- Я могу не согласиться с Генеральным прокурором, - заметил Арчер.
- А я - нет, - с нажимом произнес Хатт. - Более того, позвольте заметить, и очень прошу не обижаться на меня за эти слова, ваше согласие или несогласие ровным счетом ничего не значит. Во время войны армия может объявить, что некий район города для солдат закрыт, скажем, Казба в Алжире. Если же какой-то солдат не считал, что Казба чем-то для него опасна, это обстоятельство не останавливало военную полицию, и солдата, задержанного на запретной территории, наказывали в полном соответствии с законом. Даже в свободнейшем из обществ, Арчер, мнение отдельных личностей ограничивается решениями властных структур.
- Вы говорите о войне, - напомнил Арчер, - когда приходится поступаться некоторыми пра…
- В любопытнейшую мы живем эпоху. - Хатт тепло улыбнулся. - Много повидавшие, здравомыслящие, хорошо образованные мужчины и женщины никак не могут решить, на войне мы или не на войне. Вновь, уж простите меня, я вынужден напомнить вам, что думает по этому поводу правительство. То самое правительство, Арчер, которому вы помогли прийти к власти. А правительство говорит, что мы воюем. В сорок первом году, когда правительство сказало, что мы воюем, вы ему поверили?
- Да.
- До седьмого декабря сорок первого года вы и представить себе не могли, что будете стрелять по японским солдатам, не так ли? А после четырнадцатого августа сорок пятого года вы вновь отказались бы стрелять по ним. Но в промежутке, попади вы на фронт, вы бы убили столько японских солдат, сколько смогли, так?
- Да, - ответил Арчер, сраженный железной логикой. Этот господин, который сидит сейчас по другую сторону стола, должно быть, закончил Гарвардскую юридическую школу, подумал он.
- Вот и получается, с чем вы сами согласились, - Хатт вставил в мундштук новую сигарету и закурил, - что в этом вопросе вы отказались от права принимать решения. Но ведь нынешний пятидесятый год в принципе ничем не отличается от сорок первого.
- Давайте отвлечемся от общей ситуации, - Арчер понял, что его загнали в угол, - и вернемся к конкретным людям.
- Если вы настаиваете. - В голосе Хатта слышалось сожаление.
- Я настаиваю. - Арчер встал и прошелся по кабинету, пытаясь вырваться из пут логики Хатта. - Во-первых, мы даже не знаем, входят ли они в организации, о которых вы упомянули.
- Я знаю, - отпарировал Хатт.
- Откуда?
- Я прочитал статью, в которой перечислены предъявляемые им обвинения, связался с редактором, и его доводы убедили меня.
- Но самих артистов вы не спрашивали?
- Не вижу в этом необходимости.
- А я вижу.
Хатт улыбнулся, пожал плечами:
- Кому что нравится. В вашем распоряжении две недели.
Арчер нервно потер лысину, но тут же убрал руку - ведь Хатт, который ничего не упускает из виду, может понять, что его оппоненту недостает уверенности в собственной правоте.
- Опять же, - заговорил Арчер, вышагивая по толстому холодному ковру, - меняются сами организации. Одно дело - состоять в Коммунистической партии, хотя я и не считаю, что за это надо наказывать, и совсем другое - в Лиге женщин-покупательниц.
- Генеральный прокурор, - напомнил Хатт, - упомянул эти организации в одном списке.
- Я зол на Генерального прокурора.
- Хороший демократ. - Хатт широко улыбнулся. - Назначен на этот пост вашим другом президентом.
- Кроме того, - Арчер бросил взгляд на О'Нила, который, закрыв глаза, затих в кресле, - необходимо учитывать временной фактор и намерения. Одно дело - вступить в Общество друзей Советского Союза в сорок третьем году, когда Россия была нашим союзником, и другое - в пятидесятом. Одно дело - присоединяться к организации, чтобы бороться за мир, и другое - готовить революцию.
- Это теоретические различия, и на практике, к сожалению, они уменьшаются с каждым днем.
