В голове Владимира вдруг возникли картинки из его детства. Вот он в третьем классе беседует с Саней. Саня смотрит на него и говорит:
– А у нас нет главных.
Владимир улыбается и произносит:
– У нас тоже есть главный. Это я.
– Что? – переспросил его Стас.
Раб удивлённо посмотрел на него.
– Вы сказали, что вы главный, – пояснил он.
– А ты что, сомневался?
Стас пожал плечами и стал смотреть в окно машины.
– Едут, – сказал он директору.
К карьеру подъехал чёрный джип и остановился метрах в десяти от машины Раба. Джип неподвижно постоял несколько секунд, потом открылась дверца водителя и из машины медленно вышел Серый.
– Неосторожно, – сказал Раб Стасу.
Стас вопросительно посмотрел на директора.
– Один приехал, без охраны, – пояснил директор. – Выходим! – скомандовал он громко.
Из второй машины, как горох, высыпались пять охранников с автоматами наперевес.
– Я пойду один, – давал инструкции директор, – а вы держите его на мушке. Если что, сразу открывайте огонь.
– Так точно, – кивнул головой Стас. – Если что, сразу откроем огонь.
Раб пошёл навстречу Серому и остановился в двух метрах от него.
– Ничего себе! – засмеялся Серый, кивнув в сторону автоматчиков. – Вот это охрана! Ты, что же, так боишься меня?
– Ты меня знаешь, Серый, я никого не боюсь.
– Не правда, боишься. Если бы не боялся, то не притащил бы с собой эту гвардию.
– Хватит языком молоть, давай перейдём к делу, – оборвал его Раб.
– Ну, к делу, так к делу. Говори, зачем звал?
– Я считаю, что мы с тобой в расчёте.
– Вот как? А как же коттедж?
– А как же мой сын?
– Ты прав. Многовато получилось. Давай скорректируем нашу договорённость. Ко мне переходит твой коттедж с фирмой, и на этом закончим.
– Ты хочешь отнять у меня всё и голого на улицу выгнать?
– Ничего я не хочу у тебя отнять. Я хочу вернуть только своё. Подумай, предложение выгодное.
– Нет, – твёрдо ответил Раб.
– Раскинь мозгами! Ты возвращаешься на те позиции, с которых начал. Ты будешь свободным. Неужели тебе нравится всю жизнь оставаться рабом?
– Нет.
– Ты получаешь уникальную возможность начать всё сначала.
– Нет.
– Неужели тебе мало сына?
– Ты у меня отнял всё, мне больше нечего бояться.
– Нет, не всё. Остаётся ещё жизнь.
– Нет.
Раб выхватил пистолет и направил его в сторону Серого. Моментально прогремели пять автоматных очередей.
Раб, как подкошенный, упал к ногам Серого.
– Что с ним делать, хозяин? – спросил Стас.
– Похороните его так, как положено хоронить генерального директора. Нам не нужны лишние подозрения.
Когда при похоронах стоит ясная погода, то обычно говорят, что покойник был хорошим человеком.
На похоронах Раба лил дождь. Ветер дул с такой силой, что чуть не валил с ног похоронную процессию. Деревья качались и издавали такой скрип, что становилось жутко. Покойника быстро зарыли и водрузили на могиле огромный гранитный памятник, на котором золотыми буквами было высечено: "Рабов В.Н.".
Закончив процедуру, все постарались побыстрее уйти, оставив своего недавнего начальника среди крестов и стелл, под дождём.
Поздно вечером ветер так разыгрался, что начал валить деревья. Огромная сосна, громко заскрипев, медленно повалилась. Её удар пришёлся прямо посередине только что установленной гранитной глыбы. Памятник треснул и от него отвалился большой кусок. На оставшейся части от фамилии покойного остались только первые три буквы.
* * *
Мужчина замолчал и посмотрел на памятник.
– Какая страшная судьба! – тихо сказала его дочь.
– Хозяин, памятник не желаете заменить? – к могиле подошёл кладбищенский рабочий, который искал заказы для работы.
