- Лижешь зад богачам. - Рудольф еще никогда не видел у нее такого озлобленного, такого безжалостного лица, такого бледного, абсолютно закрытого, непроницаемого. - Ты только посмотри на этого замшелого старика! Он же красит волосы. И даже брови. Но некоторые люди готовы отдать все на свете за то, что кто-то подвезет их до дому на автомобиле, не так ли?
- Джулия, ты ведешь себя безрассудно, - упрекнул он ее. Если бы она только знала всю правду об этом Бойлане, то тогда он мог бы понять причину ее приступа гнева. Но вдруг неожиданно так взбелениться, и только потому, что он старался быть вежливым с этим человеком…
- Ну-ка убери свои лапы. - Она наконец достала ключ из сумочки и теперь, склонившись над замочной скважиной, вставляла в нее ключ. От нее по-прежнему исходил сладкий запах абрикосов.
- Завтра я зайду, часа в четыре…
- Это ты так решил? Нет уж, погоди, когда я приобрету "бьюик", и тогда милости прошу! Тебя больше устраивает его скорость. - Джулия, открыв замок, стремительно проскользнула в дверь шуршащей, ароматной, разгневанной тенью. Мгновение - и она исчезла, громко хлопнув за собой дверями.
Рудольф медленно вернулся к машине. Ну, если любовь вот такая, то ну ее к черту! Он сел в машину, захлопнув дверцу.
- Что-то вы слишком быстро попрощались, - заметил Бойлан, заводя мотор. - Когда я был молод, мы всегда старались оттянуть время, отведенное для прощания.
- Ее родители требуют, чтобы она не очень поздно возвращалась домой.
Бойлан гнал машину в направлении Вандерхоф-стрит. Он знает, где я живу, подумал Рудольф. И, главное, даже этого не скрывает.
- Очаровательная девушка, эта маленькая Джулия, - сказал Бойлан.
- Да…
- Надеюсь, вы с ней не только целуетесь?
- Не ваше дело, сэр, - резко ответил Рудольф. Но даже сейчас, когда его охватил гнев, он не мог сдержать своего восхищения от того, как говорил этот человек. Слог Бойлана был отточенным, холодным, равнодушным. Рудольф Джордах никогда не был хамом, и он не позволит подобным образом относиться к себе никому.
- Конечно, это ваше дело, - сказал Бойлан. - Но соблазн слишком велик. Когда я был в вашем возрасте… - Он, осекшись, тяжело вздохнул. По-видимому, вспомнил о целой толпе девственниц, которых он лишил этой добродетели.
- Кстати, - спохватившись, поинтересовался он обычным деловым тоном, - вам что-нибудь сообщает о себе сестра?
- Время от времени, - осторожно ответил Рудольф. Она писала ему через Бадди Уэстермана, так как не хотела, чтобы мать читала ее письма. Она жила в общежитии Ассоциации молодых христианок, в Даунтауне, в Нью-Йорке. Ходила от одной театральной конторы до другой, пыталась найти работу актрисы, но продюсеры что-то не сбивались с ног, чтобы заключить контракт с девушкой, игравшей в средней школе роль Розалинды. Пока она не нашла никакой работы, но ей очень нравился Нью-Йорк. В первом же письме она попросила у него прощения за свое грубое поведение, когда они сидели на вокзале за столиком в баре "Порт-Филипский дом". В общем, она была тогда сильно расстроена и потому не осознавала толком, какую чушь несла. Но она все равно по-прежнему убеждена, что ему нечего надолго задерживаться в их доме. Прочность дома Джордахов, писала она, зиждется на зыбучем песке. И ничто на свете не могло поколебать ее твердого мнения.
- Как она поживает? - осведомился Бойлан.
- Все в порядке!
- Знаете, я ведь с ней знаком, - сказал Бойлан, не повышая голоса, лишенного всяких эмоций.
- Да, знаю.
- Она рассказывала вам обо мне?
- Нет, насколько я помню.
