* * *
Организация минитменов, осуществляя права на "свободу слова, печати и собраний", скоростными темпами готовила своих людей "к боям".
Для этого минитмены создали несколько "школ партизанской войны". Обычно школа располагалась на большой уединенной ферме где-нибудь среди пастбищ. Там не Нью-Йорк. Там скачи, скачи, хоть целый день скачи - не увидишь ничего, кроме полей. Тишь. Глушь. Нутряная Америка, о которой и говорил мне в своё время перед началом поездки чиновник из ААА с закутанным горлом.
Мне хотелось бы передать здесь слова слушателя одной из этих школ. И даже привести записи из его блокнота - так сказать, конспекты лекций.
Вначале несколько выдержек из брошюры - учебника, который раздавали участникам "семинара по партизанской войне". Такой семинар состоялся 28 и 29 сентября 1963 года неподалёку от Темкекулы, штат Калифорния. Брошюрка попала в руки генерального прокурора штата мистера Линча. Вот почему я имею возможность её здесь цитировать. "Газ метан, или нервный газ, можно получить, если маленькие кусочки тефлонового пластика вложить в сигарету. Результаты всегда смертельны и почти всегда немедленны.
Полная формула изготовления нитроглицерина приводится на стр. 2. Осторожно!!! Не допускать неопытных!!!"
Это пример того, как обучают. А вот пример того, как обучаются. В 1965 году недельные сборы группы минитменов проводились неподалёку от Канзас-Сити. Занятия вели сам Депю и его ближайшие помощники. Одну из тетрадей с конспектами "лекций" случайно нашел полицейский из Канзас-Сити. Записи сделаны карандашом. Каждая фраза в книжке начинается с новой строки.
"Первоначальная задача партизанских действий - психологический, эффект… Мы должны победить в психологической войне… Мы должны сломить дух врага… Крепить дух минитменов… Несколько типов угроз… Левому радиожурналисту была послана посылка - коробка со скорпионом внутри… Изучи, как открывать любые замки, - это не трудно… Заходи в штаб-квартиры "мирников", запомни все, что увидишь в комнате, а потом в угрожающем анонимном письме к ним опиши их комнату - они будут знать, что за ними следят… Угрозы почтой - очень действенны… Возьми кристаллы йодина (дальше идет рецепт взрывчатого вещества). Это очень опасно. Само детонирующее средство. Положи под дверь и уйди… Если лидер группы в Ныо-Джерси считает необходимым связаться с лидером в Калифорнии, он должен делать это через национальное руководство… Человеку, которому вы доверяете сегодня, вы, может быть, не будете доверять завтра…"
Затем следует подряд несколько страниц, где на каждой строчке стоят лишь два слова: слева "красный", справа - ругательство. Затем слева - ругательство, а напротив него - "красный". Видимо, это была лекция по воспитанию ненависти…
Подготовить врага психологически к поражению - это целая система мер, разработанная руководителями минитменов и передаваемая рядовым членам во время тайных военных сборов в разных концах страны. Эта система предусматривала, например, и такие мероприятия. Если у "объекта обработки" есть во дворе плавательный бассейн, то в бассейн следует незаметно влить две канистры бензина и поместить небольшой взрыватель. Взрыв и вспышка пламени на поверхности бассейна, как указывается в инструкции, "должны произойти в тот момент, когда "объект" уже вошёл в воду или собирается войти. Если взрыв произойдёт в отсутствие "объекта", то этим будет достигнут лишь психологический эффект".
На семинаре внушали: весьма успешно можно действовать на психику "интеллигентов левого направления" телефонными звонками поздно ночью, часа так в два или три. Человек спросонья берет трубку и слышит голос: "Мы всё про тебя знаем, интеллигентская сволочь. Мы расстреляем тебя одним из первых, как только настанет ДЕНЬ". И так подряд несколько ночей. Если тот, кому звонят, знает голос, то инструкция советует сделать по-другому: позвонил и молчи. Дыши в трубку. Чтобы тот спросонья терялся в догадках. Чтобы слышал только тяжелое дыхание, "чтобы у него возникло ощущение, будто кто-то стоит над ним с ножом или пистолетом, кто-то постоянно следит за ним, знает о каждом движении, дышит в затылок…".