– Я не хозяин, – ответил мужчина.
– Извините, я думал, может, родственники?
– Нет, он никого не оставил после себя.
– Ещё раз извините, просто нехорошо получается, выходит, что здесь раб похоронен.
– Получается всё правильно, – ответил мужчина, – здесь действительно похоронен раб.
Мужчина с девочкой встали со скамейки и пошли по дорожке. Солнце больше не пекло и идти было легко, то ли потому, что был уже вечер, то ли потому, что Раба больше не было.
Мужчина оглянулся, ещё раз посмотрел на памятник и сказал:
– А надо было всего-то пробежаться голышом вдоль реки.
Часть 2 – Царь
Глава 11
От тюрьмы и от сумы никто не застрахован. Кто не знает этого выражения? А кто знает про чувства, которые испытывает человек, перешагнув порог этого учреждения? А ведь именно они – чувства, – подвергаются таким жестоким, таким нечеловеческим испытаниям, что вряд ли найдётся хоть один заключённый, который вышел бы из тюрьмы на свободу с чистой совестью. Если уж и говорить о совести, то она совсем не та, которую мы привыкли подразумевать. Это совесть воровская. Она замешана на силе и страхе, на коварстве и цинизме, на ненависти и жестокости. И если уж человек попал в тюрьму: по ошибке, по глупости, или по какой другой причине – будьте уверены – из неё он выйдет законченным моральным уродом. Почему государство само при помощи тюрем плодит преступников? Зачем ему это надо? Непонятно. Но факт остаётся фактом – тюрьма ещё никого не исправляла. Тюрьма всегда превращала людей в зверей.
Когда за Димой с оглушительным лязгом захлопнулась стальная дверь, у него всё оборвалось внутри. В одно мгновение он очутился в другом мире. Да разве это мир? Это не мир, это сущая преисподняя. И эта преисподняя теперь на много лет должна стать его домом.
Он шёл по тюремным коридорам и даже не осознавал, что с ним делали. Как будто не его, а другого, раздевали, стригли, осматривали, заставляли мыться в каком-то грязном душе, требовали переодеться в непонятную серую одежду, всунули в руки матрац с одеялом и опять куда-то вели. Он ничего не понимал. Его голова была занята другим. Его собственный голос, там, внутри головы, кричал изо всех сил:
– За что? Я что, вор или бандит? Разве я зверь, которого необходимо содержать только в клетке? Я виноват, конечно. Не сдержался, ударил этого подонка ножом. Но разве на моём месте кто-нибудь поступил бы иначе? Любой не только ударил бы этого Раба, а разорвал бы его на части. А этот гад жив и здоров, учится в институте, да ещё женат на моей невесте. Он там, в нормальном обществе, а я здесь, в этом аду. Господи! За что? Неужели это справедливо?
От этих мыслей пробирала дрожь, и начинали трястись колени. Но другой голос, тоже его, тут же перебивал первый:
– А разве я не виноват? Разве случилось бы то, что случилось, если бы не я? Разве я защитил свою невесту, когда увидел её в борделе? Разве пришёл ей на помощь? Я убежал. А потом? Разве я искал с ней встречи? Разве пытался разобраться в её несчастье? Разве пожалел её? Разве сидел у её кровати в больнице? Нет. Я не поверил ей.
– Но ведь у неё не было доказательств, – настаивал первый голос.
– А разве для веры нужны доказательства? – не сдавался второй.
– Была задета моя гордость, – возражал первый.
– Гордыня – это величайший грех. Я не смог простить. Не суди, и не судим будешь. А я осудил. Вот меня самого и осудили.
– Но Бог, неужели Бог ничего не видит? Неужели он так строго накажет меня?
– О Боге вспомнил? А я думал о Боге, когда нужно было о нём думать? Я думал о своей гордыне. Никого Бог не наказывает. Человек сам наказывает себя, когда отвернётся от Бога.
– Стоять! Лицом к стене! – услышал сзади себя Дима голос конвоира.
