На следующий день, сразу после завтрака, мы с Уолтером вместе со всеми выстраиваемся в очередь к красному фургону, где обычно продают билеты. Около девяти сидящий в фургоне человек подзывает первого по очереди, разнорабочего. Тот почти тут же разворачивается и, выругавшись, сплевывает прямо на землю. Следующий - еще один разнорабочий - тоже отходит от окошка вне себя от гнева.
Люди в очереди поворачиваются друг к другу, перешептываются.
- О-хо-хонюшки… - говорит Уолтер.
- Что это тут происходит?
- Похоже, удерживают из получки в стиле Дядюшки Эла.
- То есть?
- Большинство цирков понемногу удерживают из получки до конца сезона. А Дядюшка Эл, когда у него кончаются деньги, удерживает получку целиком.
- Вот черт! - сержусь я, когда от фургона в ярости отходит третий. Еще двое рабочих с мрачными лицами просто уходят из очереди, зажав в зубах самокрутки. - А чего же мы тут тогда теряем время?
- Это касается только рабочих, - отвечает Уолтер, - а артистам и боссам платят всегда.
- Но я ни тот и ни другой.
Уолтер оценивает меня взглядом.
- И правда - ни тот и ни другой. Бог тебя знает, кто ты такой, но человек, который сидит за одним столом с главным управляющим зверинца и конного цирка, не может быть рабо¬чим.
Это же ежу понятно.
- И что, часто так бывает?
- Ну да, - говорит Уолтер. Он откровенно скучает и ковыряет носком башмака землю.
- А потом хотя бы отдает?
- Думаю, никто не проверял. Народная мудрость гласит: если он задолжал тебе больше чем за четыре недели, лучше в день получки не показывайся.
- Почему? - спрашиваю я, наблюдая, как еще один человек в поношенной одежде отходит от окошка и разражается градом проклятий. Трое рабочих, стоявших перед нами, тоже уходят из очереди и, сутулясь, возвращаются к поезду.
- Ведь ты же не хочешь, чтобы Дядюшка Эл думал, будто он твой должник? Появись у него этакая мысль - ив один прекрасный день ты исчезнешь.
- Куда? Сбросят с поезда?
- Ну да.
- Ничего себе! Можно же просто не брать их с собой.
- Но ведь он должен им денег. Думаешь, ему бы сошло с рук?
И вот в очереди передо мной остается только Лотти. Ее светлые волосы, уложенные в аккуратные кудряшки, блестят на солнце. Человек, сидящий у окошка в красном фургоне, подзывает ее к себе. Пока он отсчитывает ей несколько купюр, они непринужденно болтают. Наконец он протягивает Лотти деньги, которые она тут же пересчитывает, облизнув указательный палец, а потом сворачивает в трубочку и прячет за корсаж.
- Следующий!
Я делаю шаг вперед.
- Как зовут? - спрашивает он, не поднимая глаз. Это маленький человечек с лысиной, опушенной тонкими волосами. На носу у него очки в проволочной оправе. Он пялится в лежащий перед ним гроссбух.
- Якоб Янковский, - отвечаю я, пытаясь заглянуть ему за спину. Фургон отделан планками из резного дерева, потолок в нем расписной. Помимо столика, в фургоне стоит сейф, а у одной из стен - раковина. На противоположной стене висит карта Соединенных Штатов, в которую воткнуты цветные булавки. Судя по всему, наш маршрут.
Человечек ведет пальцем вниз по гроссбуху и, остановившись, смотрит в крайнюю правую колонку.
- Извините.
- Что значит "извините"?
Он поднимает на меня глаза - само чистосердечие.
- Дядюшка Эл не хочет, чтобы к концу сезона вы были на мели. И всегда удерживает жалованье за четыре недели. В конце сезона получите. Следующий!
- Но деньги нужны мне сейчас!
Он неумолимо глядит на меня в упор.
- Следующий!
К окошку приближается Уолтер, а я отхожу, приостановившись лишь для того, чтобы сплюнуть в пыль.
Решение приходит, когда я нарезаю фрукты для орангутанга. Приходит вспышкой, знаком свыше.
У вас нет денег?
А что есть?
Возьмем что угодно.
