героиней. В России (да и не только в России) одна из самых давних и закоренелых традиций – торжествовать всем народом по любому поводу. Конечно, были в истории причины серьезные – военные победы, покорение космоса и т. п. Это понимали и люди последующих поколений. Но вот чего они не могли понять из своих пятидесятых или шестидесятых годов – с какой стати демонстрация личного голоса какого-либо певца на одном из бесконечных соревнований, которые тогда устраивались, считалась триумфальной победой всей нации? Или – почему весь народ сходил с ума от радости, когда российская команда по (игра, заключающаяся в гонянии мяча по полю с целью попадания его в прямоугольное пространство, ограниченное какими-то, кажется, палками) выиграла чемпионат мира, – учитывая, что играли в ней часто граждане других стран?
Но тогда было архаичное представление о человеке, что он в своих публичных международных действиях представляет не сам себя, а свою страну (которая часто никак не помогала его успехам), поэтому его победа расценивалась как победа страны. Мне вручили медаль или орден "За заслуги перед Отечеством" третьей степени. Я мимоходом усмехнулась названию награды, означающему третьестепенные заслуги, но ничто не могло омрачить главную радость – при награждении присутствовал Влад. Мне подарили новую машину, квартиру. Было несколько пышных мероприятий чествования меня по поводу победы.
Но я думала о другом: как встретиться с Владом, познакомиться наконец с ним.
Так получалось, что самым действенным помощником в этом мог стать Павлик Морзе. Я позвонила ему, мы встретились, я напрямую сказала ему, что заинтересована в одном человеке и ищу пути пересечения. Узнав, кого я имею в виду, Павлик присвистнул и сказал:
– Молодец! Вот почему ты всех динамила – дожидалась лучшего варианта. Я бы на его месте не отказался.
– Пожалуйста, без комментариев.
– У него жена, любовница.
– Я знаю.
– Не понял. Я к тому, что есть другие люди – свободные. И с положением. И с деньгами. И нестарые. Подобрать?
– Мне нужен Влад.
– Влюбилась, что ли? – удивился Павлик.
– Не твое дело.
– Не мое-то не мое, но... – он что-то хотел сказать, однако передумал и закончил странным высказыванием: – Тебе же хуже.
Повод для встречи образовался сам по себе. Павлик клялся, что именно он всё устроил, но, я думаю, меня пригласили бы и без него. Открывали отреставрированную старинную усадьбу, кажется Измайлово. Правда, Павлик все-таки сыграл свою роль. Когда настал момент разрезать ленточку, это должен был сделать Влад. Он подошел к ленточке, а кто-то из местного руководства понес ему на подушечке ножницы. Вот тут-то Морзе и показал свой талант. Вынырнув словно из-под земли, он сердито взял у чиновника подушечку с таким видом, будто тот неприлично нарушил некий протокол, – и чиновник виновато пожал плечами и очень огорчился лицом. Дескать, не знал, извините. Павлик молниеносно передал ножницы мне, а я подала их Владу. Влад улыбнулся, глядя на меня, взял ножницы, сделал два разреза – так, что в его руке остался кусок ленты. Он держал его и не знал, куда деть. Я взяла у него этот кусок. Когда брала, слегка прикоснулась к его руке.
А потом мы ходили, осматривали усадьбу.
Самое интересное, что Цестурия, его любовница, тоже там была, и я по логике должна была жадно рассматривать ее, сравнивать с собой, ревновать, но, удивительное дело, я ее не помню. Я ее совершенно не помню, будто она была невидимкой. Или просто у меня в этом месте выпадение памяти, провал, будто я была без сознания, а очнулась – стою у перил одна и смотрю вниз, на сад и дальний лес. И почему-то никого вокруг. И подходит Влад. Говорит:
– Красиво.
– Да, – говорю я. И готовлю следующую фразу: "Меня пригласили на детский фестиваль стран России, вы там будете?"
И тут – вот где волшебство и фантастика! – Влад говорит:
– Скоро детский фестиваль стран России, вы там будете?
Я рассмеялась и в ответ на его недоуменный взгляд ответила:
– Я хотела спросить вас о том же.
Так всё это началось.
Это было естественно и неизбежно, как предопределение. На детском фестивале Влад был один, без Цестурии и без жены, но со своими детьми – замечательные дети, он нас познакомил, мне это было отдельно приятно. Потом он отправил их домой. А потом и сам исчез. В некоторой растерянности я шла к выходу, тут возле меня возник молодой человек и сказал:
– Здравствуйте, машина вас ждет.
– Я на своей.
– Если позволите ключи, ее доставят, куда скажете.
