Помню, упиралась ладошками в ледяные погоны, мочила платье о талый снег, а потом он сжимал и сжимал меня в объятьях, выдавливая из меня нечеловеческий, радостный писк! Не знаю, почему так любила эти моменты.
Наверное, мне казалось, что так подбрасывать и ловить никто в целом мире не может!
Помню ждала, все время ждала, когда из коридора крикнет мама:
– Саша, папа пришел! – и сразу его железные ледяные руки на моих детских ребрах, а потом – в воздух! И орать! И обниматься! И студить ладони о грубую ткань… Папа дома…
Слово "ПАПА" до сих пор ассоциируется у меня только с черной шинелью, снегом, горьким запахом и обледенелыми красивыми пуговицами…
Александра.
1981 год. Польша бунтует. Под предлогом очередных учений рядом с ее берегами собран почти весь натовский и советский флот: и с Тихого океана, и с Севера, и с Черного моря – отовсюду пришли десантные корабли с морской пехотой, артиллерийские крейсера и масса других кораблей. Вся эта армада висит над польским побережьем в ожидании команды "фас". Слава богу, этого не случилось.
Но пришел шторм. Шторм на редкость мощный. И досталось всем флотам. И натовскому, и советскому. Было оборвано шесть якорных цепей, а два ракетных катера ФРГ потеряли ход и в форс-мажорной ситуации были снесены в советские терводы. И на фоне почти начавшегося конфликта случилась крупная неприятность с большим десантным кораблем БДК-55. Из-за личной безграмотности командира бригады, давшего недопустимо большой ход против волны, и, по всей видимости, из-за недостаточно обтянутых дополнительных креплений в штормовом море открылись носовые ворота десантного корабля. Каждая из створок весила по 11 тонн. И начали они, эти створки, хлопать на качке, как форточки в грозу. С огромным трудом и риском для жизни удалось их отловить, закрепить и в аварийном состоянии войти в базу.
Подвиги кончились, начались раздачи наград.
Комиссия, назначенная командиром бригады – главным виновником происшествия, – должна была найти героя, чтобы прилюдно его растоптать.
Поискав и подумав, виновником назначили механика, кстати, высокопрофессионального офицера с соответствующим чувством собственного достоинства.
И вот в кают-компании, в присутствии высоких чинов всех штабов и народа, из механика делают козла отпущения.
Безосновательные обвинения сыплются со всех сторон, и механик, как может, отбивается от штабных прихлебателей командира бригады. Причем обе стороны понимают, что всей правды говорить нельзя. Обвинительные вопросы накаляют обстановку до предела. Звучит очередной вопрос:
– Механик! Так как вы объясните, что раскрылись крепления створок в месте их соприкосновения? Ведь огромные крючки входят в петли. Как?
Механик сделал паузу, обвел глазами знатока собравшихся в кают-компании офицеров и адмиралов и сказал:
– Вам когда-нибудь приходилось снимать с женщины бюстгальтер? – пауза, мертвая тишина. – Так вот, – продолжил механик, – обнимая женщину, кладешь ей на спину ладони, нажимаешь на лямки бюстгальтера ладонями, как волна на створки ворот, а потом так же резко, как и волна, отпускаешь их – и все! Ворота десантного корабля открываются, а женский бюстгальтер падает!
Механик был наказан как главный и единственный виновник происшествия. Его лишили трех окладов.
Я потом проверил слова механика. Бюстгальтер действительно расстегивается в одно мгновение.
С уважением. Слава.
Был у нас механик. Человек очень энергичный. И далеко не всегда ему удавалось направить свою энергию в безопасное для него самого русло.
Когда я пришел на корабль лейтенантом, механик был уже капитан-лейтенант.
Когда я получил звание капитан-лейтенант, механик был уже лейтенант.
Вот только один из его фортелей.
Идет погрузка ракет. Дело очень хлопотное, напряженное, ответственное и длительное.
Весь экипаж обязан быть на борту. Но механику явно скучно. Он не в центре событий.
И механик без "добра" сходит на берег.
Никто на его отсутствие не обратил никакого внимания.
В два часа ночи мех решил незаметно проникнуть на корабль, но вот беда, на корабле в это время очень тихо, а офицеры у нас спят чутко.
Любой необычный шум мгновенно прерывает сон. Ты не проснешься, если по трапу в нескольких сантиметрах от твоего уха пробежит матрос, грохоча ботинками, но мгновенно пропадает сон от щелчка дверной ручки в ночное время.
Так что, чтоб не будить народ, механик решил попасть к себе в каюту с причала через иллюминатор. При его росте – метр с шапкой – и расположении его иллюминатора недалеко от земли это не составляло бы большого труда. Но! Загрузив левый борт ракетами днем, корабль к вечеру развернулся и встал к причалу правым бортом.