- Ага. - Трудно сказать, что хотел выразить Бойлан этим междометием. - У вас есть ее адрес? Время от времени я бываю в Нью-Йорке и мог бы выкроить пару часов, чтобы угостить ребенка хорошим обедом.
- Нет, у меня ее адреса нет, - отрезал Рудольф. - К тому же она постоянно переезжает.
- Понятно. - Бойлан, конечно, видел его насквозь, но не стал настаивать на своей просьбе. - Ну, если узнаете, то прошу сообщить мне. У меня сохранилось кое-что для нее, и, насколько мне известно, она не прочь это получить.
- Д-а-а, - протянул Рудольф.
Бойлан, повернув на Вандерхоф-стрит, остановился перед пекарней.
- Ну вот, приехали, - сказал он. - Вот он, дом честного тяжкого труда. - В его голосе явственно чувствовалась насмешка. - Ну, молодой человек, желаю вам спокойной ночи. По-моему, мы провели вместе очень приятный вечер.
- Спокойной ночи, - сказал Рудольф. Он вылез из машины. - Большое вам спасибо.
- Да, ваша сестра говорила мне, что вы любите удить рыбу, - сказал Бойлан. - Через мое поместье протекает вполне чистая речка. Там полно рыбы. Не знаю, право, почему. Может, потому, что к ней никто близко не подходит? Если хотите попытать рыбацкое счастье, в любое время приезжайте.
- Благодарю вас, - сказал Рудольф. Ну вот, взятка. Но ведь он же заранее знал, что Бойлан постарается его подкупить. Ах, невинная, скользкая форель! - Я приеду.
- Отлично, - обрадовался Бойлан. - Я попрошу своего повара приготовить нам пойманную рыбу, и мы славно вдвоем пообедаем. Вы - очень интересный парнишка, и мне с вами приятно разговаривать. Может, к тому времени у вас будет новый адрес вашей сестры.
- Может быть. Еще раз большое спасибо.
Бойлан, помахав рукой на прощанье, уехал.
Рудольф вошел в дом, не зажигая света, поднялся к себе. Он слышал, как храпит отец. Сегодня суббота. А ночью по субботам отец не работал. Он прошел мимо двери спальни родителей, осторожно ступая, чтобы не разбудить их, поднялся к себе в комнату. Он не хотел разговаривать с матерью.
III
- Отныне я собираюсь торговать своим телом и торжественно заявляю об этом, - сказала Мэри-Джейн Хэкетт. Она приехала в Нью-Йорк из штата Кентукки. - Им не нужен никакой талант, им подавай только голую, пышную женскую плоть. В следующий раз, как только кому-то понадобятся девушки для "секс-шоу", я скажу: "Пока, Станиславский" - и буду вилять своим старым южным задом для увеселения публики, лишь бы платили.
Гретхен, Мэри-Джейн Хэкетт и группа молодых девушек и парней сидели в тесной, увешанной афишами приемной театральной конторы Николса на Сорок шестой улице, ожидая встречи с Байардом Николсом. В приемной было всего три стула, и кандидатов на роли от секретарши отделяла только тонкая перегородка. Она печатала, с каким-то остервенением вонзая свои острые, словно маленькие кинжалы, пальцы в клавиши, будто английский язык - ее самый злейший враг, и чем скорее разделаешься с ним, тем лучше.
На третьем стуле сидела какая-то характерная актриса в меховом боа, хотя даже в тени на улице было не менее восьмидесяти восьми градусов по Фаренгейту.
Не пропуская ни одной буковки на своей машинке, секретарша автоматически говорила "хелло, дорогуша!" каждый раз, когда двери в контору открывались и на пороге появлялся новый кандидат. Пролетел слушок, что Николс набирает актеров для новой пьесы - шесть человек: четверых мужчин и двух женщин.