Не так давно минитмены ночью разбросали на улицах городах Рузвельт на. Лонг-Айленде, где живёт 60 процентов белых и 40 процентов негров, листовки такого содержания: "Убивайте БЕЛЫХ ДЬЯВОЛОВ… Мы убьём белого человека. Мы получим удовольствие от белой женщины. Мы размозжим черепа белых младенцев о стволы ближайших деревьев. Готовьтесь. Ваша гибель близка. Скоро начнется… Чёрная власть".
На другой день жители белых кварталов принялись создавать отряды самообороны.
Такая провокационная литература у минитменов называется "вспомогательной".
* * *
Отель в Брасселсе (Брюсселе) рекламировался так: ""Уитмонд хотэл" - современные удобства, семейные обеды, вкусные сэндвичи". Под словами "вкусные сэндвичи" стоял широкоплечий высокий человек и щурил глаза на наши фары. Он был одет вполне по-городскому, при галстуке бабочкой. Разглядев машину и нас как следует, он молча повернулся и вошёл в дверь отеля.
Когда мы проследовали через несколько минут за ним с вещами, он стоял около деревянной лестницы, которая вела на второй этаж. На вопрос, нельзя ли переночевать, последовал жест рукой вверх вдоль лестницы.
Лестница скрипела совсем по-домашнему. И все в этой двухэтажной деревянной гостинице было домашнее. Вышитые салфетки на старинном комоде. Обои в цветочках. Ситцевые занавески. На полу не было нейлонового от стены к стене ковра, а лежал вытертый половичок. Нейлоновый же покоился длинным трупом, завернутым в холстину. Водопроводный кран, прежде чем подать в умывальник струю воды, зафыркал, как кот, увидевший собаку, потом плюнул жёлтой огнетушительной пеной, а после этого торжественно запел. Пел он, естественно, трубным голосом и страстно дрожал. Регулируя воду краном, можно было с успехом сыграть на водопроводных трубах несложный ноктюрн.
Всё здесь было очень домашнее и мирное.
Умывшись и наигравшись на водопроводных трубах успокоительных мелодий, мы спустились вниз. Вестибюль отеля был разделен на три части, В одной - маленькой - стояла небольшая конторка, за которой жена хозяина (им оказался тот высокий молчаливый человек) записала нас в книгу постояльцев. Вторая часть являла собой небольшой универмаг, в котором продавалось все, начиная от небольшого трактора и кончая леденцами. За прилавком хозяйничала жена владельца отеля. И, наконец, третья часть была баром. Функции бармена выполняла опять жена отельщика.
Сам хозяин сидел с тремя посетителями бара за столиком, накрытым красно-белой клетчатой скатертью, и о. чем-то вполголоса беседовал.
Вдоль стены на полках стояли бутылки, подсвеченное сзади. А над ними висели во множестве охотничьи ружья, боевые винтовки. И их было никак не меньше, чем бутылок. Вычищенные и смазанные стволы сыто лоснились. В ложи и приклады можно было смотреться, как в зеркало. Боевого снаряжения было так много, что казалось, владелец мирного отеля с вышитыми салфеточками на ручках кресел и музыкальным водопроводом собирается сегодня ночью совершить с сотней приятелей набег на соседнее иностранное государство - потоптать посевы и увести в полон женщин.
В ожидании набега винтовки висели на крючьях, покоились на кронштейнах, стояли в козлах, перекрещивались буквой X, расходились буквой Ж и лепестками гигантской ромашки. Я сейчас уж не могу точно описать всю замысловатость ружейного орнамента. Помню только, что одно солидное боевое изделие было укреплено на двух подковах, которые, надо полагать, не сулили счастья мишени.
У винтовок был вовсе не коллекционный вид. Ни одного старинного, заржавленного, театрального. Все ухожены и все достаточно современны.
Наверное, мы с особым вниманием в тот вечер рассматривали винтовки, потому что толстая и говорливая жена хозяина спросила участливо:
- Любите оружие?