Дима повернулся к стене и упёрся в неё лбом.
– Господи, что же я наделал? Да меня за это не в тюрьме сгноить, а четвертовать надо, – вырвалось у него.
– Не переживай. Сейчас тебя четвертуют, – сказал конвоир. Он открыл дверь камеры и, взяв за шиворот, затолкнул его туда. – В камеру, бандит!
Дверь камеры захлопнулась.
В маленькой, пропахшей потом, туалетом и какой-то плесенью камере, находилось восемь человек. Трехъярусные кровати, или, как их здесь называли – шконки, стояли у стен напротив друг друга, образуя крошечный проход. Проход был таким маленьким, что вдвоём разойтись в нём было невозможно. И, тем не менее, в нём каким-то чудом умудрились поставить столик, на котором находились продукты и вся чёрная от чифира кружка. В углу камеры, прикрытая грязной тряпкой, стояла параша. За тряпкой кто-то кряхтел и испускал характерные звуки. На нижней шконке с серьёзным видом сидел человек и, видимо, распределял продукты. По виду этого человека, по тому, как он держал себя, по тому, как на него смотрели сокамерники, можно было безошибочно определить, что он здесь старший.
После того, как в камеру втолкнули Диму, старший оторвался от своего дела и посмотрел на новенького.
– А вот и Студент к нам пожаловал! – сказал он.
Дима стоял со своим матрасом и не знал, что ему делать.
– Здороваться надо, когда в хату заходишь! – тут же сделал ему замечание зэк, сидящий рядом со старшим.
– Здравствуйте, – робко произнёс Дима.
– Да не здравствуйте, а смотрящему надо погоняло своё назвать, и за что срок мотаешь, – не успокаивался зэк.
– Какое ещё погоняло? – не понял Дима.
– А ты что, думаешь, тебя здесь по имени отчеству величать будут?
– Погоняло это кличка, – вмешался старший. – А смотрящий это я, старший по камере. Понятно?
– Меня Димой зовут.
– Нет, вы только послушайте! Дима! – Зэк вскочил со шконки и оказался прямо перед Димой. – Тебе, козёл, ясно сказали, кто ты есть? Ты Студент, понимаешь? Такой маленький, вонючий студент. Отвечай, за что сидишь?!
– За своё сижу, – уже зло ответил Дима.
Зэк побагровел от злости, и уже было хотел ударить новенького, как в этот момент из-за тряпки раздался оглушительный треск. Камера моментально наполнилась отвратительной вонью, от которой к горлу подкатил комок. Внимание всех сокамерников моментально переключилось на вышедшего из-за тряпки неприятного парня.
– Так он пидор! – насмешливо сказал парень, глядя на Диму.
– Ты что, козёл, сейчас сделал? – спросил его старший. – Ты что, не видел, что на столе хамовка?
– Хромой, ей Богу, не нарочно, – стал оправдываться парень. – Выскочило.
– А про пидора тоже выскочило? – строго спросил старший.
– А что я такого сказал? Он же без понятий. – Парень пренебрежительно посмотрел на Диму.
– За базар ответишь, – тихо сказал старший.
После этих слов в камере стало абсолютно тихо. Было такое впечатление, что заключённые даже перестали дышать. Парень побледнел. Его губы задрожали, ноги дрогнули, и он медленно опустился перед старшим на колени.
– Хромой, падлой буду, ей Богу, выскочило.
– Значит, не можешь за базар ответить?
– Хромой, хлебом клянусь, никогда больше не повторится!
– Значит, ты хочешь сказать, что я без понятий?
– Хромой, я не это имел в виду!
Дима, обняв свой матрас, стоял около дверей и ничего не понимал. Но все остальные обитатели камеры прекрасно понимали, что происходит. Они знали, что такое понятия. Они понимали, что значит посетить парашу в то время, когда на столе находится еда. Они понимали, что значит ответить за базар. Обозвав новенького пидором, парень теперь должен был привести неопровержимые доказательства, что новенький действительно пидор. Иначе пидором становился он. То, что парень побледнел, то, что он опустился на колени перед Хромым, говорило, что у него не было аргументов. У него не было доказательств, он не мог ответить за базар. В этом случае приговор и его исполнение следовали незамедлительно.