Конечно же, я отдала ключи. Я всё поняла.
Меня привезли в Подмосковье, в какой-то довольно обычный поселок, где был неприметный, но вполне аккуратный дом. В этом доме меня ждал Влад. Он встретил меня словами:
– Если я поступил неправильно, скажи сразу.
– Ты поступил правильно.
– Я рад.
Начались мучительные и счастливые дни. Мучительные – потому что я не могла видеть его часто, счастливые – потому что все-таки могла видеть. Он был очень занят – бесконечные дела, поездки. Пошла уже вторая неделя нашей любви, я сидела у телевизора, и там был репортаж об отправке на конгресс нашей делегации. Влад был в составе этой делегации, что меня не удивило. Но там была и Цестурия, я увидела ее в крае кадра.
И тут я с ужасом впервые подумала, что Цестурия осталась в его жизни. Да, появилась я, но он остался женат. Почему же Владу и Цестурию не оставить? Я чуть не сошла с ума от этой мысли. Немедленно позвонила ему. Телефон был недоступен, а всегда открытого Интел-кома тогда еще не было. Я нажимала на кнопку вызова, напоминая сама себе глупую обезьяну, которая сидит в клетке и жмет на клавишу, после чего должна открыться дверца с бананом, а дверца всё не открывается, банана всё нет. Я чуть палец себе не стерла. Наконец его голос:
– Да?
– Ты там не один, оказывается?
– Конечно, – спокойно ответил он.
– Я не это имела в виду, – сказала я, постыдно чувствуя, что глупею, как глупеет, наверно, каждая ревнующая женщина.
– Ты скажешь мне об этом, когда я вернусь, – сказал он вежливым, почти официальным голосом, и я поняла, что его слушают.
– Ты любишь меня? – спросила я жалобно, с противностью слыша сама себя.
– Да, конечно, – сказал он таким тоном, каким отвечают официантам, интересующимся, понравилось ли блюдо.
– Когда ты мне позвонишь?
– Через два дня. Когда вернусь. До свидания.
Именно в один из этих дней появились контактеры, чтобы выстроить график моих поездок. Впервые я вчиталась в условия своего контракта и ужаснулась: как минимум в течение года я не буду принадлежать себе. Сейчас у меня двухнедельная передышка, а потом – я внимательно просмотрела графики – я попаду на Родину за весь год только два раза. Это меня ужаснуло. Я решила посоветоваться с Владом, когда он вернется, и сказать ему, что хочу отказаться от контракта. Конечно, это был беспрецедентный случай, ведь это означало, что я лишусь звания "Мисс Вселенная" и должна буду передать корону другой девушке. На такое никто ни разу не пошел за всю историю конкурсов красоты.
Письмо двадцать шестое
Разговор с Владом вышел очень тяжелым. Он отчитал меня, напомнив, сколько у него работы, как она важна для него и для людей. Он сказал, что Цестурия была не вместе с ним, а параллельно: это ее работа. Она журналистка. Она освещает события такого масштаба. Влад добавил, что с него хватает и ревности жены по тому же поводу. И если я буду вести себя подобным образом, он будет вынужден со мной расстаться, хотя ему и не хочется.
Я поняла абсолютную правоту его слов и сказала, что мне нужно знать только одно: любит ли он меня?
– Да, – ответил Влад и поцеловал меня так нежно, как он это умел.
Когда же я высказала свое намерение разорвать контракт, он был изумлен. Он не мог поверить, что это серьезно. И даже спросил:
– Может, ты самообломщица, defeatist?
– Нет.
– Тогда в чем дело?
– Я не смогу столько без тебя.
– Мне тоже будет трудно. Но давай рассудим с другой стороны. Ты хочешь быть самостоятельной женщиной? Или собираешься находиться у кого-то на содержании?
– Конечно, я хочу быть самостоятельной.
– Тогда тебе нельзя отказываться от денег. У тебя, ты сама говорила, на плечах мать и младший брат.
– Да, конечно.
Я была запутана. Я узнала, что он меня любит, но почему-то не спросила главное – а каковы вообще его планы на мое будущее? Содержанкой я быть не собиралась, но я хотела замуж, что тогда было естественно (я говорю "тогда", имея в виду не мое любовное состояние, а традиции тех лет).
Мне тогда казалось, Володечка, что Влад восполняет мне мой утраченный ум и решает за меня совершенно правильно. Действительно, я должна быть самостоятельной. Я должна развиваться, чтобы стать достойной Влада. Я должна доказать, что не просто красивая пустышка, а девушка с большими перспективами.