Мэри-Джейн Хэкетт, высокая, стройная блондинка, плоская, как доска, почти без грудей, зарабатывала деньги, в основном работая моделью. Гретхен не могла стать моделью - у нее оказалась фигура не модели. Мэри-Джейн Хэкетт уже поучаствовала в двух спектаклях на Бродвее, которые закончились полным провалом, поиграла полсезона в летней театральной труппе и теперь судила о театре со знанием дела, как настоящий ветеран сцены.
Она изучающе-внимательным взглядом смотрела на актеров, стоявших прижавшись спинами к афишам, рассказывающих о славном театральном прошлом Бейарда Николса и о его театральных постановках.
- Подумать только, - возмущалась Мэри-Джейн, - со всеми этими хитами, которые гремели в самые темные времена, начиная с 1935 года, Николс мог позволить себе что-то более солидное, чем эта крысиная нора, по крайней мере, хотя бы установить здесь кондиционер. У него должен ведь остаться хотя бы тот первый никель, который он когда-то, лет сто назад, заработал. Сомневаюсь, что он заплатит кому-то чуть больше минимума, но даже если и заплатит, то небось не преминет прочитать вам длинную лекцию на тему, почему, на его взгляд, Франклин Д. Рузвельт угробил нашу страну.
Гретхен то и дело нетерпеливо поглядывала на секретаршу. Офис был таким крошечным, что она волей-неволей должна была выслушивать стенания Мэри-Джейн. Но секретарша, не проявляя к ним никакого интереса, упорно продолжала бороться с машинкой, наносить ей ощутимое поражение.
- Ты только посмотри на их габариты, - Мэри возмущенно кивала в сторону стоявших у стен молодых людей, - они ниже моего плеча! Если бы драматурги писали сценарии, в которых в течение всех трех актов актрисы играли бы, стоя на коленях, то мне наверняка перепала бы хорошая роль. У меня был бы шанс. Американский театр, боже мой! Не мужчины, а какие-то карлики, а если встретишь такого, рост у которого выше пяти футов, то он - точно педик!
- Нехорошо так говорить, Мэри-Джейн, это гадко! - упрекнул ее какой-то высокий юноша.
- Когда в последний раз ты целовал девчонку? - огрызнулась Мэри-Джейн.
- В двадцать восьмом году, - ответил парень. - В честь выборов президента Герберта Гувера.
Все в офисе добродушно рассмеялись. Все, кроме секретарши. Она продолжала борьбу с печатной машинкой.
Хотя Гретхен еще предстояло получить первую свою работу, ей нравилась атмосфера этого нового мира, в который она была вброшена центробежными силами. Все разговаривали друг с другом на "ты", без церемоний, обращались сразу же по имени. Альфред Лант становился сразу же Альфредом для всех, кто играл на сцене вместе с ним в пьесе, даже если актер произносил всего пару строчек, да и то в начале первого акта. Если какая-то девушка узнавала, что будет происходить набор актеров, она немедленно оповещала об этом всех своих друзей и знакомых и запросто могла предложить кому-то свое платье для собеседования. Все они, казалось, были членами какого-то богатого клуба, условия вступления в который определялись не происхождением или большими деньгами, а молодостью, амбициями и горячей верой в талант друг друга.
В подвале аптеки Уолгрина, где они всегда собирались и вели бесконечные разговоры за чашечкой кофе, сверяли свои записи, праздновали чей-то успех, язвительно копировали идолов утренних спектаклей, оплакивали гибель "Группового театра", Гретхен принимали на равных, и она теперь так же легко и свободно пускалась в рассуждения об этих идиотах - театральных критиках, о том, как нужно по-настоящему играть роль Тригорина в "Чайке", о том, что никто по своей игре не мог сравниться с Лореттой Тейлор, о том, что ни один продюсер не пропустит ни одну появившуюся в его кабинете смазливую девушку, не отпустит, не трахнув ее. Всего за два месяца в этом потоке молодых, звонких голосов, в котором смешивались акценты таких разных штатов, как Джорджия, Мэн, Техас, Оклахома, утонули очертания Порт-Филипа, он превращался в неясную точку на новом горизонте памяти.
