- Хорошо. Теперь о главном, - Пришелец припарковал машину возле центрального гастронома, снял очки и серьезно посмотрел на пассажира. - Возможность у тебя будет лишь одна. Четко фиксированная во времени. Промедлишь - пеняй на себя. Это очень трудно: убить себя в нужную минуту. Спустя эту "смертельную" минуту, ты должен прекратить попытки суицида. Иначе будет просто смерть, без эрмикции. Это ты усек? Пре-кра-тить!!! Рассудок должен быть идеально трезвым. Движения - хладнокровными. Как ты собрался убивать себя?
- Прыгну вниз башкой с шестнадцатого этажа на асфальт, - выпалил словно вызубренный урок доктор.
- Ты пока еще не прыгнул, а башка уже не варит, - Пришелец начал загибать пальцы на руке. - Время полета надо учитывать, раз. Если кто-то увидит тебя на балконе, готовящимся к прыжку, - заорет, начнется паника. У многих есть мобильники с видеокамерами, начнут снимать самоубийцу. И три - ты можешь просто не умереть. Покалечишься на всю жизнь, станешь инвалидом, всю оставшуюся будешь локти кусать… Если сможешь, разумеется.
Похоже, в этом туманном будущем жизнь человеческая совсем обесценилась, раз у Клойтцера язык не деревенеет при произношении подобного:
- Не проще ли пулю в висок или гильотину? Быстро, надежно, опять же - во времени не ошибешься. С повешением также расплывчато. В петле каждый по-разному себя ведет. Бывает, и минуту мается. А этого достаточно, чтобы не попасть в эрмикт.
- Знаем мы этот анекдот, - чтоб как-то рассеять атмосферу суицида, концентрация которой в салоне крепчала с каждой секундой, почти выкрикнул Изместьев. - Покойник, как необузданный конь, не сразу привыкает к веревке, подергается сначала… А потом, спустя какое-то время…
Как ни пытался Аркадий выдавить из себя подобие хохота, уголки губ Пришельца даже не дрогнули.
- Наверное, я засмеюсь как-нибудь позже, - извиняющимся тоном процедил тот. - А теперь поговорим о том, как отнесутся твои близкие к твоему… уходу.
Тут Изместьев взвился так, словно косточка от сливы, проглоченная накануне, закупорила "движение по туннелю" на самом завершающем этапе:
- Это пусть тебя не волнует! Уговор есть уговор! Мы договаривались "баш на баш".
- Но Эрмикт-Конвенкциия категорически запрещает перемещение в случаях угрозы для чьей-то жизни, в том числе не рождения и упущенного рождения… - тоном адвоката в суде "задекларировал" Поплевко. - Она потребует письменное согласие родственников. И пока я им это не представлю…
- Ха-ха-ха, - гомерически запульсировал доктор, проверяя на прочность коленями бардачок. - А как же я представлю письменное согласие, если до вашего чертового времени можно лишь… душой добраться?!
- Элементарно! - из каменных губ Поплевко, казалось, вырывается пламя, как из доменной печи. - Естественным способом: Ты положишь документ, куда я скажу. Он благополучно сохранится до наших времен, и я, оказавшись в своем теле и своем времени, найду бумагу без проблем. Поверь, амбулаторную бумаженцию Поплевко было найти в сто раз сложней. А здесь все сохранится, как в Швейцарском банке!
Изместьев почувствовал, как комфортабельное сиденье иномарки уплывает из-под его ягодиц. Железобетонная правота Клойтцера выводила из себя. Хотелось вгрызться зубами в его худосочный подбородок и хрустнуть, как куриное крылышко.
- Почему ты меня не предупредил? Я бы не стал тебе помогать в твоей долбанной миссии. - прошипел доктор. - А сейчас, когда я уже настроился, когда я готов. Ты вдруг заявляешь…
- Ты лучше энергию своих эмоций направь на оформление бумаг, - поучительно вещал Поплевко, рискуя "схлопотать" ребром ладони по шее в любой момент. - У тебя время есть. Мы можем договориться на завтра, или через неделю, скажем… Я лишь покажу, куда спрятать документ. Заверенный печатями…
- Что?! Печатями? - доктору показалось, что он ослышался. - И у вас бюрократия процветает? Как и мафия, она бессмертна. Вот это номерок! Вот это томограмма, мать твою!