Зэк, который стоял перед Димой, повернулся к парню, показал на него пальцем и заорал на всю камеру:
– Петух!!!
Как по команде заключённые, кроме Хромого, повскакивали со своих мест. Они набросились на парня, привязали его к шконкам и спустили с него брюки.
– Пацаны, Хромой, ради Бога, простите! – орал парень.
Однако никто не слушал его криков. Кто-то из заключённых сорвал с себя рубаху и заткнул ей жертве рот. Другой откуда-то достал вазелин и стал натирать им объект предстоящей экзекуции. После этого заключённые спустили свои штаны и вопросительно посмотрели на Хромого.
– Кто первый? – спросил Хромого зэк, который первый назвал жертву петухом.
– Ты, Скрипач, – ответил ему Хромой.
Скрипач подошёл к жертве.
У Димы потемнело в глазах. Он вдруг представил, что вот в таком же положении когда-то находилась Катя. Тогда он убежал и не спас её.
– Не трогайте его! – неожиданно для себя самого крикнул он.
Скрипач и остальные заключённые повернулись в его сторону.
– Не понял! – удивился Скрипач.
– Я сказал, не трогайте его, – громко повторил Дима.
– Ты чего, Студент, белены объелся? Да мы сейчас тебя петухом сделаем!
Дима бросил на пол свой матрас, подошёл к жертве и попытался освободить парню руки. Такой наглости заключённые от новенького не ожидали. Они вначале опешили, но, тут же придя в себя, всей гурьбой навалились на Диму.
Если за то оскорбление, которое нанёс заключенный, и за то, что он не мог доказать свою правоту, следовало опускание, то ситуация с Димой была гораздо сложнее. Он покушался на воровской закон, на понятия, и, следовательно, сам становился вне этого закона. В этом случае возмездие было только одно – смерть.
Дима, как мог, отбивался от нападавших, но силы были не равны. Вскоре его тело лежало на полу и уже не сопротивлялось. Сокамерников это нисколько не смущало. Они изо всей своей силы били ногами новенького. Однако и этого им показалось мало. В руках Скрипача сверкнуло лезвие ножа.
– Хватит! – неожиданно крикнул Хромой.
Заключённые отошли от Димы и заняли свои места на шконках. Дима, пролежав несколько минут без движения, стал приходить в себя. Вначале он что-то непонятное мычал и извивался на полу, пытаясь встать. Потом он, собрав последние силы, сел на пол и посмотрел на Хромого.
– Ну что, Студент? – с насмешкой спросил его Хромой. – Понял, куда ты попал?
Но Дима ничего не отвечал. Он только смотрел на Хромого. В его взгляде не было ненависти к своим обидчикам. В его взгляде было нечто другое. Это была уверенность в своей правоте. Так, почти не моргая, Дима смотрел в глаза старшего по камере. Борьба взглядов продолжалась недолго. Хромой не выдержал и отвёл свои глаза. Он почему-то посмотрел на Скрипача и сказал:
– В следующий раз, небось, не будет с понятиями спорить!
– Не трогайте его, – твёрдо сказал Дима.
Хромой встал из-за стола и подошёл к Диме. Старший по камере действительно был хромой. Он не мог присесть на корточки. Поэтому, подойдя к новенькому, он как-то странно изогнулся и внимательно посмотрел в его лицо.
– Ты, что же, понятия отменить хочешь?
– Да мы его на части сейчас порвём! – Скрипач спрыгнул со шконки и очутился рядом с Димой.
– Я сказал – хватит! – вдруг заорал Хромой.
Скрипача как ветром сдуло. Он забрался на своё место и проскулил оттуда:
– Просто он понятия нарушает.
Хромой взял Диму за подбородок, поднял его голову и сказал:
– А ведь ты и вправду не студент.
