Мистер Роуз поднялся, в шляпе на голове, с футляром для скрипки в руках. Открыв футляр, он осторожно поставил его на пол. Длинными нервными пальцами тронул струны. Резкий звук разорвал тишину.
Арчер закрыл глаза. А когда открыл их вновь, мистер Роуз уже начал играть. Музыка была медленная, печальная, без кульминаций, очень подходящая для похорон, и мистер Роуз играл с чувством, изгибая тело, закрывая глаза. Арчер в музыке разбирался плохо и не считал себя вправе кого-либо критиковать, но не сомневался, что скрипач мистер Роуз неважный. Арчер посмотрел на Леви. Дирижер сидел закрыв глаза, кривясь, как от боли, и Арчер понял, что не ошибся в оценке способностей мистера Роуза.
Мистер Роуз опустил смычок. По его щекам текли слезы. Он чуть поклонился, а потом резко сел, не отрывая скрипки от щеки. Женщины всхлипывали, некоторые мужчины протирали глаза носовыми платками.
Портовый грузчик шагнул к гробу и заговорил. После первых фраз Арчер его уже не слушал. Покорны, как следовало из речи докера, стал жертвой поджигателей войны, потому что не жалел сил в борьбе за дело мира и свободы. Слова "мир" и "свобода" не сходили у него с языка, будто докер полагал, что эти понятия являются его частной собственностью. Сегодняшняя Америка сравнивалась с Германией 1932 года, вспоминались артисты, евреи, профсоюзные активисты. Лживая и жаждущая крови пресса также получила свое. Фактически, думал Арчер, пусть оратор и вызывал у него неприязнь, во многих утверждениях этого человека есть крупицы правды. В определенном смысле Покорны - жертва страха перед войной. Между догитлеровской Германией и сегодняшней Америкой можно найти тревожные аналогии. Ортодоксальность нынче в чести, и малейшие отклонения от стандарта жестоко караются. Но клише, которыми сыпал оратор, демагогические интонации, с которыми они произносились, не позволяли воспринимать эту речь разумом, она не трогала и не убеждала. К тому же Арчера бесило, что беззащитный труп Покорны выбран в качестве трибуны для политических заявлений. Произносить такую обличительную речь перед двумя десятками пожилых иммигрантов, пришедших проводить в последний путь своего собрата по несчастью, который считал, что ушел от раздирающих мир противоречий, и ошибся… Господи, думал Арчер, коммунисты ничего не понимают, потому что в них нет ничего человеческого, потому что они нелюди.
Оратор заканчивал речь на высокой ноте. Поджигателям войны выносилось последнее предупреждение. Им следовало помнить, что терпение рабочего класса не беспредельно, а сила его всесокрушающа. Арчер взглянул на миссис Покорны. Она во все глаза смотрела на оратора, гордая, счастливая, вдохновленная, словно видела, как ее умерший муж превращается в сияющий символ, каковым он ни при каких обстоятельствах не мог стать при жизни.
Речь завершилась звонкой фразой, и по залу пробежал вздох облегчения. Уже никто не плакал. Покорны хоронили в закрытом гробу, потому что проводилось вскрытие и для изъятия мозга снималась часть черепа. Оратор подошел к миссис Покорны. Она встретила его восторженным взглядом, крепко пожала ему руку.
- Спасибо, Френк. Выступил ты блестяще.
В зал вошли сотрудники похоронного бюро, выкатили гроб через боковую дверь. Собравшиеся на похороны сбились в маленькие группки, о чем-то тихонько шептались, недовольные тем, что произошло, неудовлетворенные этой странной церемонией прощания. Им не хватало обращения к Богу, некоего ритуала, призванного связать Покорны с тремя тысячами прошедших лет и бесчисленными мертвыми, в чьей компании он сейчас оказался.
- Пошли отсюда, - сердито прошептал Леви. - Быстро!
- Ты не хочешь сказать что-нибудь вдове? - спросил Арчер.
- Нет, - отрезал Леви. - Я подожду тебя на улице.
Но остальные решили подойти к вдове. Арчер пропустил вперед Барбанте, О'Нила и Бревера. После того как они пожали руку миссис Покорны и высказали соболезнования, Арчер шагнул к ней, протянул руку.