Я дефилирую перед вагоном номер 48 и, пройдя туда-сюда по меньшей мере раз пять, наконец забираюсь внутрь и стучу в дверь купе номер 3.
- Кто там? - слышится голос Августа.
- Это я. Якоб.
Минутная пауза.
- Заходи.
Я открываю дверь и вхожу.
Август стоит у окна, Марлена сидит в одном из плюшевых кресел, положив голые ноги на пуфик.
- Привет, - краснея, говорит она и расправляет юбку, предварительно прикрыв ею колени.
- Привет, Марлена, - отвечаю я. - Как дела?
- Лучше. Уже немного хожу. Скоро снова буду в седле.
- Что же тебя сюда привело? - вмешивается Август. - Да нет, не думай, мы всегда рады тебя видеть. И даже по тебе скучали. Правда, Марлена?
- Ну… да, - говорит Марлена, поднимая на меня глаза. Я тоже краснею.
- Что-то я совсем забыл о правилах хорошего тона, - продолжает Август. - Хочешь выпить? - Взгляд у него неестественно строгий, губы сжаты.
- Нет, спасибо, - его неприязнь застает меня врасплох. - Я на минутку. Хотел кое о чем спросить.
- О чем же?
- Мне нужен врач.
- Зачем?
Я колеблюсь.
- Можно я не буду отвечать?
- Ага, - говорит он, подмигивая. - Понимаю.
- Что?! - в ужасе восклицаю я. - Нет, ничего такого. - Я оглядываюсь на Марлену, которая тут же отворачивается к окну. - Это для одного моего друга.
- Ну, конечно, - улыбается Август.
- Да нет же, честное слово. И вовсе не… Послушайте, я всего лишь хотел спросить, нет ли у вас на примете врача. Не берите в голову. Я пойду в город и поищу сам, - и разворачиваюсь, чтобы уйти.
- Якоб! - окликает меня Марлена.
Я останавливаюсь в дверях и некоторое время пялюсь через узкую прихожую в окно, а потом, пару раз вдохнув, вновь поворачиваюсь к ней лицом.
- Завтра в Давенпорте ко мне придет врач, - тихо говорит она. - Прислать его к тебе, когда мы закончим?
- Буду весьма обязан, - отвечаю я и, приподняв шляпу, ухожу.
На следующее утро очередь на кухне гудит, как растревоженный улей.
- Это из-за слонихи, - говорит человек передо мной. - А она все равно ни черта не умеет.
- Бедняги, - вторит ему приятель. - Это же стыд и позор, когда зверюга дороже человека.
- Простите, - встреваю я. - А что значит "из-за слонихи"? Первый вылупляет на меня глаза. Он широкоплеч, одет в грязный коричневый пиджак. Его обветренное лицо, темное, словно изюмина, исчерчено глубокими морщинами.
- Так она же стоит бешеных денег! А доя нее еще купили специальный вагон.
- Да нет же, что из-за нее произошло?
- Сегодня утром мы недосчитались людей. С полдюжины, а то и больше.
- Что, из поезда?
- Ну да.
Я ставлю свою частично заполненную тарелку прямо на раздаточный стол и направляюсь в сторону Передового отряда. Сделав несколько шагов, перехожу на бег.
- Эй, парень! - кричит мне сосед по очереди. - Ты ж еще не поел!
- Оставь его, Джок, - одергивает его приятель. - Ему, видно, надо кого-то проверить.
- Верблюд! Верблюд, вы тут? - Я стою перед вагоном, вглядываясь внутрь, в затхлую темноту. - Верблюд! Вы тут?
Ответа нет.
- Верблюд! Тишина.
Я поворачиваюсь лицом к площади.
- Вот черт! - выругиваюсь я, и пинаю гравий, пинаю снова и снова. - Вот ведь черт!
И тут из вагона слышится похныкивание.
- Верблюд, это вы?
В одном из темных углов раздается приглушенный шорох. Я впрыгиваю в вагон. У дальней стены лежит Верблюд.
Он без сознания, в руке у него пустая бутылка. Я наклоняюсь и поднимаю ее. Лимонный экстракт.
- Кто ты такой, черт тебя дери, и что, к чертям собачьим, здесь делаешь? - раздается за моей спиной чей-то голос. Я оборачиваюсь. Это Грейди. Он стоит снаружи у открытой двери вагона и курит самокрутку. - А, вот оно что. Прости, Якоб. Не узнал со спины.