В его "медицинской" голове вертелись планы - один коварней другого. Обстоятельства складывались так, что "руководить" перемещением Клойтцер мог лишь из будущего. Значит, бить его сейчас не следует, надо отправлять. Но от этого глагола веяло такой безысходностью-безнадегой, что сводило скулы. Улететь-то он улетит, а доктор останется один на один со своей неосуществленной мечтой… Такой манящей, такой влекущей… К тому же, калечить Поплевко бесполезно: все это направлено на бренную плоть, а не на душу. Следовало повернуть ситуацию, сломать, перекроить.
Интуиция наркоты
Дилетанты, недоучки… Иначе и не назовешь. Все вокруг - круглые идиоты. И родители в том числе, как это ни печально констатировать. Что может быть примитивней, чем воспринимать наркоту исключительно как средство получения неземного кайфа? Как средство ухода от рутинных проблем, от текучки? Это то, что лежит на поверхности, что не объехать, не перепрыгнуть. Самое очевидное. Но не это главное, и Савел для себя открыл это давно.
Мало кто рассматривает "кумар" как попытку "сдвинуть" сознание для того, чтобы увидеть большее. Паранормальное, если хотите. Заглянуть за грань. А это так! Другие миры существуют, они не где-то, а рядом, здесь, стоит лишь руку протянуть. Только протянуть в нужном направлении. И в нужном времени.
Для этого стоит вынырнуть из реальности на мгновение. Обычному человеку никогда не увидеть того, что является Савелу под кайфом. Обычный мирянин не в силах оценить и сотой доли красоты тех марсианских пустынь, кратеров Меркурия, где Савелий бывает чуть не каждый день… Или почти каждый день. Не говоря уже о городах - аквариумах.
То, что с отцом творится что-то экстраординарное, Савелий также увидел в одном из своих заплывов: вокруг родителя мерцало оранжевое свечение, ореол. Вначале парень не обратил на это никакого внимания. Ну, чего не бывает в наркотическом отрубе! А потом, когда свечение сгустилось, стало ярче, Савел задумался. Было о чем.
Странное то было состояние. К обычному "пофигизму" примешивалась нешуточная тревога: отец что-то задумал, это сомнению не подвергалось. Пару раз Савел начинал шпионить за отцом, но всякий раз Изместьев - старший уходил от погони за счет лучшей технической оснащенности: то какая-нибудь жутко упакованная "гурами" подвозила его на своем "кабриолете", а у сына не было в наличии в этот момент ни средств, ни желания бросаться за отцом в погоню; то у Савела вдруг наклевывалось нечто, чего нельзя было перенести на другой промежуток времени, и он переключался на это нечто.
Короче, не судьба, частного детектива из парня не получалось ни под каким соусом.
Тогда Савел решил предупредить мать. С одной стороны, тот факт, что семья рушилась на глазах, и склеить ее не представлялось возможным, было чем-то очевидным и каким-то будничным, не вызывавшим особого трепета; с другой - задуманное отцом как-то не встраивалось в схему, а "плескалось" где-то совсем в иной "акватории". Несмотря на то, что в затянувшемся поединке сын всецело находился на стороне матери, у него в последнее время стали появляться необъяснимые приступы досады на самого себя за грубость в отношении отца. Правота словно уходила из-под ног, оставляя его беспомощным, беззащитным.
- О чем это ты? - не поняла Ольга, когда он решил поделиться с ней своей обеспокоенностью, откровенно выложив ей все, чем тяготился.
Момент для подобных "предупреждений" был не очень благоприятный: они покачивались в битком набитом троллейбусе, направляясь на прием к наркологу. Матери удалось-таки в очередной раз убедить сына показаться доктору. Возможно, сыграло роль то, что Савел не мог спорить с матерью в последнее время.
- О том, что папай задумал что-то мерзкое, - ответил он, стараясь не смотреть в материнские глаза. В последнее время он вообще старался не оставаться с нею наедине: каждый раз перед глазами "всплывало" увиденное на мониторе. Ни одна другая "картинка" не отпечатывалась в памяти так крепко… Почему???? Не потому ли, что увиденное… О, черт, это ж такая грязюка, святотатство, смертный грех. Но, как и перед наркотой, Савелий был абсолютно бессильным перед тем, что периодически всплывало перед глазами. Надо отметить, всплывало все чаще и чаще. Бросая его в жар, лишая самообладания, трезвости… Это было покруче наркоты, сильнее ее.
- Что он может задумать? - Ольга смотрела на сына в упор, как бы заново открывая для себя черты родного лица. - Не бойся меня испугать или огорчить. Я взрослая девочка, ко всему готова, не надо меня жалеть.