- Мне ужасно жаль.
Миссис Покорны посмотрела на него, ее лицо превратилось в гранитную скалу. Руки она ему не подала.
- Вот этот, Френк, - сказала она мужчине, который произносил речь.
Френк печально покачал головой.
- Люди, люди, неужели вы так ничему и не научитесь? Будете ждать, пока вас не упрячут за колючую проволоку?
Арчер покраснел. Стоявшие вокруг кто с любопытством, а кто с подозрением смотрели на него. Он опустил руку, повернулся и вышел на Вторую авеню.
- Чего мне сейчас хочется, так это выпить, - изрек Арчер, подойдя к четверым мужчинам, которые дожидались его на тротуаре.
Они молча зашагали к ближайшему бару, который находился в соседнем квартале, мимо домохозяек, вышедших за покупками, и детей, важно поглядывающих на них из своих колясок. Когда они переходили улицу, мимо проехал катафалк, за ним - два лимузина с теми, кто решил поехать на кладбище. Восемь человек, сосчитал Арчер, проводив взглядом "кадиллаки" модели 1940 года, ехавшие чуть быстрее, чем положено похоронной процессии, восемь человек, решивших посмотреть, как гроб будут опускать в могилу на Лонг-Айлендском кладбище.
- Черт бы их побрал! - вырвалось у Барбанте. Он стоял на углу и тоже смотрел вслед катафалку и "кадиллакам", быстро растворяющимся среди пикапов и легковушек. - Черт бы их всех побрал!
- Ш-ш-ш! - Бревер положил руку ему на плечо. - Не заводись, Дом. Все нормально.
Но Барбанте как будто его не слышал. Он вдруг сорвался на крик, рот у него перекосило, словно каждое слово причиняло ему жуткую боль.
- Покорны поступил правильно! Нет сейчас на всем Манхэттене более здравомыслящего человека! И его увозят со скоростью сорок миль в час! Единственное что теперь можно сделать, так это умереть! Чего мы ждем, парни, чего мы ждем? Будь у меня хоть капля воли, я бы сегодня утром купил сотню таблеток снотворного. - Он устремил в небо безумный взгляд. - Если б сейчас я увидел их с бомбой, - кричал он. распугивая домохозяек, - я бы сказал им, вот он я, бросайте ее сюда!
- Пошли, Дом. - Крики, мельтешение рук раздражали Арчера. - Пропустим по паре стаканчиков и успокоимся.
Он шагнул к Барбанте, взял его под локоть. Драматург вырвался.
- Черт бы тебя побрал! Черт бы побрал всех!
И двинулся дальше.
Они зашли в бар, выпили виски и вернулись в студию, чтобы закончить репетицию.
Глава 21
Следующим утром, когда Арчер спустился к завтраку, Китти сидела за столом и читала газету. Спал он долго - похороны, долгая репетиция и сама передача вымотали его донельзя. А потом ему пришлось объясняться с Китти, которая прочитала колонку и дожидалась его дома, чтобы задать интересующие ее вопросы.
А сейчас Китти сидела за столом, запивала молоком гренок и читала утреннюю газету, прислонив ее к кофейнику. Выглядела она усталой, словно ночной сон не освежил ее. День выдался серым, облачным, и все цвета как-то поблекли. Арчер, в пижаме и халате, подошел к Китти сзади, наклонился, поцеловал в щеку. Она подняла руку, на мгновение задержала его голову рядом со своей. Через плечо Китти Арчер видел, что она читает статью о похоронах Покорны. Статья сопровождалась фотоснимком, запечатлевшим его, Барбанте и О'Нила у дверей похоронного бюро. Аналогичные фотоснимки поместили вечерние газеты, а один из таблоидов сопроводил фотоснимок аршинным заголовком, правда, не на первой, а на третьей странице: "ДРУЗЬЯ ЧТУТ КРАСНОГО САМОУБИЙЦУ". Китти читала "Нью-Йорк таймс", сдержанную и консервативную, так что едва ли не каждое предложение начиналось со слов "сообщается" и "предположительно". А вот слово "красный" не встретилось ни разу. Зато приводился жалкий, очень короткий список дирижеров и оркестров, исполнявших музыкальные произведения Покорны в Америке. Филармоническое общество Дулута, прочитал Арчер, Симфонический оркестр Санта-Моники. Фотография ему не понравилась. Он выглядел на ней одутловатым и испуганным, а шляпу слишком низко надвинул на лоб, словно не хотел, чтобы его узнали.