И я постаралась отбросить негативные мысли. Лучше запомнить эту ночь – чтобы подольше сохранить ее в памяти.
И вот парадокс, Володечка: я помню, как внимательно оглядывала всё окружающее – что было на стенах, на полу, какой материал висел на окнах, какая была мебель. Желая впитать в себя всё это, я отпечатывала в своей душе, как пластилин отпечатывает то, что к нему прикладывают, всё слова Влада, всё его взгляды, всё его движения, я была уверена, что ни один след от его прикосновений никогда не сотрется, – и что вышло? Не сейчас, то есть через сто лет, а уже через несколько дней я с недоумением обнаружила, что ничего не помню. Помню только свое счастье, а какие были стены, что висело на окнах, что говорил Влад? Ноль, черное зеро. Почему? До сих пор не знаю. А вот другое помню – где-то в аэропорту или в другом месте, в России, или в Германии, или в Нидерландах, или в Голландии, неважно, помню – женщина торгует цветами. Ей было лет сорок, короткие темные волосы, просто, но ловко уложенные, серые глаза, быстрые и бережные руки с тонкими пальцами. Помню, как она заворачивала этими пальцами цветы в прозрачную упаковку. А я шла мимо и посмотрела на цветы, на эту женщину. А женщина посмотрела на меня и вдруг улыбнулась. И у меня было ощущение, что она поняла меня насквозь. Она поняла, что я смотрю на эти цветы, представляя, что такие подарит мне при встрече любимый человек, что я люблю, что я счастлива, но печальна разлукой, что я хотела бы купить сама себе цветы, но это неудобно. И она своей улыбкой как бы говорила – ничего страшного, наверстаем, получим свое. Я улыбнулась ей в ответ, и, уверена, у нас обеих было одинаковое ощущение в эту минуту, будто только нам двоим известна великая тайна жизни, хотя ни я, ни она не сумели бы выразить, в чем она заключается.
И сейчас, Володечка, я, как ни стараюсь, не могу вспомнить лица Влада. Может, потому, что слишком хочу вспомнить. А вот эту женщину и ее цветы помню так, будто вижу перед собой на фотографии, – до мельчайших подробностей.
Жизнь "Мисс Вселенная" оказалось не из легких. Бесконечные поездки, представительство на самых разных мероприятиях, из них чуть ли ни половина традиционно – благотворительные. Это как бы напоминало обществу о бескорыстной роли красоты в нашем мире, и всё было лицемерием и фальшью. Да, я передавала больным детям деньги от имени какихто фондов или коммерческих структур, но меня при этом постоянно снимали, снимки продавались, за этим стоял масштабный рекламный бизнес. Очень наглядно его суть предстала передо мной, когда я летела в самолете и листала полированный журнал, где в том числе были мои фотографии в приюте для пожилых актеров. Под ними были подписи, где указывалось, в чем я одета: блузка от (название фирмы) – 34 000 (каких-то денег), шарфик – такая-то фирма – 15 000 (примерно), юбка – такая-то фирма – 25 000, туфли – фирма – 40 000, серьги – 150 000, часы – 100 000, цепочка и кулон – 400 000... Не хватало только надписи: "Дина Лаврова от Lavrov Vasily&Alevtina" – и указания стоимости.
Впрочем, многие были уверены, что она у меня есть, надо только узнать сколько.
На выставке автомобилей в какой-то арабской стране меня решил купить шейх одной из пограничных с Россией, когда-то входивших в нее, первобытно-общинных стран, не помню какой, я всегда не очень была в географии. Шейх приехал на выставку в лимузине, где у него, по слухам, были две спальни и две ванные, не считая других апартаментов, его сопровождал кортеж из семи машин, он приехал, чтобы купить несколько дорогих автомобилей в свою коллекцию, где их насчитывалось уже около двух сотен. Шейх любил на них смотреть, но не на всех успевал поездить хотя бы раз. В отличие от машин всё двести жен шейха были им хотя бы раз обласканы, иначе это считалась бы позором даже для него, безграничного правителя (в своих границах).
На выставке шейх увидел меня и прислал своих людей осведомиться о моей цене. Люди были вежливыми, кланялись и складывали руки при каждом слове. Я сказала, что традиции моей страны исключают для меня возможность стать двести первой женой. Они ушли и через час вернулись, чтобы сказать: лучше быть двести первой женой шейха, чем первой женой нищего : больше полумиллиона рубаилей не стоит ни одна женщина на земле. Я ответила, что и я не стою. Потому что тут дело не в сумме. Вы же знаете восточную поэзию! – сказала я им. Вы же должны помнить ваши классические стихи: