Макс наконец-то понял, что в его присутствии нет никакой необходимости. Более того, он даже смутился, став свидетелем грустной семейной драмы. Попрощавшись, неудачно сватающийся престарелый жених исчез. Папа закрыл дверь за ночным визитером и, вернувшись обратно в гостиную, принялся отчитывать скандальную дочь:
– Устраивать допрос при незнакомом человеке. Причем тут Марина? Есть вещи, которые тебя не касаются. Поняла? Майи больше нет! Все! Она ушла, на этот раз навсегда!
– Я разговаривала с ней, – робко призналась я.
– С кем? – удивленно спросил папа.
– С мамой. Я заснула здесь, на диване. Даже не то чтобы заснула… задремала. И появилась она. Красивая, в платье, в котором ее похоронили.
Папу затрясло. Он сказал, что видение мамы – всего лишь плод моей фантазии. Иногда разум свершает с нами подобные дивертисменты – мало ли что померещится со сна. Мои доводы его не интересовали. Поставив точку в разговоре, Иван Павлович ушел спать, а я осталась одна со своими мыслями. Мне стало тоскливо и одиноко. Я хотела заплакать, но слезы не катились. Я сжалась от странного ощущения: мое сердце мерзло! Оно сжималось в комочек, как будто в нем дыра и сквозь нее со свистом проходит воздух: "с-с-с-с". Маму я больше не видела. А мне так хотелось с ней поговорить по-настоящему, по-женски. Хотелось понять, разгадать этот дурацкий ребус: что же было не так в нашей семье и почему мы пустили нашу жизнь на самотек? Кто виноват в том, что мерзнет сердце? На антресолях я нашла ее фотографии и долго их рассматривала. Когда человек уходит, его снимок становится как будто плоским. Раньше я на это не обращала внимания, а теперь могу определить: жив или нет тот, кто изображен на фото.
Прошло девять дней со дня смерти Майи. Рано утром мы с отцом отправились на кладбище. У папиной подстилки Голубевой хватило ума не ехать с нами на могилу моей мамы. Она осталась дома хозяйничать: накрывать поминальный стол.
– Иногда надо умереть, чтобы получить должное внимание, – усмехнулась я, наблюдая, как Иван Павлович "вручает" букет желтых роз земельному бугорку.
– Иногда нужно держать свой острый язычок за зубами, – парировал он сухо.
– Ты когда-нибудь представлял свои похороны?
– Не помню… Хотя, когда я был мальчишкой, представлял, что умру. Отец меня выпорол за то, что я у него стянул рубль…
В детстве… Ничего не меняется с поколениями! Все дети, обиженные взрослыми, мечтают о сладкой мести! Они представляют, как умрут, а обидчики мамы-папы будут горевать над бездыханным телом. Смешно…
Я надеялась, что к моменту возвращения из города мертвых Голубевой уже не будет в нашем доме, но папина любовь радушно встретила нас на пороге и даже присоединилась к поминальному обеду. Я была взбешена столь вопиющим фактом, но папа сделал вид, что не замечает моей злости.
– Ну, приступим! – объявил вдовец торжественно.
Открыв бутылку водки, папа подскочил к своей Марише и принялся изображать услужливого официанта. Голубева звенела тоненьким смехом, а я хмуро наблюдала за их любовной игрой. Сорокаградусный напиток засверкал в старых хрустальных рюмках. Голубева схватила поминальные пятьдесят грамм и торжественно подняла руку вверх, будто была на веселой дружеской пьянке.
– Сначала надо кутью съесть – три ложки, – осадила я задорную даму.
– Фу! Вы не наелись этой кутьи в первый день? – поморщилась гостья.
– Это традиция. С кутьи начинается поминальный обед, – восполнила я пробел знаний у присутствующих.
– Смешное название. Ваня, почему обязательно надо есть кучку холодного риса с изюмом? – дребезжащим голосочком спросила невинная принцесса.
– Я не знаю, – растерялся папа и уставился на меня в ожидании разъяснений.
– Зерна служат знаком воскрешения, а изюм знаменует духовную сладость благ вечной жизни в Царствие Небесном. Это как бы бессмертие души. Еще на поминальном столе не должно быть спиртного, – просветлила я присутствующих спокойным голосом. Папа замер, внимательно слушая мою речь. Я торжествовала, ведь мне удалось перехватить внимание короля!
– Откуда ты знаешь? – удивленно спросил он.
– Я была в церкви, там рассказали. – Увидев, что папины глаза стали еще больше, а рот открылся для вопроса, я опередила его и быстро протараторила: – Да, папа, я забегала в храм. Грехи замаливать…
После встречи с мамой я пошла в церковь. Я никогда не была в храмах, потому что не верила в Бога. Я рассказала священнослужителю коротко о своих страхах, о том, как общалась с умершей матерью. Он посоветовал чаще ходить в церковь, исповедаться, рассказал о поминальном обряде, после чего задрав рясу, достал из кармана джинсов мобильник и, взглянув на часы торопливо ушел, бросив на ходу: "Молись об упокоении души ее грешной". Я не поверила в Бога, но посещение церкви меня немного успокоило.
Мордочка Голубевой скривилась, она устало зевнула.
– Я тебя умоляю, всегда все пили на поминках, – бесцветно произнесла папина любовница. – И жрали от пуза.
– Главное в поминках не еда, а молитва для улучшения загробной участи почившего.
– А снятие эмоционального стресса? – сказала задорно Голубева. – Выпьем!
Папа словно по сигналу подхватил рюмку и опрокинул ее содержимое внутрь. Он так старался угодить своей Марише в день поминок умершей жены! Его юная возлюбленная маленькими глоточками выцедила водку, после чего перегнулась через стол и пошло улыбаясь, что-то прошептала на ухо моему отцу. Она вела дурную игру против меня. Ей доставляло удовольствие демонстрировать власть над стареющим ловеласом. Она выглядела очень уверенно. Закрепляясь на пьедестале возлюбленной Ивана Павловича, Голубева вела себя как хозяйка квартиры. Я наблюдала за ее властными движениями и внутренне смеялась. Мне показалось, что моя бывшая одноклассница сравнялась по возрасту с папой, так ей видимо хотелось закрепиться рядом с ним.
– Особенно тебе надо стресс снять, – сказала я резко, глядя на Го л у б е в у.
– Да, представь себе, я каждый день живу в стрессе. У меня даже волосы начали выпадать.
Меня раздражала эта профанация. "Можно было избежать застолья, зачем из поминок устраивать цирк?!" – кричал мой разум. За столом повисла пауза. Мы думали о маме… каждый в своем ключе.
– Папа, расскажи еще раз, как вы познакомились с мамой, – попросила я, первав тишину.
Мне нравилась эта забавная история. Папа в молодости безумно походил на одного знаменитого в то время французского артиста. По всем кинотеатрам шел фильм с участием звезды. Мама была влюбленая х, и однажды она столкнулась с папой. Он воспользовался моментом, потому что знал, что поразительное сходство – его главный козырь. Неделю он дурачил очарованную красотку, и только в ЗАГСе она поняла, что перед ней русский Иван, будущий преподаватель университета. И, как ни странно, мама не сбежала из-под венца и все равно стала его женой. Папа смешно рассказывал про свои ухаживания, как он, не зная французского, изображал жителя заграницы, как брал дорогие вещи у приятелей, чтобы очаровывать прекрасную Майю… Это было сказочно романтично…
– Не думаю, что это хорошая идея. Потом как-нибудь твой папа расскажет тебе все, что ты попросишь, – строго сказала Голубева видимо примеряя роль мачехи. Принцесса Мариша положила свою тоненькую ручку на папино колено. Я вопрошающе посмотрела на своего предка, но он лишь развел руками.
– Зачем тогда весь этот балаган? – сдерживая слезы, воскликнула я.
– Какой балаган? – недоумевал папа.
– Поминки.
– Так ведь положено девять дней отмечать, – вписалась в наш разговор папина радость.