О заметке Арчер ничего не сказал. Вновь поцеловал Китти в щеку, и она убрала руку. Он обошел стол, сел, выпил стакан апельсинового сока.
- Дать тебе часть газеты, дорогой? - спросила Китти.
- Нет, благодарю, - ответил Арчер, подумав о том, что неплохо бы сейчас перенестись в такое место, куда газеты приходят с шестимесячным опозданием.
Ел он без аппетита, скорее по привычке, прислушиваясь к шуршанию бумаги: Китти просматривала рекламу платьев. Зазвонил телефон. Китти подняла голову, но Арчер уже встал.
- Сиди. Я все равно уже поел.
Звонил О'Нил. По голосу чувствовалось, что он в некоторой растерянности.
- Клем, ты должен немедленно подъехать в агентство.
- Что еще стряслось? - Арчер тяжело вздохнул. - Сегодня пятница, и у меня миллион дел.
- Мне очень жаль, Клем, но ты должен приехать. Барбанте… Он сейчас у меня и…
- Что он делает у тебя в такую рань? Он заболел?
- Когда я пришел, он уже сидел в приемной. Говорит, что уходит из программы. С этой пятницы. Ты должен с ним поговорить.
Арчер вновь вздохнул.
- Хорошо. Задержи его. Я подъеду через полчаса.
Он положил трубку, вернулся в столовую. Китти вопросительно посмотрела на него.
- Мне надо подъехать в город. - Арчер стоя допил уже остывший кофе.
- В чем дело?
- Ничего особенного. - Арчер двинулся к двери. - Барбанте дурит…
- Клемент, ты помнишь наш разговор, не так ли? - не повышая голоса, спросила Китти. - Насчет того, что отныне…
- Я помню. Отныне ты должна быть в курсе событий. - Он криво усмехнулся. - Как бы тебе об этом не пожалеть.
- Не пожалею, - заверила его Китти. - Ни на минуту.
- Хорошо, - кивнул Арчер, - вечером ты получишь полный отчет. Тебя это устраивает?
Китти кивнула:
- Вполне.
Наверху Арчер быстро переоделся и, на ходу накидывая пальто, сбежал по лестнице. Дошел до угла, оглядываясь в поисках такси. На лотке продавец уже выложил свежие номера газет. После короткого колебания режиссер купил то самое издание, что вчера набросилось на него. Почему бы не посмотреть, что этот мерзавец написал на этот раз, подумал он. Глядя на газеты, придавленные железными гирьками, Арчер видел, что ему нашлось место в каждой из них. Он осознавал, что сегодня пять миллионов человек, вдыхая запах свежей типографской краски, прочтут его имя и фамилию. Клемент Арчер, наконец-то ставший знаменитостью, внезапно прославившийся в возрасте аж сорока пяти лет, и все благодаря самоубийству девятисортного венского музыканта.
На другой стороне улицы стояло такси, и Арчер уже собрался махнуть водителю рукой, чтобы тот подъехал к нему, но тут к тротуару резко свернуло проезжавшее мимо такси, и шофер открыл дверцу. Арчер залез в кабину и уже собрался назвать адрес, когда из припаркованного автомобиля пулей выскочил водитель и заорал во весь голос:
- Ты что это вытворяешь? Зачем, по-твоему я паркуюсь на этом углу? Или у тебя плохо со зрением?
- Заткнись, приятель! - прокричал в ответ таксист Арчера. - Улицу ты не покупал. - И рванул машину с места. Арчер оглянулся. Второй таксист, лишившийся потенциального клиента, в бессильной злобе махал вслед кулаками и сотрясал воздух ругательствами, теряющимися в шуме транспортного потока. Какой же малости хватает для того, чтобы привести человека в ярость, подумал Арчер. Даже ранним утром.
Он откинулся на спинку сиденья и раскрыл газету на странице с колонкой обозревателя. Увидев свою фамилию в первом же абзаце, Арчер глубоко вдохнул и бросил короткий взгляд на движущиеся рядом автомобили, благо их хватало.