Пораженный услышанным, Савелий часто задышал и завертел головой. Мать еще никогда так с ним не говорила: я - взрослая девочка. Так с сыном не общаются! Так общаются… страшно сказать, с кем. Неужели, о, черт! Что, что, что она подразумевала?
- Да я, собственно, ничего конкретного сказать не могу, - под ее телескопическим взглядом Савелий чувствовал себя очень неуютно. Нужные слова приходили в час по чайной ложке. - Я только… чувствую, но информацией не владею.
- А кто владеет? - продолжала допытываться мать.
- Такие люди есть, - начал он уверенно, но вскоре сник. - Но я их не знаю. Хотя чувствую, что они существуют. Это как будто коллективный заговор.
Они несколько секунд помолчали, потом Ольга вздохнула:
- Прямо детектив какой-то.
Недоброе шевельнулось у Савела в груди. А вдруг она что-то заподозрила? Каким-то неведомым образом она в курсе всех его подсматриваний. Тогда как? Продолжать игру? Ему не в первый раз идти ва-банк, очертя голову. Хотя… этого не может быть в принципе.
Мысли смерчем пронеслись в голове Савела, не оставив никакого следа. Все равно уже ничего не исправить. Из памяти не сотрешь, из головы не выкинешь. Надо с этим жить как-то. Отступать нет смысла, так как он спекся. Он не хочет сопротивляться этому наваждению, не видит смысла. Он готов нырнуть в него и плыть, плыть…
- Понимаешь, ма, он что-то действительно задумал. И такое, после которого никому мало не покажется. Я в этом уверен… Ма, это не шутки. Думаю, что дома его нет лишь по одной причине: он боится себя выдать, боится нас спугнуть.
- Это ты про отца своего так? - Ольга с укоризной посмотрела на него. - Я, кажется, догадываюсь, отчего у тебя такая злость. Это очень печально, Савушка, но все равно не повод, чтобы…
Троллейбус застрял в очередной пробке, они были притиснуты друг к другу так, что Савел чувствовал своим телом ее грудь, живот и бедра. Мать не отстранялась, даже не пыталась уменьшить "остроту восприятия". Дыша ей в самый лоб, он попытался вновь насторожить ее:
- Я не шучу, ма, нисколько.
- Называй меня Ольгой, - как бы невзначай бросила мать, оборвав его на полуслове. - Как на западе. Простенько и со вкусом.
Это был настолько прямой намек, что Савел в первое время даже забыл, как дышать. Чувствуя, что пот начинает ему застилать глаза, он зажмурился, тряханул головой. Так и не придумав, как себя дальше вести, он неожиданно для себя спросил:
- Что ты делала 16 сентября в "ПромСтройПроекте"? …Ольга? Ты там не работаешь.
- Ты меня там видел? - явно смутившись, спросила она полушепотом, - так, чтобы, кроме него, ее никто не слышал. Потом заметила буднично, без особых эмоций: - значит, ты в туалете подглядывал.
- Это еще почему? - спросил Савелий, ощущая себя на верхней полке парилки. Словно кто-то разрезанной напополам только что отваренной свеклой мазал ему лоб, щеки. - Что еще за фантазии?
Кажется, мать обо всем догадалась. Все, карты раскрыты, кингстоны прорваны, приходится рисковать. Но… кто не рискует… Как же он так пролетел по-детски?!! Впрочем, мать - на то и мать, чтобы знать все про своих детей.
- Потому что я зашла в это здание только для того, чтобы сходить в туалет. Приспичило, понимаешь?
Боже, как просто ларчик открывался… Но на входе необходимо предъявить пропуск.
- На вахте достаточно оставить паспорт, и в туалет тебя пропустят просто так, за красивые глазки, - пояснила Ольга, припав лбом к его подбородку. - А ты… действительно там был? И что ты там делал?
К такому вопросу он был совершенно не готов. И без того красный и вспотевший, вдруг почувствовал, как протолкнуть воздух в легкие становится все трудней и трудней. Материнская грудь нестерпимо жгла где-то на уровне ребер. Как можно это было вытерпеть?
- Все, наша остановка скоро, - решила разрядить обстановку Ольга. - Давай к выходу… Партизан.
Челюскинец
- Затормози-ка, кудесник, - грозно "отчеканил" Аркадий, открыв на ходу дверцу. Когда они прошли несколько метров вдоль стадиона "Прикамье", доктор начал негромко и монотонно, словно на психотерапевтическом сеансе, объяснять. - А теперича слухай сюда. Ты, надеюсь, понимаешь, что Миланочку, спасительницу твою, можно родоразрешить в любой момент по медицинским показаниям. И зародыш, о котором ты столь трепетно заявляешь, что он "тот самый", отсосется по трубке, превратясь в месиво из органики. Впечаталось?! Ты уж прости за натурализм, но тебя иначе не вразумить, терпи. Учти, мне, как врачу, это несложно устроить. И - прощай, счастливое будущее.