– А кто же он? – таинственно спросил Скрипач.
– Царь, – неожиданно пояснил Хромой. – Так поступать могут только цари.
– А что с этим делать? – указал Скрипач на привязанного парня.
– Делай, что Царь приказал, – ответил Хромой.
– А понятия?
– С понятиями всё в порядке. Этот козёл не нас же пидором назвал, а Царя. Царь решил его простить.
Жертву отвязали от кровати и он, размазывая сопли со слезами по своей физиономии, залез на свою шконку. Скрипач вопросительно посмотрел на Хромого. Тот понял его без слов.
– Здесь будет его место, – он указал на шконку радом с собой.
– А я? – спросил Скрипач.
– Наверх полезай.
Скрипачу не пришлось повторять дважды. Он послушно свернул своё бельё и перенёс на указанное место. Остальные заключённые, не дожидаясь команды, помогли Диме подняться, мокрым полотенцем вытерли ему лицо и уложили на нары. Дима моментально провалился в глубокий сон.
Дима не знал, сколько он проспал. Проснулся он оттого, что кто-то легонько тряс его за плечо. Открыв глаза, он увидел неприятного парня, склонившегося над ним.
– Ты кто? – спросил его Дима.
– Косой, – ответил парень.
– А почему Косой?
– Не знаю. Такую кликуху дали. Царь, ты что, не помнишь меня?
– А почему Царь?
– А это тебе такую кликуху дали.
– Мне?
– Видно, сильно тебе по голове настучали. Ты знаешь, сколько ты проспал? Целые сутки.
Дима приподнял голову и осмотрелся. Резкая боль пронзила всё его тело. Слабый стон вырвался из его груди.
– Ты лежи, лежи. Я всё сделаю для тебя.
Дима опустил голову на подушку. Только сейчас он начал припоминать события вчерашнего дня.
– А где все? – спросил он у Косого.
– Все на прогулке. А меня с тобой оставили.
– Почему оставили именно тебя?
– Как, почему? – удивился Косой. – Да я же тебе по гроб жизни обязан! Если бы не ты, быть бы мне петухом.
– Это за то, что ты меня пидором обозвал?
– Да это так… Хромой просто придрался. Маловато этого для опускания.
– За что же тогда?
– За то, что я сука.
– Кто?
– Сука – стукач, значит. А за это не опускание, а смерть положена.
– Зачем же ты тогда стучал?
– Менты сломали.
– Как сломали?
– Очень просто. Сначала за каждый шаг в карцер кидают, потом в пресс-хату помещают…
– Что значит пресс-хата? У них там пресса что ли?
– Нет. Прессы там нет. Там тебя прессуют. Короче говоря, ломают. А когда начнёшь просить перевести тебя в другую хату, Кум тебя переводит, только с условием: если стучать не будешь, то опять в пресс-хату вернёшься.
– А ты знал, что тебя за стукачество убить могут?
– Конечно, знал.
– Зачем же ты сломался?
– Так они убили бы меня, и всё.
– А так тоже убьют, только другие. Если уж суждено умереть, так всё равно умрёшь. Только сукой умирать хуже.
– Ты прав, конечно. Только, чтобы это сделать, надо быть царём, а я сука.
– Ты это на меня намекаешь?
– На кого же ещё? Ты пока спал, сходняк собирался. Тебя вызывали, а Хромой вместо тебя пошёл.
– И что там решали?
– Валить тебя или не валить.
– За что же меня валить? Я ведь ни на кого не стучал.
– Ты что, думаешь, здесь только за стукачество валят? Ты на понятия замахнулся, против закона воровского пошёл. Сам понимаешь, что за такое положено.
– И что же они приговорили?
– А приговорили, что ты теперь вроде как и не вор, если по воровским понятиям не живешь. С другой стороны, вроде как и не мужик какой-то, если честь выше смерти ставишь.
– Какой же они мне статус определили? – спросил Дима.
– А я и сам не понял. Вроде как, в законе, но в законе нельзя. Ты же не вор. Одним словом – Царь.