– Вот как жизнь устроена, – усмехнулся Дима. – Вчера был студентом, а сегодня царём стал.
– Жизнь каждому своё крутит. Ты царём стал, а я сукой.
– Ты так говоришь, будто твоя жизнь уже кончилась.
– Если честно, то да. С таким клеймом это уже не жизнь.
– Чудак ты, Косой! Пройдут годы, и всё образуется. Будет и на твоей улице праздник.
– Ты, Царь, плохо понятия знаешь. Сука – это не погоняло, это приговор.
– Понятия – это не догма. Сам видел вчера, что и на понятия управа есть.
– А ведь и правда, – вдруг оживился Косой.
В его глазах вдруг засверкали искорки. Противное, серое лицо неожиданно прояснилось, голос зазвучал твёрдо и звонко. Косой взял Диму за плечи и с надеждой заглянул в его глаза.
– Неужели это возможно?! Да я век тебе рабом буду!
– Рабом?! – Дима оттолкнул от себя Косого. – Запомни на всю свою жизнь – лучше быть сукой, лучше быть покойником, чем рабом. Ты понял?!
– Понял, – робко ответил Косой. – Я просто имел в виду, что я…
– Запомни, раб – это не человек, – закричал Дима. Потом он задумался и тихо произнёс: – Человек может быть только царём.
Косой удивлённо посмотрел на Диму и спросил:
– Ты думаешь, я смогу быть царём?
– Если ты человек, то ты просто обязан им стать.
Двери камеры заскрипели, и конвойный ввёл в камеру с прогулки остальных обитателей хаты.
– С пробуждением, ваше величество! – с самого порога пошутил Хромой. – Ты так крепко спал, что пришлось цирика уговорить не будить тебя на прогулку.
– А разве с цириками можно договориться?
– Всё можно. Они же такие же зэки, как и мы. Только мы живём по эту сторону решётки, а они – по ту.
– Зато они свободны, – возразил Скрипач.
– Мы-то здесь временные, – вступил в разговор угрюмый мужчина лет сорока, – а они постоянные. Мы отсидим своё, и на волю, а они по собственной воле в тюрьме сидят.
– Угрюмый, выходит, что они сами себя в тюрьму посадили? – захихикал Скрипач.
– Выходит, так, – улыбнулся Угрюмый.
– Ну и дураки! – засмеялся Скрипач.
– А ты умный? – спросил его Хромой.
– Во всяком случае, я сам себя в тюрьму не сажал.
– Ну а кто же тогда? Не мы же тебя сюда посадили? – Хромой хитро посмотрел на Скрипача.
– Что же, кроме вас больше некому? Нашлись "добрые люди", постарались.
– Кто ж такие? – поинтересовался Косой.
– Тебе скажи, так ты быстро стучать побежишь.
Лицо Косого померкло. Он опустил голову и отвернулся от Скрипача.
– Не побежит, – уверенно сказал Дима за Косого.
– А ты за базар ответишь? – спросил Скрипач.
– Отвечу, – уверенно подтвердил Дима.
– Ну, если Царь ответит, тогда…
– А я так думаю, что ты сам себя сюда и посадил, – неожиданно сказал Угрюмый. – Все мы здесь по собственной воле оказались, как и цирики.
– У тебя совсем крышу сорвало? – Скрипач недоверчиво посмотрел на Угрюмого. – Всех-то под одну гребёнку не надо. Если тебе и хочется у параши сидеть, то у меня такого желания нет.
– А я и не говорю, что у тебя желание есть. Я говорю, что мы сами себя сюда упекли.
– Хромой, в натуре, ну ты-то хоть скажи ему, чтобы он пургу не гнал.
Хромой ухмыльнулся, но ничего не ответил.
– Царь, может и ты сам себя осудил? – не успокаивался Скрипач.
– А кто же ещё?
– И не много ты сам себе срока намотал?
– Если честно, то даже мало.
– Что же ты такого сделал?
– Веру потерял.
– Какую веру? В Бога что ли?
– В человека. Хотя, по большому счёту, наверное, в Бога.