- Привет, Грейди. Как он?
- Трудно сказать. Как вчера вечером надрался, так и не поймешь.
Верблюд всхрапывает и пытается перевернуться. Левая рука безжизненно болтается на груди. Он облизывает губы и принимается храпеть.
- Сегодня приведу врача, - говорю я. - Приглядишь за ним покуда?
- А то как же, - обиженно отвечает Грейди. - Что я тебе, Черныш, что ли? Кто, как ты думаешь, присматривал за ним этой ночью?
- Ну, что ты, Грейди. Ей-богу, я не хотел. Послушай, если он протрезвеет, не давай ему снова напиться. Я вернусь с врачом.
Врач взвешивает отцовские карманные часы на пухлой ладони, переворачивает и разглядывает через пенсне, а потом открывает, чтобы взглянуть на циферблат.
- Хорошо. Пойдет. Так в чем же дело? - интересуется он, опуская часы в карман жилета.
Мы с ним в коридоре рядом с купе Августа и Марлены. Дверь в купе все еще открыта.
- Нам нужно будет кое-куда прогуляться, - говорю я шепотом.
Врач пожимает плечами:
- Что ж. Пойдемте.
Когда мы выходим из вагона, он поворачивается ко мне:
- Ну, и где же я смогу вас осмотреть?
- Не меня. Моего друга. У него что-то не так с руками и ногами. Ну, и не только. Лучше он сам расскажет.
- Вот как! - говорит врач. - Мистер Розенблют дал мне понять, что у вас проблемы… личного плана.
По мере того, как мы идем вдоль рельсов, выражение его лица меняется. Когда ярко раскрашенные вагоны первой части поезда остаются позади, на лице появляется тревога. А когда мы подходим к разбитым вагонам Передового отряда, ее сменяет отвращение.
- Сюда, - говорю я, запрыгивая в вагон.
- И как, скажите на милость, мне туда забраться?
Из тамбура появляется Граф с деревянными сходнями. Он спрыгивает на землю, подносит сходни к дверному проему и хорошенько прихлопывает. Недоверчиво их оглядев, врач карабкается в вагон, чопорно держа черный чемоданчик прямо перед собой.
- А где пациент? - спрашивает он, щурясь и осматривая вагон.
- Вон там, - отвечает Граф. Верблюд жмется в уголке. Рядом с ним топчутся Грейди и Билл.
Доктор подходит к ним.
- Будьте любезны, оставьте нас наедине.
Прочие обитатели вагона, удивленно бормоча, расходятся и перебираются в дальний конец вагона, откуда наблюдают за нами, вытягивая шеи.
Доктор подходит к Верблюду и устраивается на корточках рядом с ним. Я невольно замечаю, что он старается не касаться коленями пола, чтобы не запачкать брюки.
Почти сразу же он встает и говорит:
- Ямайский имбирный паралич. Вне всяких сомнений.
Я втягиваю воздух сквозь сжатые зубы.
- Что? Что это такое? - хрипит Верблюд.
- Он у вас из-за того, что вы пили ямайский имбирный экстракт, - последние три слова доктор нарочито подчеркивает. - Иначе говоря, джейк.
- Но… Как? Почему? - Верблюд в отчаянии глядит доктору прямо в лицо. - Не понимаю. Я же всю жизнь его пью.
- Да-да. Не сомневаюсь.
Во мне вскипает ярость. Я подхожу к врачу.
- Мне кажется, вы не ответили на вопрос, - говорю я как можно более спокойно.
Обернувшись, врач смотрит на меня сквозь пенсне. Чуть помедлив, он отвечает:
- Причина паралича - крезол, которой использовал производитель.
- Боже праведный, - выдыхаю я.
- Именно.
- Зачем они его добавляли?
- Хотели обойти законодательство, согласно которому ямайский имбирный экстракт следует делать горьким, - повернувшись к Верблюду, он повышает голос. - Чтобы его не использовали в качестве спиртного напитка.
- Это пройдет? - голос Верблюда дрожит от страха.
- Нет. Боюсь, что нет.