- Эти парни, что стоят на углах, - заговорил таксист, - ведут себя так, словно улицы принадлежат им. А все потому, что они слишком ленивы. Не хотят искать пассажиров. Я вот, если беру такси, никогда не сажусь в стоящее на углу. - Голос водителя, тщедушного мужичка, переполняла злость, а машину он вел так, словно она его крепко достала. Из-под фуражки торчали седеющие волосы.
Необходимо принять закон, думал Арчер, вновь уставившись на газету, запрещающий таксистам болтать на работе. Они же хуже парикмахеров. Газету при движении трясло.
На этот раз обозревателя потянуло на философский анализ. Объектом анализа он, естественно, выбрал Арчера. "Каким же должен быть человек, - прочитал режиссер во втором абзаце, - чтобы сатрапы реакции поручили ему выполнение своих грязных делишек"? Сатрапы реакции! Арчер даже покачал головой. Где они только берут такие слова?
"История этого ничтожного наемника поучительна, - говорилось в статье. - Мы заглянули в прошлое этого испуганного маленького человечка, который пытался скрыть от общественности гибель великого музыканта, и узнали много интересного".
Великого музыканта, повторил про себя Арчер, тупо уставившись в газетную страницу. После смерти величие Покорны стало расти как на дрожжах.
"Ничем не проявляя себя, Арчер менял одну профессию на другую, - продолжал обозреватель, каким-то образом приравняв смену профессии к уголовному преступлению, - прикидываясь, во всяком случае в частных разговорах, либералом, когда это было модно и безопасно, но лишь для того, чтобы при первом щелчке кнута хозяина переметнуться на другую сторону. Неудовлетворенный тем, что его усилия свели в могилу жертву Гитлера, этот бесстрашный джентльмен встал в один ряд с героями-расистами, по первому слову уволив талантливого и любимого слушателями негритянского комика Стенли Атласа. Для тех, кто до сих пор верит, будто Арчер действовал не по своей воле, что его заставили, у нас есть неопровержимые доказательства обратного. У режиссера Клемента Арчера заключен с "Хатт энд Букстейвер эдженси" нерушимый контракт, в котором черным по белому записано, что именно он решает "все вопросы, связанные с приемом на работу и увольнением участников программы".
Арчер вздохнул. Правда, конечно, но не вся. Да, у него есть такой контракт, но его бы незамедлительно уволили, если бы он попытался реализовать на практике этот пункт. Естественно, обозреватель не мог этого знать, а если и догадывался о таком исходе, то не стал об этом писать. И Атлас действительно талантлив и, возможно, горячо любим, особенно теми, кому не приходилось с ним сталкиваться.
- Эти таксисты, торчащие на углах, - водитель повысил голос, перекрывая шум транспорта, - обошлись мне в тридцать шесть сотен долларов, я их всех ненавижу.
Арчер молчал, давая понять водителю, что не расположен к беседе. Но тот не унимался.
- Я попал в аварию. - Он, как коршун, навис над рулем. - Столкнулся с троллейбусом. В Бруклине. Прямо напротив стоянки. Там стояло пять машин. Шоферы толпились у первой, жевали жвачку. Троллейбус не стал останавливаться, когда перед ним вспыхнул красный свет, ихние водители думают, что солнце встает и садится только для них, что у других нет никаких прав. Я ехал на зеленый, и этот чертов троллейбус врезался в меня. Протащил мою машину пятьдесят ярдов. Меня вышвырнуло на мостовую. От такси осталась груда железа. Я был весь в крови, шрамов у меня на теле теперь больше, чем волос. Когда за мной приехала "скорая помощь", они очень удивились, увидев, что я жив. Врач мне так и сказал. Мой собственный автомобиль, за который я заплатил из своего кармана. Троллейбусная компания прислала агента из страховой компании, который предложил решить все полюбовно. За четыреста пятьдесят долларов. Во столько он оценил мой автомобиль и мои травмы. Я плюнул ему в лицо. Если б мог двигаться, задушил бы.
Таксист нажал на клаксон и резко бросил машину в сторону, проскользнув между двух грузовиков. Занятый маневрированием, он замолчал, и Арчер вернулся к колонке.