- А меня интересует теория, - упорствовал Арчер. - К теории я отношусь с большим уважением.
- Как бы я хотел позволить себе такую роскошь, - прошептал Хатт и улыбнулся Арчеру, остановившемуся перед его столом. - К сожалению, мое положение обязывает меня интересоваться только результатом. Знаете, Арчер, я нахожу, что вы великолепно защищаете этих людей, Да, да… - Он замахал рукой, предупреждая возражения Арчера. - Нахожу, будьте уверены. А обусловлена ваша линия защиты двумя замечательными качествами: верностью друзьям и абстрактным чувством справедливости. Если хотите знать правду, мне немного стыдно за то, что я не могу в полной мере использовать эти качества. Существуют такие категории людей, которых при определенных обстоятельствах защитить невозможно. Это ужасно, это отвратительно… но нет смысла убеждать себя, что это не так. Актеры, особенно актеры, занятые на радио, входят в одну из таких категорий. Они похожи на гладиаторов в цирке Древнего Рима. Если они доставляют удовольствие публике и императору, им даруется жизнь, когда победитель заносит над ними меч. Большие пальцы рук поднимаются вверх. Если же по какой-то причине… - сделал многозначительную паузу Хатт, - они не понравились публике и императору - большие пальцы смотрят в землю. Как я понимаю, О'Нил все это вам объяснил.
- О'Нил объяснил, - кивнул Арчер. - Правда, не прибегая к историческим примерам.
- Видите ли, актеры очень уязвимы, - продолжал Хатт ровным шепотом, - в силу того, что их искусство личностное. Публике должны понравиться их тела, голоса, характеры, потому что они общаются с ней напрямую. Будь я актером, всегда и во всем придерживался бы нейтралитета. Если, конечно, - тут Хатт чуть улыбнулся, - хотел заниматься своим делом. Я бы с самого начала понял, что не имею права настроить против себя даже малую часть моей аудитории. Каждый человек должен реалистично посмотреть на окружающий мир, определить рамки, наложенные его личностью и профессией, и смириться с тем, что работать и жить ему придется не выходя за эти рамки. Если он этого не делает… - пожал плечами Хатт, - он не должен удивляться, когда жизнь вдруг больно ударяет его. Как и преступление, отрыв от реальности наказуем. Актерам необходимо оставаться инфантильными, дурашливыми, неуравновешенными, иррациональными… - Хатт взглянул на Арчера, чтобы убедиться, что тот следит за ходом его мыслей. - А политика требует логики, уравновешенности, хладнокровия. И можно гарантировать, что актер, вовлеченный в политику, причем на любой стороне, в конце концов станет всеобщим посмешищем. В другие времена, не столь суровые, их могли бы простить. Сегодня напряжение слишком велико, так что на прощение рассчитывать не приходится. Сегодня, Арчер, и, пожалуйста, запомните мои слова, потому что и вам в итоге придется делать выбор, мы живем в пропитанном страхом, злобном, не знающем прощения мире. Правила игры изменились: один страйк и аут.
- А вам не кажется, что игроков следовало предупредить о новых правилах, прежде чем дать им биту? - спросил Арчер.
- Возможно, - беззаботно ответил Хатт, - но жизнь устроена иначе. Здесь правила устанавливаются за закрытыми дверями, и измениться они могут в любой момент. Иной раз выясняется, что они действуют уже лет десять, а ваша команда давно выведена из игры, хотя вам казалось, что вы еще боретесь с вашим соперником.
- Это ужасно.
- Мы живем в ужасном мире, - радостно сообщил ему Хатт. - А теперь я собираюсь попросить вас… только один раз, не пытаясь надавить… не тянуть две недели и уволить этих людей немедленно.
- Нет, - ответил Арчер. - Я так не могу.
- А чего, собственно, вы собираетесь добиться? - спросил Хатт.
Арчер сел, стараясь подавить охватывающее его волнение.
- Я постараюсь доказать, исходя из моей позиции, что все пятеро ни в чем не виноваты. Возможно, мне удастся доказать и вам, что двоих или троих можно оставить.