У стоящих за моей спиной перехватывает дыхание. К нам подходит Грейди и касается плечом моего плеча.
- Постойте-ка. Вы хотите сказать, что никак не сможете ему помочь?
Врач выпрямляется и засовывает большие пальцы в жилетные карманы.
- Кто, я? Никак. То есть абсолютно.
Он становится похож на мопса, как если бы пытался зажать ноздри одними лишь мышцами лица. Подхватив свой чемоданчик, он направляется к двери.
- Эй, а ну не спешите, - окликает его Грейди. - Если вы ничего не можете сделать, то к кому нам обратиться?
Доктор отвечает, обращаясь в основном ко мне - должно быть, потому, что я платил.
- Найдется, знаете ли, масса людей, которые возьмут у вас деньги и взамен предложат лечение - скажем, масляные ванночки или электрошок, но толку не будет, уж поверьте. Со временем кое-что восстановится, но лишь самая малость, да и то в лучшем случае. Прежде всего, ему не следовало пить. Это, знаете ли, нарушение федерального закона.
Я теряю дар речи. Рот-то у меня, может, и открыт, но что тут скажешь?
- Ну что, всё? - спрашивает он.
- Простите?
- Вам… от… меня… еще… что-нибудь… нужно? - повторяет он мне чуть ли не по слогам, как слабоумному.
- Нет, - отвечаю я.
- Тогда позвольте откланяться, - он поднимает шляпу, осторожно ступает на сходни и спускается. Пройдя с дюжину ярдов, он ставит чемоданчик на землю, вытаскивает из кармана носовой платок и тщательно, палец за пальцем, вытирает руки. Подхватив чемоданчик, выпячивает грудь и уходит, разбив последние надежды Верблюда и унося в кармане часы моего отца.
Когда я возвращаюсь, Граф, Грейди и Билл стоят вокруг Верблюда на коленях. По лицу старика струятся слезы.
- Уолтер, мне нужно с тобой поговорить, - выпаливаю я, ворвавшись в козлиный загончик.
Дамка поднимает голову, видит, что это я, и вновь кладет морду на лапы.
Уолтер откладывает книгу в сторону.
- В чем дело?
- Хочу тебя кое о чем попросить.
- Ну, не тяни, в чем дело?
- У моего друга беда.
- Это парень, у которого паралич?
Ответить получается у меня не сразу.
- Да.
Я пытаюсь присесть на постель, но мне слишком не по себе.
- Ну, говори, не тяни резину, - торопит меня Уолтер.
- Я хочу привести его сюда.
- Что?
- Иначе его сбросят с поезда. Прошлой ночью друзья прятали его за рулоном брезента.
Уолтер смотрит на меня в ужасе.
- Скажи, ты ведь шутишь, правда?
- Послушай, я помню, как тебя трясло, когда меня сюда подселили. И знаю, что он рабочий и все такое, но он старик, и ему плохо, и нужна помощь.
- И что же мы с ним будем делать?
- Держать подальше от Черныша.
- И долго? Всю жизнь?
Я оседаю на край постели. Конечно же, он прав. Мы не можем прятать Верблюда бесконечно.
- Вот черт! - говорю я и хлопаю себя ладонью по лбу. И снова хлопаю, и снова.
- Эй, прекрати! - вмешивается Уолтер. Он садится и закрывает книгу. - Я ведь не просто так спрашивал. Что мы с ним будем делать?
- Не знаю.
- А семья у него есть?
Я резко поднимаю на него глаза.
- Как-то раз он упоминал о сыне.
- Ну, хоть что-то. А ты знаешь, где у него сын?
- Нет. Как я понял, они не общаются.
Уолтер разглядывает меня, барабаня пальцами по ноге. Помолчав с полминуты, он наконец говорит:
- Ладно. Приводи. Только чтобы вас никто не видел, а то всем нам тут всыплют по первое число.
Я буквально столбенею от неожиданности.
- В чем дело? - спрашивает он, сгоняя со лба муху.
- Ни в чем. То есть нет, я хотел сказать спасибо. Большое-пребольшое.
- Послушай, у меня же есть сердце, - говорит Уолтер, откидываясь на раскладушке и вновь принимаясь за книгу. - В отличие от некоторых наших знакомых, к которым мы так привязаны.