- Да как вам сказать, - замялся я. После сегодняшнего как-то неловко было говорить на эту тему.
- А мой муж любит, - и подала нам по запотевшей бутылочке "севен-ап".
Муж - высокий, крупный дядя в белых штанах, белой рубашке с засученными рукавами, при галстуке бабочкой - проводил трёх своих приятелей и подошёл к нам.
- Вы, значит, из Нью-Йорка, - сказал он утвердительно. - Ну и как вам наши места?
Последнюю фразу он тоже произнес вполне утвердительно. Будто заранее знал ответ.
Я рассказал ему вкратце о случае на дороге. Он слушал безо всякого удивления. Стоял, прислонившись к стойке, окружённый винто-бутылочным ореолом. И винтовки и бутылки были очень удобные, ухватистые.
Хозяйка несколько раз охала и всплёскивала руками. Но не произнесла ни слова, только бросала выжидательные взгляды на мужа - что тот скажет. Когда я кончил, муж немного помолчал, потом спросил:
- А винтовка была зачехлена?
- Нет.
- Это - нарушение закона. Нельзя ездить в машине с незачехлённой винтовкой. У нас такой закон в штате. Вы не заявили в полицию?
- Нет.
- Зря. Не так много у нас здесь белых машин с открытым верхом, могут быстро найти.
Сказал и замолчал. А хозяйка, будто получив разрешение, запричитала:
- Ну вы подумайте! Вы только подумайте! Что творится! Хороши шуточки! Делают что хотят. - Она при этом проворно вытирала стаканы. - Я по той дороге уже несколько лет не езжу. Убьют - никто даже и трупа не найдёт… Вы знаете, мы раньше никогда дверь не закрывали на ночь. А теперь закрываем. И постояльцам советуем комнату - на щеколду. Вы свой номер тоже на ночь на щеколду прикройте…
- Кто же здесь этим занимается? - спросил я.
Хозяйка сделала большие глаза и сказала, понизив голос:
- Странные люди.
- Странные?
- Да, да, странные люди появились здесь, - повторила хозяйка. - Вот уже несколько лет. С винтовками ходят. В военных кепочках. В чёрных очках.
- Минитмены? - спросил я.
- Кто?
- Минитмены.
- Не знаем, - строго вмешался хозяин. - Про таких не слышали.
И хозяйка замолкла.
- Вы бы позвонили шерифу, - предложил хозяин. - Он, правда, в другом графстве, но это недалеко.
Рядом стоял телефон. Однако хозяин показал мне другой - автомат, куда надо было бросить денежку. Автомат находился рядом со стойкой, в той части вестибюля, которая служила универмагом. На стойке стоял плакатик, извещающий, что цена на гвозди снижена на 1 цент. За мирным гвоздевым плакатиком лежал на стойке невидимый покупателю тяжелый кольт. Хозяин поймал мой взгляд, но не прореагировал. Мол, а что ж такого: ну лежит себе восьмизарядный кольт и лежит… Будто стойка, где продают гвозди, и есть самое подходящее место для него.
Я позвонил. Шерифа на месте не оказалось. Но приветливый женский голосок выразил готовность записать мою историю и доложить шерифу. Я рассказал как можно короче.
- Жена в госпитале? - деловито осведомился голосок, когда я замолчал. Я вначале, опешил, потом понял и объяснил, что выстрела не было, в нас только целились.
В трубке протянули с удивлением:
- Ах, только целились?! - и затем зарегистрировали: - Ага, вы-стре-лов не было…
Потом была пауза и вопрос моей собеседницы:
- Ну и что же?
- Да ничего! - Мне уже начинало надоедать глупейшее моё положение. - Просто я считал, что, может быть, шерифу будет интересно узнать, как встречают в Иллинойсе иностранного журналиста. Может быть, шериф разъяснит мне - везде ли нас будут так встречать. И, кроме того, мне сказали, что незачехлённая винтовка в машине - это нарушение закона.