"Трусость - визитная карточка этого джентльмена, - читал Арчер, - и он плывет по жизни с выброшенным белым флагом. Он сдался, бросив учительствовать, он сдался, бросив писательство, он сдал артистов, либералов, дружбу. Не подумайте, что я чрезмерно жесток к нему. В 1942 году, как мне удалось выяснить, армия признала его не годным к службе. С тех пор он увлекся йогой, дабы утопить неудачу в глубоком дыхании, вегетарианстве и мистицизме. Еще один поклонник индийской культуры, который вместе с Арчером участвовал в этих странных восточных ритуалах, на текущий момент собирает миллион подписей в поддержку петиции в ООН, требующей официального запрещения убийства животных с целью их последующего употребления в пищу. Этот господин, фамилию я не привожу, чтобы у него не возникло проблем с деловыми партнерами, заверил меня, что мистер Арчер полностью разделяет его мнение и сам предложил поставить свою подпись под петицией".
Арчер бросил газету на пол, не в силах читать дальше. Ошеломленный, сраженный наповал. "Интересно, где автор статьи раскопал эти сведения?" - мрачно думал режиссер. Кто поделился с ним этими нелепыми секретами? Почему у него возникло желание все это опубликовать? Что я такого ему сделал? Почему он так люто меня ненавидит?
- Вот я и обратился в суд. - Водитель на мгновение оглянулся, чтобы привлечь внимание Арчера. - Адвокат сказал мне, что дело против компании абсолютно выигрышное. Повесткой он вызвал в суд всех пятерых таксистов, и мы попросили выплаты ста тысяч долларов. Знаете, что из этого вышло? Наверное, уже догадались. Компания договорилась со всеми пятерыми. Платила им по десять баксов в день, чтобы они свидетельствовали против меня. Я не получил ничего. Пролежал одиннадцать недель в больнице, в суд пришел с палочкой, а дело выиграла компания. В тридцать шестом году. В Бруклине. Вот тогда я понял, как жить дальше. - Водитель расправил плечи. - С того дня записываюсь в присяжные, как только выпадает такая возможность. Уже девять раз участвовал в судебных процессах. И всякий раз, когда передо мной появляется таксист, я даю ему между глаз. Независимо от того, прав он или нет, независимо от того, сбил ли он кого-то или ему переломало обе ноги в столкновении с грузовиком, который ехал против потока на улице с односторонним движением. Я всегда голосую за то, что виноват таксист. С чувством глубокого удовлетворения. Я ненавижу всех таксистов.
- Заткнитесь, - просипел Арчер.
- Что, что, братец? - Водитель вновь повернулся к нему.
- Заткнитесь и ведите машину молча. Ничего больше.
- Господи, - пробормотал водитель, - так вы один из них. - До конца поездки он что-то бурчал себе под нос и даже не поблагодарил режиссера, хотя тот дал ему четвертак чаевых.
И это люди, которые читают газеты, думал Арчер, входя в огромное серое здание, на одном из многочисленных этажей которого его ждали О'Нил и Барбанте. Это люди, которые добровольно идут в присяжные и без страха и пристрастий выносят решение. Господи, так что же ждет того, кто предстанет перед ними?
Когда Арчер вошел в кабинет О'Нила, Барбанте сидел у окна. Ему не мешало бы побриться, а костюм выглядел так, словно сценарист накануне улегся спать не снимая его. Пиджак местами был обсыпан пеплом. Одной рукой Барбанте играл с венецианскими жалюзи, которые позвякивали при каждом движении его пальцев. О'Нил расположился за столом, изо всех сил пытаясь вчитаться в сценарий. Они не разговаривали, судя по всему, оба уже высказали друг другу все, что могли.
- Добро пожаловать в наш тихий уголок, - мрачно поприветствовал Арчера О'Нил, который тут же поднялся и прошел к двери, чтобы самолично убедиться, что она плотно закрыта.
- Доброе утро, Дом, - ровным голосом поздоровался со сценаристом Арчер. В лифте он предпринял титаническое усилие, чтобы взять себя в руки. "Я должен вести себя так, - решил Арчер, - будто эта колонка не появлялась в газете и никто ее не читал".