- Я уже сейчас могу заверить вас, что надежды на это практически нет. Им предъявлено обвинение, и этого более чем достаточно. Я не хочу сказать, что все они одинаково виновны, но предъявленное обвинение исключает возможность их дальнейшего… - пауза, - …использования.
- Извините, мистер Хатт, тут я не могу с вами согласиться. Я не приемлю коллективной вины. Речь идет о пяти конкретных, очень разных людях, которых я знаю, с которыми я работал. У каждого из них все свое: и жизнь, и проступки, и алиби.
- Вновь я должен вернуть вас к исходной посылке, которую вы стараетесь не замечать. Заключается она в том, что идет война. На войне бьют по площадям, а не по конкретным людям. Когда мы сбрасывали бомбы на Берлин, мы не целились в эсэсовских полковников или нацистских дипломатов. Мы сбрасывали их на немцев, потому что немцы в целом были нашими врагами. Нам не удалось убить Гитлера, хотя мы убили тысячи и тысячи женщин и детей, которые по стандартам мирного времени ни в чем не провинились. Не отрывайтесь от реальности, - весело прошептал Хатт. - Учитесь бить по площадям.
- Это болезнь, - покачал головой Арчер. - Я предпочитаю оставаться здоровым.
- Возможно, вы правы, - кивнул Хатт. - Но помните: начало этой болезни положили коммунисты. Не мы.
- Я также не согласен с тем, что мы должны переболеть болезнями наших врагов. Послушайте, мистер Хатт, может, мы напрасно отнимаем друг у друга время…
- О нет, - торопливо прошептал Хатт. - Я нахожу этот разговор исключительно интересным. У нас не было случая поговорить о серьезных делах, Арчер. Должен признать, и меня где-то мучили сомнения. Но наша беседа помогла мне прояснить для себя многие вопросы. Я надеюсь, что вам она тоже пошла на пользу. И О'Нилу.
- Вчера я вернулся домой поздно, - пробубнил из своего угла О'Нил. - Меня клонит в сон. В голове все путается, и я знаю только одно: сегодня мне надо лечь пораньше.
Хатт хохотнул, прощая своего подчиненного.
- Возможно, - обратился он к Арчеру, - нам всем придется смириться с правдой жизни, хотя она и не из приятных. Беда в том, что в наше время ни для одной из проблем нет правильного решения. Каждое наше деяние в итоге может привести к обратному результату. Попытайтесь найти в этом утешение, Арчер. Я нахожу. Если заранее признать, что правильного решения вы не найдете, может быть, вам удастся снять с себя хотя бы часть того груза ответственности, который вы сами взвалили на свои плечи.
- Мне это еще не под силу, - покачал головой Арчер. - Подозреваю, что и вам тоже.
Хатт кивнул:
- Вы правы. Пока еще нет. Пока.
- Я хочу задать вам один вопрос, мистер Хатт. И рассчитываю на честный ответ. - Арчер заметил, как окаменело лицо Хатта, но тем не менее продолжил: - Я хочу знать, есть ли возможность убедить вас переменить свое мнение в отношении этих людей. Если я смогу доказать, что они не коммунисты и не попутчики, более того - антикоммунисты, вы по-прежнему будете утверждать, что с ними надо расстаться?
- Как я уже говорил, я не верю, что вам удастся это доказать.
- Если я все-таки смогу это сделать, вы измените свою точку зрения?
- Все это так условно, Арчер…
- Потому что, - прервал его Арчер, - если ваш ответ - нет, я хочу услышать его немедленно.
- Почему?
- Тогда я напишу заявление об уходе. Прямо сейчас. - Арчер почувствовал, как задрожали его руки, и обругал себя за слабость. Но не отвел холодного взгляда от Хатта. А тот откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.
- В этом нет необходимости, - наконец прошептал Хатт, не сводя взгляда с потолка. - Я открыт для дискуссии. - Тут он соизволил посмотреть на Арчера и улыбнулся. - Не совсем, конечно, открыт. Но и не отгорожен глухой стеной.