- Ах да, незачехленная винтовка, - молвил голосок равнодушно. - Это верно. Я доложу шерифу, как только он придёт. Или позвоню ему домой. А он позвонит вам. Или даже приедет. Если найдёт нужным. Он, конечно, этого так не оставит…
Когда я вернулся в бар, хозяин все так же стоял в светящемся бутылочном ореоле, хозяйка, сложив руки на стойке, рассматривала мою жену. А за стойкой на высоком стульчике сидел небритый пожилой дядька в синем застиранном и слинялом комбинезоне, в клетчатой рубашке с расстегнутым воротником и в клетчатой кепочке с кнопкой. Дядька был небрит, щетинист, на шее, на том месте, где у хозяина отеля помещался галстук-бабочка, у него виднелся навечно загорелый, продубленный солнцем и ветром треугольник. Шея сзади была выложена морщинами, будто еловыми веточками. Только веточки были не зелёные, а чёрные. Дядька в комбинезоне пил пиво из только что откупоренной для него банки "Шлиц".
- Я, вообще-то говоря, в Россию собирался раза два, - сказал хозяин. - Один раз совсем было собрался на две недели с делегацией фермеров. Но тут пришло время платить налоги. И я остался. У меня здесь были с этим делом осложнения.
Дядька в комбинезоне закивал головой, мол, действительно, сложности у мистера Уитмонда были. Только как-то он несерьезно закивал. И хозяин даже посмотрел на гостя осуждающе.
- А в другой раз уж и не помню, что меня задержало. Знаете, с Россией трудно. То в газетах говорят: Россия ничего, русских можно любить. Во время войны, например. Потом говорят - нет, вы должны ненавидеть русских. Никогда не разберёшь, когда что. Только начинаешь вас любить, глядь, а уже говорят - пора ненавидеть. Только рассердишься, - а уже пришло время опять с симпатией.
Я засмеялся, но хозяин был абсолютно серьезен.
Комбинезон, слушал с интересом и всё кивал головой.
- Ха, - сказал он вдруг и глянул на отельщика хитро, - у него тут с русскими старые шашни.
Хозяин посмотрел на меня серьёзно и пояснил:
- Это он про моего племянника, сына моего брата. Сейчас его здесь нет, уже лет шесть, как уехал. Странный был человек. В бога не верил. Никому не верил. Только в себя верил. И представьте, начал вдруг изучать русский язык. Уж не знаю, почему в голову стукнуло ему. Возможно, из упрямства. Никто, мол, не изучает (у нас тут вообще иностранные языки не в почёте), а я вот возьму и научусь. Купил себе русскую машинку. Я не знал об этом. И вот однажды у себя на ферме нахожу листки бумаги с русскими буквами. Ну я сразу решил - шпионское дело. И - в полицию, к тому самому шерифу, которому вы звонили. Тот говорит: нет сомнения, русский шпион. Откуда ещё тут, на Миссисипи, взяться русским буквам! Сообщили в ФБР, Приезжали из Сан-Луиса. Всё перерыли, всех переполошили. Было как раз время, когда нам надо было вас очень ненавидеть. Ну а оказалось, что это мой племянник. Мне неприятно. А ему - хоть бы что.
- Мистер Уитмонд у нас вне подозрений, - сказал щетинистый и долго смеялся своими голубыми глазками из-под клетчатой кепочки.
Хозяин, по всему видно, был человеком серьезным. - Да, жалко, что не поехал, - повторил хозяин, - налоги надо было платить.
- У мистера Уитмонда большие налоги, - опять встрял владелец комбинезона с помочами.
Мистер Уитмонд с достоинством объяснил, что дела его действительно идут не худо…
Здесь поблизости два парома - один через Миссисипи, а другой - через Иллинойс. Поэтому проезжего народа много. Кроме того, Минни отлично готовит, немецкие блюда. Здесь, в этих окрестностях, живут в основном выходцы из Германии. По-немецки, правда, уже мало кто говорит, но немецкую кухню любят.
Насчёт языка мистер Уитмонд объяснил, что в своё время был закон, запрещавший говорить на каком бы то ни было языке, кроме английского. Во время войны немцев считали плохими американцами. И те, кто знал немецкий, постарались его забыть поскорее. Но всё-таки немцев здесь много. А Минни своё дело знает. И два парома рядом - это не шутка, поэтому ресторан при отеле процветает. Сюда приезжают из Сак-Луиса на уик-энд.