Мы с Уолтером отдыхаем между дневным и вечерним представлением, как вдруг в дверь к нам тихонько случат.
Он вскакивает на ноги, опрокидывает деревянный ящик и, чертыхаясь, ловит керосиновую лампу, которая чуть не упала на пол. Я подхожу к двери и беспокойно оглядываюсь на сундуки, уложенные встык вдоль дальней стены.
Уолтер водружает лампу на место и едва заметно кивает.
Я открываю.
- Марлена! - от изумления я распахиваю дверь куда больше, чем собирался. - Чего это вы? То есть я хочу сказать, у вас все в порядке? Может, присядете?
- Нет, - отвечает она. Нас разделяют буквально несколько дюймов. - У меня все в порядке. Но мне нужно с тобой переговорить. Ты один?
- Нет. Ну, не совсем, - я оглядываюсь на Уолтера, который отчаянно мотает головой и размахивает руками.
- Может, зайдешь ко мне? - спрашивает Марлена. - Это ненадолго.
- Да, конечно.
Она разворачивается и, бережно ступая, идет к двери. На ней не туфли, а тапочки. Сев на край, она соскальзывает вниз. Понаблюдав на ней, я с облегчением замечаю, что шагает она пусть и осторожно, но не хромает.
Я закрываю дверь.
- Ох, дружище, - качает головой Уолтер. - Да меня чуть удар не хватил! Чем мы с тобой думаем, к чертовой бабушке?
- Эй, Верблюд! - окликаю я. - У вас там все нормально?
- Угу, - отвечает из-за сундуков слабый голос. - Думаешь, она заметила?
- Нет. Мы вне подозрений. Пока. Но надо нужно вести себя крайне осмотрительно.
Марлена устроилась в плюшевом кресле, закинув ногу на ногу. Когда я вхожу, она, согнувшись пополам, растирает свод подошвы, но, завидев меня, тут же бросает это занятие и выпрямляется.
- Якоб, спасибо, что пришел.
- Не за что, - отвечаю я, снимая шляпу и неловко прижимая ее к груди.
- Садись, пожалуйста.
- Спасибо, - я присаживаюсь на край ближайшего стула и оглядываюсь. - А где Август?
- Они с Дядюшкой Элом встречаются с железнодорожным начальством.
- Что-то серьезное?
- Всего лишь слухи. Поговаривают, что мы сбрасываем с поезда людей. Но они наверняка все утрясут.
- Слухи. Да-да, - я пристраиваю шляпу на колено и выжидательно вожу пальцем по ее краю.
- Ну… вот… я о тебе беспокоилась, - начинает Марлена.
- Правда?
- С тобой все в порядке? - тихо спрашивает она.
- Да, конечно, - отвечаю я, и тут до меня доходит, о чем это она. - Бог ты мой! Вы же все неправильно поняли. Я искал врача не для себя, а для друга, и… вовсе не по этому поводу.
- Ох, - с нервным смешком продолжает она. - Я так рада. Прости, Якоб. Не хотела тебя обидеть. Просто беспокоилась.
- У меня все хорошо. Честное слово.
- А у твоего друга?
Я на миг затаиваю дыхание.
- Похуже.
- Но она выздоровеет?
- Она? - вопрос застает меня врасплох.
Марлена опускает взгляд и принимается ломать пальцы.
- Я думала, это для Барбары.
Я кашляю, потом давлюсь.
- Ох, Якоб. Ах ты, боже мой. Что-то я не то спрашиваю. Полезла не в свое дело. Вот уж право слово. Умоляю, прости.
- Нет. Мы с Барбарой едва знакомы, - я вспыхиваю до корней волос.
- Ничего-ничего. Я знаю, что она… - не закончив фразы, Марлена вновь принимается смущенно ломать пальцы. - Но, несмотря ни на что, человек она неплохой. Вполне порядочная, в самом деле, хотя тебе следовало бы…
- Марлена, - решительно пресекаю ее я, - у меня с Барбарой правда ничего не было. Мы едва знакомы. И за все время знакомства обменялись от силы дюжиной слов.
- Вот как, - говорит она. - Дело в том, что Агги сказал…
С половину минуты мы проводим в мучительном молчании.
- А как ваши ноги, лучше? - спрашиваю наконец я.