- Хорошо, - кивнул Арчер. - Позволите задать еще вопрос?
- Конечно.
- Как насчет спонсора? Он в курсе?
- К сожалению, да. Гранки статьи и письмо из журнала он получил одновременно со мной.
- И как он отреагировал?
- Позвонил мне в то же утро и потребовал немедленного увольнения всех пятерых. Полагаю, Арчер, вы не станете его за это винить.
- Я никого не виню… пока, - ответил Арчер. - А если я пойду к спонсору и представлю ему абсолютные доказательства…
- Это исключено, - холодно ответил Хатт. - Политика нашего агентства - не выносить за порог проблемы, связанные с нашими программами. Вы можете говорить со спонсором только по его инициативе, когда он пожелает пригласить вас на какое-то мероприятие. По всем другим вопросам я - его единственный канал связи. Надеюсь, вам это ясно, Арчер. Два года назад мне пришлось уволить сотрудника, который нарушил это правило и попытался через мою голову переговорить со спонсором. Речь, между прочим, шла о сущем пустяке, и этот сотрудник хотел сделать как лучше. Вы меня поняли?
Арчер кивнул и встал. Пытаясь избавиться от предательской дрожи в голосе, он сказал:
- Тогда, полагаю, на сегодня все.
Поднялся и Хатт.
- Я думаю, - Хатт говорил с несвойственным ему сомнением, - вы не обидитесь, если я позволю себе дать вам совет, Арчер? Ради вашего же блага.
- Да? - Арчер надел пальто, взялся за шляпу.
- Будьте осторожны. Не торопитесь. - Чувствовалось, что Хатт говорит искренне и абсолютно серьезно. - Не подставляйтесь. Не донкихотствуйте, потому что мир больше не смеется над Кихотом, а рубит ему голову. Не лезьте на рожон и с особой тщательностью отбирайте друзей, которых вы собираетесь защищать. Не полагайтесь на логику, потому что судить вас будет толпа… а толпа судит эмоциями, а не логикой, и на эмоциональное обвинение апелляцию не подашь. Не выходите в авангард, потому что внимание привлекают именно те, кто засветился в первых рядах. Те, кто привлек к себе внимание, нынче не выживают. Вы прекрасный режиссер, я вами восторгаюсь и не хочу увидеть, как вас уничтожат.
- Подождите, подождите… - в недоумении уставился на него Арчер. - Я же ничего не сделал. Меня ни в чем не обвиняют.
- Пока. - Хатт обошел стол, дружески коснулся локтя Арчера. Уже не такой величественный и всезнающий, каким он казался, сидя за столом. - Если станет известно, что вы вступились за тех, кто обвинен в связях с коммунистами, какими бы благородными ни были ваши причины, вы должны ожидать пристального внимания к своей персоне. Проверят не только ваши причины… проверят всю вашу жизнь. Люди, с которыми вы не виделись десяток лет, процитируют реплики, которые вы когда-то бросали, вытащат на свет Божий сомнительные документы, на которых будет стоять ваша подпись, припомнят случаи, характеризующие вас не с самой лучшей стороны. Вашу частную жизнь просмотрят под микроскопом, ваши слабости будут представлены как грехи, ваши ошибки - как преступления. Арчер, послушайте меня… - шепот Хатта стал еще тише, и Арчеру пришлось наклониться к нему, хотя тот стоял рядом. - Никому не выдержать такого расследования. Никому. Если вы думаете, что сможете, значит, последние двадцать лет вы пролежали в морозильнике. Если б сейчас обнаружился живой святой, двум частным детективам и одному журналисту, ведущему колонку светской хроники, хватило бы месяца, чтобы отправить его в ад. - Хатт убрал руку с локтя Арчера и улыбнулся, показывая, что с серьезной частью беседы покончено. - Есть девиз, который мне хотелось бы повесить над этой дверью: "Когда сомневаешься - исчезни"…
- Благодарю, - ответил Арчер. Он был огорчен и встревожен, так как видел, что Хатт действительно хотел ему помочь, что Хатт благоволил к нему, насколько тот мог к кому-либо благоволить. - Буду всегда об этом помнить.