- Ты … не сделаешь … этого! - неуверенно промямлил дрожащими губами псевдо-Вениамин. - У тебя … рука не поднимется.
- Может, проверим? - доктор развернулся к спасенному им же пациенту. - Рискнем, а? Только шлепни губками, ну?!
- Если малыш не родится, то пошлют вновь, - вздохнул, разведя руками, Поплевко, - но уже не меня.
- И этот кто-то снова попадет ко мне. На мою бригаду хлопец наткнется. Я спасу его… - ехидно закивал Аркадий, глядя Пришельцу в глаза. - Спасу и выведу на чистую воду, расшифрую, будь спок. Ты сам говорил, что эта возможность - единственная, чтобы попасть в наше время. Слишком мимолетен промежуток - за зачатием почти сразу же следует аборт. Иначе никак у вас не получится. Так вышло, что мы с бригадой рядом оказались. И будем оказываться всякий раз, когда вы захотите переписывать историю заново. Учти! Никуда вы не денетесь! Так что, либо ты придумаешь, как меня отправить завтра же, либо… И не забудь: я могу карту вызова в Парк культуры, ту самую, благодаря которой вы и почерпнули информацию о коме Поплевко, и уничтожить. (От Аркадия не укрылось, как вздрогнул Пришелец при этих словах, даже капельки пота на лбу засеребрились.) Это можно устроить в любой момент. Карточка до вас не дойдет. Не дождетесь! Вот так возьму, - доктор подпрыгнул и сорвал лист с тополя, - и порву. И ты исчезнешь, как сон, как утренний туман. Она, кстати, на подстанции сейчас хранится, я ее специально отложил в сторонку, чтоб не затерялась в суете бренной. Мало ли!
Понурый Поплевко плелся впереди доктора, словно арестант впереди конвоира. Лица его Изместьев не видел, но, казалось, слышал, как скрипят мозги пришельца, тщетно пытаясь найти выход.
- Пойми, я на все пойду, чтобы слинять отседова. Не останусь ни под каким соусом.
И вновь Аркадий не смог уловить метаморфозу, произошедшую с Поплевко: его собеседник вдруг повеселел, лицо разгладилось. Он положил на плечо доктора худую руку:
- Что ж, похоже, у меня нет иного выхода. Придется все написать от фонаря.
Аркадий поперхнулся, сбросив его руку:
- Только не надо делать вид, что это происходит в первый раз. Словно раньше бог миловал, и никогда не случалось приписок делать…
- Это действительно так, но разубеждать тебя я сейчас не намерен: времени в обрез. Пошли, подпишешь кое-что… Согласуем нюансы. Тебе останется лишь точно выдержать параметры, то есть, не ошибиться со временем и местом.
- И в какое время я должен буду… - язык доктора внезапно онемел. Он помнил, что такое бывает при транзиторных ишемических атаках, предвестниках скорого инсульта. Приложив нечеловеческие усилия, он кое-как закончил вопрос: - …должен буду убить себя?
Пришелец отчего-то вздрогнул, уселся на подвернувшуюся скамью и достал очередную сигарету. Доктор успел рассмотреть в его глазах оттенок умиления.
- Ну, не странно ли?! Вроде, объясняешь человеку несколько раз, разжевываешь, а он продолжает сохранять прямо-таки младенческую непонимаемость. Повторяю абсолютно безвозмездно: старт-эрмикт, или earmyction-on, определяешь ты. Главное - сообщить мне время и место этого старта, чтобы я смог ввести координаты в компьютер. Кстати, это не так просто, как кажется. Например, ты можешь сказать сейчас хотя бы ориентировочно, на какой широте и долготе ты находишься?
- Если вспомнить, чему нас учили в школе… - замялся поначалу доктор, но потом вспылил: - Я врач, а не географ!
- Вот именно, - примиряющее подчеркнул псевдо-Поплевко. - Поэтому я и рекомендую сообщить мне точное место, а в эрмикт-пространстве я его уж как-нибудь обозначу, не волнуйся. Строго фиксирован финиш, то есть (earmyction-of) эрмикшн-оф.
Доктор решил изобразить обиду:
- Мне бы хотелось не как-нибудь, а стопроцентно, надежно.