По утрам без угрызений совести она спала до десяти часов. Она запросто приходила к молодым людям в их квартиры и оставалась там до любого часа, репетируя роли, и ей было абсолютно наплевать, что о ней могут подумать. Одна лесбиянка в общежитии Ассоциации молодых христианок, где жила Гретхен, пока не нашла работу, попыталась поприставать к ней, и, хотя у нее ничего не вышло, они оставались с ней подругами, иногда вместе обедали и ходили в кино.
Гретхен посещала балетный класс, где занималась по три часа в неделю. Ее учили грациозно передвигаться по сцене, и она совершенно изменила свою обычную походку. Теперь она ходила, высоко подняв голову, так что могла пронести на ней стакан с водой вниз или вверх по лестнице и не расплескать ни капли. "Непринужденная безмятежность" - так называла эту манеру бывшая балерина, у которой брала уроки Гретхен.
По взглядам окружающих она чувствовала, что ее принимают за уроженку этого громадного города. С прежней робостью, застенчивостью давно было покончено. Она ходила обедать с молодыми актерами и будущими режиссерами, с которыми познакомилась в подвале аптеки Уолгрина, запросто появлялась в офисах продюсеров, в репетиционных залах и сама платила за еду. Теперь ей нравился сигаретный дым, и она не протестовала против его запаха. У нее не было любовников. Она решила с этим повременить: не все сразу, сначала надо найти работу. Нужно все проблемы решать вовремя, одну за другой.
Однажды она даже решилась написать Тедди Бойлану с просьбой прислать ее красное платье, которое он купил для нее. Но она, конечно, не знала, когда ее пригласят на такую вечеринку, где она наконец сможет надеть это дорогое, сногсшибательное платье.
Дверь кабинета распахнулась, и оттуда вышел Бейард Николс с коротеньким, худеньким офицером в коричневой форме капитана ВВС.
- Ну, если что-то появится, Вилли, - говорил Николс, - я обязательно дам тебе знать. - У него был голос печального, покорившегося своей судьбе человека, помнящего только о своих театральных провалах. Его глаза обшаривали ожидающих его приема кандидатов, словно невидящие огни маяка.
- Я зайду на следующей неделе, и ты угостишь меня обедом, - сказал капитан. Какой у него приятный, низкий баритон, который никак не вязался с его худощавой фигурой. Он весил никак не более ста тридцати фунтов, и рост у него не выше пяти футов и шести дюймов. Он держался свободно, очень прямо, словно до сих пор учился в летной школе для кадетов. Отнюдь не военное лицо, непослушные волосы, слишком длинные для простого солдата, что порождало сомнение в принадлежности ему этой капитанской формы. Высокий, чуть выпуклый лоб, с отдаленным сходством с бетховенским лицом, мрачным, крупным и мясистым, с глазами небесной голубизны.
- Тебе пока все еще платит Дядюшка Сэм, - говорил Николс капитану. - Из моих налогов. Так что тебе придется угощать меня обедом.
Он производил впечатление человека, прокормить которого - не такая уж непосильная обуза. Каждый вечер в его пищеварительном тракте разыгрывалась трагедия елизаветинской эпохи. Острые кинжалы убийц кололи его двенадцатиперстную кишку. Язвы, как привидения, то возникали, то пропадали. Он всегда, каждый понедельник давал твердое обещание бросить пить. Теперь ему могли реально помочь только новая молодая жена или врач-психиатр.
- Мистер Николс, - высокий молодой человек, обменявшийся острыми репликами с Мэри-Джейн, отделился от стены.
- На следующей неделе, Берни, - осадил его Николс. Он снова обвел глазами кандидатов, ожидавших аудиенции, пустыми безжизненными глазами. - Мисс Сандерс, - обратился он к секретарше, - зайдите ко мне на минутку. - Махнув безразлично рукой, жестом страдальца, мучимого диспепсией, он исчез за дверью своего кабинета. Секретарша сделала последний смертоносный залп по клавиатуре машинки, обстреляв нестройные ряды американской Гильдии драматургов, которой был адресован печатавшийся материал, живо поднявшись с места, последовала за шефом, зажав стенографический блокнот в руке. Дверь за ней закрылась.