"Отмечать", – фыркнула я, понимая свое поражение. Маленькая птичка с тоненьким голоском завладела ключиком от сердца Ивана Павловича. Пчелка Майя, отравляющая нашу жизнь, устранена, и путь расчищен для бывшей одноклассницы, так цепко держащей в своих маленьких ручках потрепанное сердечко папы. Сославшись на то, что у меня схватило желудок, я ушла в свою комнату, оставив голубков вдвоем справлять поминки по моей маме.
Я улеглась на кровать и глухо зарыдала. Как жить дальше – я не представляла. Ночной визит мамы разделил мое сознание на две части: одна сокрушалась о том, что жизнь ее была пропитана отсутствием любви, а жало, как оказалось, всего лишь оружие, которым вынуждена была защищаться несчастная Пчелка Майя; другая – прокручивала киноленту под названием "Похищенное детство". Из моего сердца ушла ненависть. Теперь я понимала ее и жалела.
Дверь скрипнула и на пороге моей комнаты появилась Голубева. "Наш бабий поединок, похоже, продолжится", – думала я, украдкой смахнув слезинки.
Папина любовница кашлянула и натянуто произнесла:
– Я очень хочу, чтоб мы с тобой подружились.
– Оно тебе надо?
– Нет. Ваня меня попросил.
"Эх, Ваня, Ваня", – хотелось произнести нараспев. Я теряла папу со скоростью света.
– Ну, так что? – требовательно вопрошала возлюбленная папы. – Мы же можем хотя бы не быть врагами. Неужели тебе трудно?!
– Нет, не трудно, – процедила я сквозь зубы.
Мне хотелось размазать эту писклявую навязчивую блондинку об стену.
– За что ты на меня сердишься? За то, что я его люблю? – продолжала она щебетать.
Я молчала. Неужели этой тупой курице не понятно, что она влезла в чужой дом, словно вор! Она – злобный вирус, разрушающий остатки моей семьи.
– Эгоистка чертова. Тебе ведь наплевать на отца. Ты, кроме слов "я" и "мне", ничего не знаешь. Почему ты не даешь ему шанс? – возмутилась Голубева.
– Шанс на что?
– На счастье. Ведь ты же знаешь, как для него важно твое мнение. Он не женится на мне из-за тебя! Он ждет, когда ты устроишь свою судьбу, чтобы потом начать заново строить свою жизнь. Отпусти его, а? Просто отпусти. Дай ему воздуха. Он задыхается.
– Он что, болен? – медленно произнесла я.
– Он задыхается от отсутствия свободы.
Я это уже слышала… в детстве… Итак, я вернулась к основной траншее, которую небезуспешно рыла в течение определенного количества времени. КС! Папина любовница утверждала, что я не даю ему дышать и ограничиваю его свободу. Сначала задыхалась мама, а теперь папа… Им просто плохо, что у них есть я.
– Ты должна уехать, – огорошила меня Голубева.
– Куда?
– Я не знаю. Придумай что-нибудь. Ты всегда была авантюристкой.
Я дожила до благословенного момента, когда новая жизнь папы выдавливает меня из собственного дома. Мои демоны снова зашелестели в сознании, подсказывая сценарии мести. Я гнала прочь жуткие мысли. Я посмотрела на Голубеву исподлобья, она даже задрожала… Что-то напугало ее в моем взгляде, и она залепетала, отступая назад:
– Ну что ты… Я ведь тебе не говорю, чтоб ты совсем… Отдохни нервы подлечи, развейся. Посмотри на себя?! На кого ты похожа?
– Зачем тебе это?
– А я замуж хочу. Мне уже не 20. И детей пора заводить. Это ты болтанка, залетишь – не побрезгуешь. А я совсем другое дело, – разоткровенничалась моя бывшая одноклассница.
– Но ведь он старый, Марина. Скажи честно, почему ты с ним?
– Я же сказала: я хочу семью.
– А как же школьная легенда про неземную любовь? Как его звали… Эдик?
– Не важно, как кого звали. Сейчас есть Ваня. Все! – взбрыкнула невеста отца.
Я действительно не понимала, зачем красотке Голубевой неудачник Иван Павлович, и хотела выяснить истинную причину. Любовницей я могла ее представить, конечно, с натяжкой, но вот верной супругой – такой перспективы я не видела.