– Что же твой Бог не простил тебя тогда. Ты же типа раскаялся, себя во всём винишь. За что он тебя тогда у параши держит? Вот и выходит, что Бога никакого нет.
Скрипач даже просиял, что так ловко и быстро расправился со своим оппонентом.
– Как же он меня простит, если он меня не наказывал? – удивился Дима. – Бог дал мне всё, что я хотел. Ну, а если я не захотел взять, что мне дают, отвернулся, сделал по-своему, при чём же тут Бог?
– Тебе, может, и давал, а вот мне от него ничего не досталось.
– А почему тебя Скрипач зовут, – неожиданно спросил Угрюмый.
– Давно это было, – грустно вздохнул Скрипач. – Я ведь в детстве на скрипке играл.
– Где играл? – поинтересовался Хромой.
– В музыкальной школе. И, кстати, хорошо играл. Меня все друзья скрипачом звали. Вот эта кликуха ко мне и приклеилась.
– И что же потом? – спросил Дима.
– А потом попёрли меня из этой школы.
– За что?
– Концерт у нас был отборочный. Из всей школы должны были одного отобрать на конкурс. А нас двое самых лучших было: я и ещё один парень. Такая гнида, что даже сейчас о нём спокойно говорить не могу. – Скрипач задумался. Память перенесла его в далёкое детство, где он был не зэком, а восходящей звездой.
– Ну и что? Ты победил его? – вывел из воспоминаний Скрипача Косой.
– Победил. Я ему перед концертом надфилем струну подпилил, чтобы он настроить скрипку не смог. Он таких петухов навыдавал, что комиссия его даже до конца не дослушала.
– И тебя на конкурс отправили? – спросил Хромой.
– Отправили. Только не на конкурс, а за ворота. Какая-то сволочь капнула. Осмотрели скрипку, нашли следы надфиля и решили, что в этом году на конкурс никого посылать не будут.
– А с парнем тем что? – Дима сочувственно посмотрел в сторону Скрипача.
– Ничего. Через год победил на конкурсе. Потом закончил консерваторию. Сейчас в симфоническом оркестре играет. Весь мир уже объехал. Деньги лопатой гребёт. А у меня от скрипки только кликуха осталась.
– А если бы ты не подпилил струны? Что бы тогда было? – спросил Косой.
– Не знаю. Во всяком случае, на нарах бы не парился. Первым, конечно, я не стал бы, он действительно лучше меня играл, но вторым-то был я.
Все задумались. В камере стало тихо. Каждый ушёл в своё прошлое и не хотел возвращаться. Первым тишину нарушил Косой.
– Выходит, ты не ему, а себе струну подрезал.
– Выходит, так, – грустно ответил Скрипач.
– Значит, и тебе Бог дал талант, а ты его взять не захотел, – заметил Дима.
– Да что сейчас об этом! Может быть, и дано мне было! Второй-то раз кто же даст? Такого даже ваш Бог не может.
– Больно ты много про Бога знаешь! – прервал Скрипача Угрюмый. – Если ты живой, то значит Бог не оставит тебя. Проси и воздастся, так, кажется, в Писании сказано? Может быть, Бог тебе и сейчас, в данную минуту, что-то даёт, а ты по глупости своей опять от даров отказываешься.
– Уж не параша ли его дар?! Может он из милости меня в тюряге держит?
– А может и из милости, – прорычал Угрюмый. – Куда тебя такого выпускать? Выпусти, так ты опять струну кому-нибудь подрежешь.
– Парень-то тот действительно гнидой был, или тебе так тогда казалось? – спросил Хромой.
– Давно это было. Я тогда совсем пацаном был.
Скрипач задумался и лицо его стало серьёзным.
– Нормальным он был. Просто играл лучше меня.
– Пацаном был… – передразнил Хромой. – Это ты сейчас пацан, а тогда скрипачом был.
Скрипач упал на свою шконку и уткнулся лицом в подушку. Больше участия в разговоре он не принимал.