Вообще-то у него есть земля. Но он её не обрабатывает, а сдает в аренду. И за то, что, не обрабатывает, получает от правительства деньги. Потому что, как, конечно, мне известно, в Америке перепроизводство хлеба и приходится сдерживать фермеров.
- Ну и потом, сами знаете, что такое фермерская работа, - продолжал пояснять хозяин, почему-то назидательно глядя на клетчатую кепочку своего гостя. - Фермерскую работу надо любить. Надо любить работать по двадцать часов в сутки и по ночам любить вставать и идти проверять коров. Надо любить фермерскую работу. И быть скромным. Потому что если, ты собираешься быть фермером и каждый вечер при этом пьешь, то разоришься наверняка.
Владелец клетчатой кепочки дул уже третью банку, закусывая только солёными орешками, которые были насыпаны горкой в розетке. И молчал.
- Но вообще-то говоря, - смилостивился хозяин, - на восьмидесяти акрах, не проживешь. Поэтому фермеры, чтобы прожить, мало того что по двадцать часов в сутки работают, так ещё ездят в Сан-Луис подрабатывать по вечерам. Двадцать лет назад бушель пшеницы стоил два доллара, а сейчас один доллар. А цены на товары в три раза выше, чем двадцать лет назад… Так что сами понимаете. Каждый конечно, надеется, мол, ничего, я выдержу, а сосед разорится. И когда он разорится, мои дела пойдут в гору и, может быть, я даже прикуплю кусок его земли. Но надежды обычно не сбываются, и разоряются оба. И кто-то третий покупает землю обоих. И они работают на этого третьего…
Хозяин говорил все это спокойно и громко - как, видимо, говорил всегда, о чем бы ни зашла речь. И смотрел при этом на клетчатую кепочку выразительно.
- Да ну, ерунда всё это, - вдруг ответил громко человек в кепочке. - Ерунда - деньги, деньги. Да у меня, если хотите знать, денег куры не клюют! Только некуда их тратить здесь. Ну на что их потратишь? Ну три банки пива выпьешь - вот и всё… У меня денег куры не клюют. Принципиально!
Он немного помолчал, потом без особой связи перешёл от кур к коровам:
- Я своих коров наизусть знаю. Наизусть. Вот этими руками, - он отставил свою банку и поднял перед собой обе руки, - вот этими руками от каждой по пять галлонов в день. Потому что наизусть!
Он ещё помолчал. И потёр лоб рукой. Видимо, вспомнив что-то, крикнул:
- А на хозяина, плевал я! Я у него с двадцать девятого года. Раньше он мне говорил - ну-ка иди, бой, работай, поторапливайся. Я поторапливался. А теперь я ему говорю - иди ты знаешь куда?! Потому что я его тоже наизусть!
Ему, видимо, очень понравилась мысль о том, что он познал своих коров и хозяина, проник во все их тайные помыслы, замыслы и желания, видит их насквозь. Поэтому он произносил слово "наизусть" особенно старательно и громко.
- Завтра в пять утра - вот этими руками - пять галлонов. Понятно! А деньги! Что деньги. Девать их просто некуда.
Хозяин отеля стоял возле своих бутылок и слушал внимательно, серьезно, иногда покачивая головой. Не прерывал.
Небрежным жестом человек в кепочке бросил на крепкую, толстую, навечно сделанную стойку бара две смятые долларовые бумажки. Хозяйка поднесла их к кассе. Нажатие кнопки, щелчок, чавканье, из кассы выехала разделенная на гнезда доска с зажимами для бумажных денег, похожая на талер наборщика. Снова щелчок, чавканье, талер скрывается в металлическом нутре кассы, и на стол аккуратно ложатся три четвертака сдачи. Человек в кепочке сгребает ладонью два четвертака, а третий, изобразив губами некое пренебрежение, оставляет лежать на стойке.
Приподняв клетчатую кепочку и обнаружив редкие седые волосики на буром, отполированном, как стойка бара, черепе, он удаляется.