– Все равно не понимаю тебя! – усмехнулась я. – Ты так и не ответила на мой вопрос!
– Ну а тебе Максим зачем? – вопрошала вместо ответа Голубева, гордо вскинув голову.
Я разозлилась на папу. Видимо, ему совсем не о чем говорить с этой дурехой, раз он обсуждает с ней мою личную жизнь.
– Макс – это эксперимент. Мне было любопытно и все.
– Что любопытно? Сможет – не сможет? – не унималась навязчивая невеста.
– Нет. Мне нужно было плечо, мужское, надежное.
– Видишь, оказывается, мы с тобой понимаем друг друга. Спать пора!
– Ты что, у нас останешься?
– Да. Спокойной ночи, – нагло ответила гостья и закрыла за собой дверь.
Мои демоны снова властвовали над моим сознанием. Я терзала образ бывшей одноклассницы и наслаждалась кровавыми картинами. Она была тихоней в школе. Девочка со светлыми волосами и большими грустными глазами. Круглая отличница с примерным поведением. В нее влюблялись одноклассники и безответно сохли по недоступной кукле. Она принимала ухаживание кого-то вне школы. Девчонки ей завидовали, потому что все, кто его видел, как одна твердили, что он самый красивый парень на свете. Его звали Эдуард (всех самых прекрасных мужчин на свете так зовут, я уверена). Ходили слухи, будто любимица преподавателей Марина сделала аборт в старших классах. Тихой сапой… Вот такие люди и опасны, потому что никогда не знаешь, когда получишь под дых. Я все больше ненавидела ее. "КС" – клеймил меня разум…
Глава 18
Прах моей мечты
Я не могла спать, меня терзали мысли. Больше всего возмущал факт, что в спальне родителей теперь новое тело. Я пошла на кухню, чтобы испить чаю. Вдруг раздался звонок телефона. Я взяла трубку и услышала голос моего принца – Эдуарда. Лучик счастья проник в мое темное жизненное царство. Я начала что-то тараторить, весело смеясь. У меня получалось произносить текст легко и непринужденно. Он молчал и слушал весь бред, который я изливала в трубку.
– Это уже неприлично! Я все трындычу, как Трындычиха, а ты меня слушаешь! – сказала я задорно загрустившей трубке. – Я просто обязана задать тебе дежурно– вежливый вопрос: как у тебя дела?
Эдуард тяжело вздохнул и попросил приехать к нему. Было поздно. Но он очень настаивал на встрече. Я предложила альтернативу – встретиться в нашем парке, там, где мы нашли друг друга. Мой заботливый приятель заявил, что на улице слишком холодно, и снова стал умолять приехать к нему домой. У меня было много аргументов не в пользу поездки. Все я не стала перечислять и акцентировала его внимание на самой главной проблеме: ожидание такси может затянуться на долгое время.
Эдуард внял моим мольбам и решил, что, если гора не идет к Магомету, значит, я должна ждать ночного визитера. Мне стало радостно на душе.
В сладостной эйфории, с трубкой в руках меня застал папа.
– Кто звонил? – спросил он, зевая.
– Это мне звонили.
Я положила трубку и хотела сбежать на кухню.
– Такое ощущение, что она здесь, – сказал папа тихо.
– Она, наверное, в ванной.
– Кто?
– Голубева!
– Я не про Марину. Я про Майю.
– Я ж тебе говорила, папа.
Иван Павлович озирался по сторонам, словно маленький мальчик, боящийся ночных чудовищ. Меня забавляли его страхи.
– Может, тебе еще водки выпить? – спросила я весело.
– Лучше снотворное. Спать не могу.
– Снотворного нет. Мама все выпила.
Что-то хрустнуло в коридоре. Папа вздрогнул и замер. Мы смотрели в темноту коридора, но мама не появилась. Отец облегченно вздохнул и прошел к дивану. Я осталась стоять у выхода из зала.
– Ну, давай поговорим. Как у тебя дела на работе? – произнес Иван Павлович, тараща глаза мимо меня в коридор.
– Работаю, – произнесла я, беззаботно пожав плечами.
– Где?