Как бы долго не тянулось время в тюрьме, какой бы тяжёлой не казалась жизнь заключённых, но организм человека устроен так, что если даже совсем немного условия, в которых он находится, совместимы с жизнью, человек адаптируется к ним, и жизнь продолжает движение по своим вечным законам. Лица окружающих, которые совсем недавно иначе, как рожами, и назвать-то было нельзя, теперь кажутся обычными и даже близкими, а душа, не обращая внимания на те условия, в которых находится, всё ковыряется внутри себя и ищет ответа: Кто я, для чего я, зачем пришла в этот мир и с чем уйду из него? Ищет, и никак не может найти ответа.
Сокамерники молча сидели вокруг своего крохотного стола и пили чифир. Кружка, чёрная от заварки, переходила от одного заключённого к другому. Каждый делал из неё два глотка, закрывал глаза, проваливаясь в свои мысли, и передавал кружку следующему. Медленно описав круг, кружка вернулась туда, откуда и начала своё путешествие. Хромой взял её и о чём-то задумался.
– Так и будем сидеть молча? – прервал молчание Косой.
– Хоть говори, хоть не говори, а пришло время расставаться, – задумчиво ответил Хромой.
– Бог даст, может, и встретимся ещё, – сказал Скрипач.
– Бог-то даст, да вот возьмём ли мы то, что он нам даёт? Вот в чём вопрос, – философски заметил Хромой.
На слова Хромого никто не обратил внимания. И только Дима был поражён тем, что услышал. Эти слова сказал не проповедник, не профессор философии, не поэт и не писатель. Эти слова слетели с уст уголовника, бандита, человека, которого считают социально опасным, и поэтому держат за решёткой. Но больше поразило даже не это. Дима вспомнил, как его привели в эту камеру, как он впервые встретился с Хромым. Это был совсем другой человек. Более того, это вообще был не человек, потому что те законы, которым он подчинялся, были нечеловеческие. Их даже звериными назвать было трудно. Одно слово – понятия. И вдруг на тебе: "Бог-то даст, да вот возьмём ли мы то, что он нам даёт?"
Видимо, Димино удивление было отпечатано на его лице, и Хромой увидел это.
– Удивлён? – спросил он Диму.
Дима ничего не ответил. Однако Хромого это нисколько не смутило.
– Я и сам себе удивлялся. Всё не мог понять, что это изменилось внутри меня? А потом понял. Это же всё началось, когда ты к нам пришёл.
– И что же ты понял?
– Меня поразило то, как ты раскаялся: не для того, чтобы тебя простили, не для того, чтобы когда-нибудь это в зачёт пошло, а просто потому, что жить иначе невозможно. Вот когда я так раскаялся, сразу всё и понял.
– А что понял-то? – недоумённо уставился на Хромого Косой.
– Понял, что Бог мне дал Царя, а я взял то, что мне было дано.
– Хромой, мне кажется, что ты с чифиром переборщил. С тобой всё в порядке? – не понял Косой.
– Это я раньше был не в порядке, а сейчас у меня действительно всё в порядке.
Косой скорчил непонимающую физиономию, хотел ещё что-то спросить, но не успел. Дверь камеры открылась и в неё вошёл прапорщик с двумя конвоирами.
– Что это за посиделки?! – крикнул прапорщик, – Думаете, весь этап вас ждать будет? А ну, пошевеливайтесь!
Заключённые быстро собрали свои нехитрые пожитки и выстроились перед прапорщиком. Самым последним в строй встал Хромой. Но, встав в него, он снова вышел из строя и подошёл к Царю.
– Жалко расставаться с тобой, – сказал он. – С тобой так хорошо, так легко было, лучше, чем на воле – ей Богу! А главное, всё ясно: для чего живёшь, что делать надо…
Хромой неожиданно замолчал и с испугом посмотрел на Диму.
– Царь, а ты знаешь, я не знаю, что мне сейчас делать! Скажи мне, что делать?
– Ничего, – тихо ответил Дима.
– Что значит, ничего?
– Ничего – значит, ничего. Всё, что ты должен был сделать в этой жизни, ты уже сделал.
– Но жизнь продолжается! Я обязан в ней что-то делать!
Дима ничего не ответил и опустил глаза.
– Ты хочешь сказать, что моя жизнь закончилась, и мне осталось только умереть?