- Я очень рад, что вы смогли заглянуть ко мне сегодня. - Хатт направился к двери, открыл ее. - Наша беседа доставила мне безмерное удовольствие.
- До свидания, - попрощался Арчер и помахал рукой О'Нилу. Тот что-то пробурчал из темноты. Арчер вышел, и Хатт мягко закрыл за ним дверь.
Глава 5
На лифте Арчер спустился в вестибюль высотного здания, в котором располагалось агентство Хатта, и зашел в телефонную будку. Он сел на маленькую скамью, уставился на телефонный аппарат. На этой неделе ему предстояло позвонить четверым, и Арчер задался вопросом, с кого начать, кем закончить. Он чувствовал, что взялся за непосильный труд. Разве можно разобраться с такими проблемами за какие-то жалкие две недели? "Мне едва хватит этого времени, чтобы понять, во что верю я сам, - подумал он. - Где уж тут выяснять убеждения четырех разных людей".
Невысокого роста толстая женщина в шубе из нутрии подошла к закрытой двери телефонной будки и осуждающе посмотрела на Арчера, который задумчиво сидел на скамье, не снимая трубки. Стояла она вплотную к двери, и каждая шерстинка шубки жаждала поговорить по телефону.
Арчер бросил монетку в щель, набрал номер Вика.
- Алло. Алло. - По голосу Нэнси Арчер сразу понял, что звонок оторвал ее от детей. В такие моменты в ее голосе появлялись особенные интонации.
- Привет, Нэнси, - поздоровался он.
- Клемент! - Как обычно, Нэнси обрадовалась его звонку, но он чувствовал, что мысли ее заняты больным сыном. - Как ты?
- Отлично, - ответил Арчер. - Просто отлично. - В радиобизнесе по-другому отвечать на этот вопрос не полагалось, даже если аккурат перед этим тебе сказали, что предстоит операция, или от тебя ушла жена, или ты страдаешь от жуткого похмелья. - Как юный Клемент? - спросил он, вспомнив вчерашний вечер.
- О, Клемент. - Нэнси тяжело вздохнула. - У него корь. И я, как коршун, слежу за Джонни, жду, когда у него появится сыпь. А к обеду мы ждем гостей, и я не знаю, что мне делать. Ты болел корью, Клемент?
- В пять лет. Разве ею переболели не все?
- Нет, - ответила Нэнси. - И это самое ужасное. Вик не болел. Он вообще ничем не болел. Клемент, что вызывает импотенцию, если заболевает взрослый, корь или свинка?
Клемент заулыбался.
- Я думаю, свинка.
- Но ты не уверен?
- Нет.
- Я забыла спросить врача, когда он заходил к нам, а теперь медсестра не может его найти, а я должна это знать, чтобы предупредить людей, которые собираются прийти к нам. Вдруг это корь… - Она замолчала.
- Вика нет?
- Нет. Убежал, - пожаловалась Нэнси. - Ты же знаешь, стоит кому-то заболеть, как Вика словно ветром сдувает. Не выносит он больных детей. Так ужасно вел себя с маленьким Клементом. Сказать ему, чтобы перезвонил тебе, когда придет?
- Нет, - ответил Арчер. - Не надо. Ничего срочного нет. Скажи ему, что я позвоню завтра.
- Маленький Клемент хочет тебе что-то сказать. Подожди, я принесу ему телефон.
- Привет, - раздался в трубке после паузы детский голосок.
- Привет, Клемент, - поздоровался Арчер. - Ты в кровати?
- Да, - ответил мальчик. - У меня сыпь. И жар. Джонни не может войти в комнату. Ждет, пока сыпь появится и у него. Он может только говорить со мной от двери. Температура у меня сто два градуса. Если бы ты приехал, то смог бы зайти в мою комнату. Рассказать мне какую-нибудь историю.
- Может, завтра, Клемент.
- Хорошо. У меня новая картинка-головоломка. Я сложил ее уже четыре раза.
- Ты у нас очень умный, не так ли?