- Леди и джентльмены, - обратился капитан к присутствующим в приемной, не выбирая никакого особого объекта для своего списка. - По-моему, все мы с вами выбрали не тот бизнес. Предлагаю заняться излишками военного имущества. Потрясающий спрос на подержанные базуки. Хелло, крошка!
Последние слова предназначались Мэри-Джейн. Она сразу же встала со своего стула и, маяча над ним, словно каланча, наклонилась и поцеловала его в щеку.
- Как я рада, что ты вернулся живым и здоровым с той вечеринки, Вилли, - сказала Мэри-Джейн.
- Думаю, пьянка сильно затянулась, - ответил капитан. - Мы занимались большой стиркой - смывали мрачные воспоминания о боях из нашей памяти, лечили наши больные души.
- Вы их топили в виски, смею доложить, - сказала Мэри-Джейн.
- Для чего упрекать всех нас за маленькие шалости, связанные с развлечениями? И не забывай, когда ты здесь демонстрировала модные пояса, мы продирались через плотный огонь зениток в этом ужасном берлинском небе.
- Неужели ты летал в берлинском небе, Вилли? - спросила Мэри-Джейн.
- Конечно нет, - широко улыбаясь, признался он, разглядывая Гретхен. - Крошка, разве ты не видишь, что я теряю терпение?
- Ах, - спохватилась Мэри-Джейн. - Позвольте вас представить друг другу. Гретхен Джордах - Вилли Эбботт.
- Как мне повезло, что я сегодня утром решил прогуляться по Сорок второй улице!
- Хелло, - поздоровалась Гретхен. Она начала подниматься со стула. Как-никак перед ней капитан.
- Мне кажется, вы - актриса, - сказал Эбботт.
- Пытаюсь ею стать.
- Какая ужасная профессия, - заметил Эбботт. - Может, процитировать Шекспира по поводу…
- Не выпендривайся, Вилли, - одернула его Мэри-Джейн.
- Вы, мисс Джордах, обязательно осчастливите какого-нибудь мужчину, станете образцовой женой и превосходной матерью. Помяните мои слова. Почему я вас прежде не видел?
- Потому что она недавно приехала в город, - поспешила объяснить Мэри-Джейн, не давая Гретхен раскрыть рта. Что это, предостережение или знак не форсировать события? Может, ревность?
- Ах, эти милые девушки, которые недавно приехали в наш город, - продолжал в том же духе Эбботт. - Нельзя ли посидеть у вас на коленях?
- Вилли! - снова одернула капитана Мэри-Джейн.
Гретхен засмеялась, вместе с ней за компанию и Эбботт. Какие у него ровные, маленькие зубки.
- Когда я был мальчиком, мне так не хватало материнской ласки.
Дверь кабинета вновь отворилась, вышла мисс Сандерс.
- Мисс Джордах, мистер Николс примет вас сейчас.
Гретхен встала, удивившись, как это секретарша запомнила ее фамилию. Она в офисе Николса всего третий раз. А с самим Бейардом Николсом вообще никогда не разговаривала. Она нервно расправила морщинки на платье. Мисс Сандерс придержала перед ней вращающуюся низкую дверь перегородки.
- Просите тысячу долларов в неделю и плюс десять процентов от общей прибыли, - напутствовал ее Эбботт.
Гретхен направилась к двери кабинета Николса.
- Все остальные свободны, - громко объявила мисс Сандерс. - У мистера Николса деловое свидание за ланчем. Через пятнадцать минут.
- Скотина! - взорвалась характерная актриса в меховом боа.
- Ну а я тут при чем? - возмутилась секретарша. - Я просто здесь работаю, вот и все.