– А разве это страшно, когда успел всё сделать? – спросил Дима.
Прапорщик и конвоиры с интересом слушали диалог двух заключённых и ничего не могли понять. Наконец терпение прапорщика кончилось.
– Кончай базар! – крикнул он. – На зоне тебе всё объяснят!
Хромой встал в строй. Прапорщик уже хотел дать команду заключённым, но не успел. Хромой схватился за грудь и упал, как подкошенный.
– Врача! Срочно врача! – закричал прапорщик.
Один конвоир выскочил из камеры и побежал по коридору. Строй заключённых рассыпался. Они вместе с конвоирами и прапорщиком прижались к стене и с ужасом смотрели на Царя.
Дима посмотрел на прапорщика и тихо сказал:
– Врач ему уже не поможет.
Перед начальником тюрьмы навытяжку стояли прапорщик и врач. Начальник молча изучал документы. Наконец он оторвал свой взгляд от бумаг и посмотрел на врача.
– И всё-таки, от чего наступила смерть? – спросил он.
– Там всё указано, – ответил врач.
– А ты мне, дураку, по-русски объясни, так, чтобы даже прапорщик понял.
– Тромб оторвался от сосуда и застрял в клапане сердца.
– И вы не успели его спасти?
– Это невозможно. В таких случаях смерть наступает практически моментально.
– А предсказать такую смерть возможно?
– Нет. Это непредсказуемо. У каждого человека после сорокалетнего возраста в сосудах откладываются соли, образуя такие бляшки.
– И наука не способна определить их?
– Почему не способна? Если сделать анализ крови…
– Не мог же он в камере ему сделать анализ крови? – вмешался прапорщик.
– Какой анализ? – не понял доктор.
– Один из сокамерников знал, что Хромой умрёт, – пояснил полковник.
– Мы все когда-нибудь умрём. Вы что, сомневаетесь в правильности моего заключения?
– У меня есть все основания полагать, что Хромого убили, – пояснил полковник.
– Это невозможно, – возмутился врач.
– Откуда тогда Царь мог знать о том, что Хромой умрёт?
– Он не мог этого знать. Это знал наверняка только один Бог.
– Вот только Бога не надо сюда приплетать! Здесь тюрьма, а не церковь. Вы ещё лбы начните крестить!
– Да вот вам истинный крест! Я своими глазами всё видел и своими ушами всё слышал.
При этих словах прапорщик размашисто перекрестился.
– Товарищ полковник, – взорвался врач. – Если вы не верите моему заключению, можете поручить его другому специалисту. Нет здесь никакого убийства – самая обыкновенная естественная смерть!
Врач посмотрел на прапорщика и тоже перекрестился.
– Да чтоб я провалился на этом месте!
Полковник смотрел на своих подчинённых и не знал, как себя вести. То, что происходило в кабинете, не поддавалось никакой логике. Наконец он взял себя в руки.
– Да что вы балаган у меня устроили?! – взорвался полковник. – Убирайтесь отсюда! Я сам во всём разберусь!
Собеседники начальника тюрьмы как по команде развернулись и направились к выходу.
– А вы, прапорщик, задержитесь! – успел добавить полковник.
Прапорщик плотно прикрыл дверь за ушедшим врачом и повернулся лицом к своему начальнику.
– Я думаю, что мы разберёмся во всём и без медиков, как ты думаешь? – заговорческим голосом проговорил полковник.
Прапорщик скорчил непонимающую физиономию и пожал плечами.
– Ну что же здесь непонятного? – Полковник не скрывал раздражения от бестолковости прапорщика. – Кто сейчас остался в камере с Царём?
– Скрипач, – ответил прапорщик.
– И всё?
– Остальные отправлены по этапу.
– Вот и прекрасно! Надо поговорить с этим Скрипачом
– Скрипач стучать на Царя не станет.
– А что, кроме Скрипача в тюрьме заключённых больше не осталось? Всё равно вам камеру пополнять надо. Подготовьте соответствующую кандидатуру. Способ проверенный. А то чертовщина какая-то. Хоть батюшку приглашай камеры освещать.
– Слушаюсь! – прапорщик приложил руку к козырьку.