– Все там же.
– Все считаете?
– Считаем.
– Нравится?
– Нет.
– А зачем тогда?
– Из-за денег.
Отец продолжал задавать вопросы, вглядываясь в темноту коридора. Казалось, он сам не понимает, что говорит. Мне так хотелось громко крикнуть, как в американских мультфильмах: "БУ!", чтобы он подпрыгнул до потолка. Но я пощадила его потасканную сердечную мышцу. Он задал еще несколько дежурных вопросов о моей работе, после чего замычал какую-то песню. Я развернулась, чтобы скрыться в кухне и оставить старого меломана наедине со своим репертуаром в зале, но его неожиданная реплика заставила меня задержаться:
– Ты знаешь, Максим очень приятный человек.
Слова сии были сказаны вдумчиво, с каким-то особенным смыслом. Я смотрела на покореженного жизнью отца и хотела понять, что вкладывает он в восхищение моим немолодым любовником. Что-то липкое было между строк, я почувствовала, что предстоит неприятный диалог.
– Может, вы с Максом подружитесь? – произнесла я с вызовом.
– Думаю, что подружимся. – Папа продолжал завывать мотив какой-то знакомой песни.
– И будем встречаться семьями: ты с Маришей и я с Максом!
Я готовилась к очередному семейному скандалу. Тема Голубевой была слишком животрепещущей. Странный хруст повторился, но на этот раз намного громче. Я вздрогнула и в два прыжка вскочила на скрипучий диван, оказавшись рядом с папой. Вытаращив глаза в коридорную бездну, я пыталась разглядеть призрак Майи.
– Это мама, – прошептала я с уверенностью и почувствовала холодок внутри.
Мое волнение, видимо, передалось и родителю. Иван Павлович визгливо вскрикнул "Я сойду с ума!" и с видом супермена смело встал с дивана.
– Пойду посмотрю, – произнес папа глухим голосом, замешкавшись у выхода из гостиной.
– Не надо, – выдохнула я, услышав очередные потусторонние звуки.
Несмотря на мой протест, папа ринулся в коридор, и бездна прихожки поглотила его. Время замерло. Я прислушивалась. Иван Павлович шаркал тапками по коридору. Я услышала его ворчание: свет никак не включался. Мне мерещились уродливые лица, искаженные жуткими усмешками. Они дразнили меня, раскрывая страшные пасти… Наконец коридор заморгал и избавил от страшных видений. Да здравствует электричество! Замок в двери недовольно закряхтел… Затем я услышала голоса.
– Это к тебе, – сказал папа с облегчением, вернувшись в гостиную.
Лоб его покрылся испариной, видимо, путешествие через темный коридор далось ему нелегко. Я предположила, что это Максим.
– Нет. Это Эдуард, – сказал папа, вытирая тыльной частью ладони пот со лба. – По крайней мере, он промычал, что его так зовут.
– Да, действительно! Я его жду! Почему не заходит?
– Он не может зайти. Он лежит возле двери пьяный в хлам. Пойдем, поможешь затащить его.
– Как же он добрался? Он ведь за рулем! – спохватилась я и побежала к властителю моих дум.
Эдик полулежал возле нашей входной двери. Лицо его было искажено уродливой гримасой. На куртке блестели остатки непереварившейся пищи. Я с трудом узнавала в пьяном чудовище моего прекрасного принца из осеннего парка. Но, как ни странно, он не был мне противен. Наоборот, я смотрела на его беспомощность с умилением.
– Надо внести его в дом, – выдохнул папа, увидев мое замешательство.
Мы подхватили невменяемого Эдика и поволокли его в гостиную.
– Я сам могу идти, – рявкнул невнятно невменяемый герой.
– Конечно, – отозвался папа, кряхтя от усилий.
Старенький диван недовольно скрипнул, ощутив тяжесть тела моего возлюбленного. Эдуард вращал глазами, не осознавая, где находится.
– Как же ты доехал? С ума сошел? – беспокоилась я.
– Нормально доехал… Я ас!
– Обувь надо снять, – спокойно сказал папа, уставившись на комки грязи, прилипшие к ботинкам ночного визитера.