– Можете идти!
Прапорщик вышел из кабинета и сразу приступил к выполнению приказа полковника.
Странное дело, но те способы, которые раньше срабатывали безотказно, теперь переставали работать. Заключённые, только поняв, что им предлагают постучать на Царя, наотрез отказывались выполнять это поручение. И тут уже ничего нельзя было поделать: ни обещание досрочного освобождения, ни карцеры не давали результатов. Более того, когда прапорщик подсаживал зэка в пресс-хату и давал команду напрочь отмороженным уголовникам склонить жертву к стукачеству, эти самые отмороженные тоже отказывались выполнять этот приказ.
– Ты чего, начальник, в натуре, Бога, что ли, не боишься? Это же Царь. Он же всех насквозь видит. Ты только подумаешь, а он уже всё знает, – отвечали прапорщику отморозки.
Прапорщик, испробовав все способы, и не добившись никаких результатов, был вынужден доложить начальнику тюрьмы, что выполнить его приказ не может.
– Ерунда какая-то, – не верил ему начальник. – Неужели вся тюрьма одного зэка обломать не может? Он что у них, в законе что ли? Почему все так его боятся?
– Не в законе он. Он вообще не из блатных. И не боятся они его. Здесь что-то другое.
– Что другое? – почему-то шёпотом переспросил начальник.
Прапорщик осмотрелся по сторонам, перекрестился и тоже шёпотом ответил:
– Здесь чертовщина какая-то.
– Опять вы мне про это! Прекратите немедленно нести ахинею, докладывайте по существу!
– Да как же я вам по существу буду докладывать, если вы это существо ахинеей называете?
– Какое существо? У нас существо какое-то появилось?
– Какое существо?
– Ну, ты мне сейчас сказал, что я какое-то существо ахинеей обозвал.
– Я?
– Ну не я же?
Прапорщик подозрительно осмотрелся по сторонам.
– Вот видите, не чисто у нас, товарищ полковник. И всё из-за него, из-за Царя этого. А может, ну его к лешему, пусть сидит себе спокойно. Раньше-то как хорошо было! Одни стучали, другие терпели – благодать!
– А сейчас что изменилось?
– Они говорят, что он мысли людей читать умеет.
– Да ну!
– И не только. Говорят, что он судьбу твою знает, а ещё может сам изменить её.
– Враньё это всё!
– А Хромой? Все слышали, как он с ним прощался. Он же знал, что тот сейчас умрёт. Ещё сказал, что умирать не страшно, если всё успел сделать.
– А ещё о чём они говорили?
– Да кто ж его знает?
– Как, кто? Ты же сам только что сказал, что все слышали, как они разговаривали!
– Слышали, это точно, но о чём, никто ничего не понял.
– Как это, не понял? Что Хромой должен был успеть сделать?
– Не знаю. Я же вам говорю, что здесь без нечистой силы не обошлось!
Полковника стала раздражать эта тема.
– С тобой в последнее время разговаривать стало трудно, – недовольно сказал прапорщику полковник. – Про что ни заговоришь, всё на чертовщину какую-то сводишь. Ты у нас не сектант, случайно?
– С кем поведёшься… – обиженно ответил прапорщик.
– Хорошо, достаточно об этом. – Полковник решил закончить разговор. – Сделаем так: ты его ко мне пришли. Мне уже и самому не терпится с ним познакомиться. Пора разобраться, наконец, что это за царь такой у нас появился?
Дима стоял перед начальником тюрьмы, а тот ничего ему не говорил. Он просто смотрел на него и молчал. Ему хотелось увидеть что-то необычное, непохожее на всех, но, сколько он ни рассматривал Диму, ничего особенного в нём не было. Обыкновенный парень, каких полковник за свою службу видел не одну тысячу.
– А тебе в карцере приходилось бывать? – неожиданно спросил полковник.
– Приходилось, – спокойно ответил Дима.
– А в пресс-хате?
– И там был.
– Ну и что?
– Ну и ничего.
– А на свободу хочешь?
– Я свободен.
– Как же ты свободен, если ты в тюрьме?
– Вы тоже в тюрьме.