Так что наш доблестный механик лез не в свою каюту, а в каюту старпома.
А теперь рассказ старпома, рост которого почти два метра.
– Ночь. В каюте темно. Просыпаюсь я от грохота упавшей со стола лампы. А стол у меня стоит под иллюминатором.
И вот на фоне иллюминатора вижу я на столе нечто совершенно бесформенное, и оно шевелится. Страх. Холодный пот. Включаю ночник над койкой. И что же я вижу?
Вижу я нижнюю часть спины механика, стоящего на четвереньках у меня на письменном столе. Естественно, я спросил его в "очень вежливой форме", что он там делает.
Ответ был крайне лестным. Повернув голову в мою сторону и приложив палец к губам, механическое чудо произнесло: "Т-с-с-с. Тихо! А то старпом услышит".
Вышли на боевую службу 10 января, у меня день рождения 11-го, должны были вернуться с боевой 9 августа, у жены день рождения 8-го.
Для этих двух случаев жена выдала мне две бутылки коньяка.
Каждую из них подписала датами, чтобы не перепутал. Одну бутылку датой 11 января, а вторую – 8 августа.
А я перепутал. Вышли из порта Печенга, как и было запланировано, 10 января.
День в полярную ночь был морозный, так что уши трещали, парила от мороза вода.
Шли по фиорду, как в дыму.
Я шел на боевую службу в качестве штурмана. За сутки хода мы отошли от берега настолько далеко, что даже самый тупой вахтенный офицер не смог бы за 8 часов моего сна добраться до берега.
Запросив "добро" у командира, спустился вниз в каюту, впереди нам предстоял еще месяц интернационалистического плавания до пролетарско-негроидной Анголы плюс шесть там и месяц обратно.
Пригласив двух офицеров морской пехоты, моих хороших знакомых по предыдущим выходам в море, я объявил, что сегодня мой день рождения, накрыл стол, поставил бутылку коньяка. Посидели, поговорили о судьбе.
Кстати о судьбе. Этот батальон морской пехоты шел на вторую боевую службу подряд в одном и том же составе. Тот батальон, что был обязан идти на боевую, сняли со службы за неудовлетворительную подготовку. Зимой в сопках во время учений насмерть замерзли два матроса, их не успели донести до тепла. А это значит, что офицеры и прапорщики, идущие спасать свободолюбивую Африку от них же самих, четыре месяца назад уже были там ни много ни мало 8 месяцев. Месяц переход, 6 месяцев стережем ангольскую революцию и месяц переход на севера, домой. В наше отсутствие там свои полгода сидит морская пехота Балтийского флота. И сейчас эти ребята шли на вторые 8 месяцев.
Семей после этой боевой почти ни у кого не осталось. Под такую беседу бутылка коньяка высохла в мгновение ока. А так как пить что-то надо было, сидим, пьем чай. Вдруг один из пехотинцев спрашивает:
– Слава, а где вторая бутылка?
Конечно же, я, как дисциплинированный муж, с абсолютно честными глазами и удивленным до беспредела голосом заявил, что второй бутылки просто не существует в природе.
В следующее мгновение я был разоблачен предъявленной мне датой, написанной на этикетке. А было там написано: "8 августа". Пришлось срочно менять тактику обороны. Изобразив лицо строевого офицера, коим я и был, заявляю:
– Вторую, с надписью 11 января, получите 8 августа.
В последующие месяцы ребята неоднократно пытались заполучить вторую бутылку, но она была надежно спрятана, а я непреклонен.
И вот долгожданный возврат с боевой.
Идем по плану. Остались последние сутки до Печенги. Корабль – одна семья в 300 человек со своими радостями и проблемами. Живет ожиданием райской земли за Полярным кругом после Африканских фиговых или фиговых пальм.
Ударение сами ставьте, где и когда хотите. Наступает 8 августа, записываю на 00.00 место корабля и погоду в журнал.
В этот момент в штурманскую рубку заходит командир батальона морской пехоты и обыденным, спокойным голосом говорит:
– Слава, командир дал тебе "добро" спуститься вниз. Пошли.
Я сразу и не сообразил, в чем дело, и только спускаясь вниз по трапу, догадался о предстоящем событии. Подойдя к каюте, мы с комбатом попытались открыть дверь. Это удалось не сразу. Внутри были все, кто хотел поздравить мою жену с днем рождения.
Прочитал несколько статей о гибели "Муссона". У меня был схожий случай на стрельбах в 1980 году. По дивизиону пускали три ракеты-мишени одновременно с трех направлений. Перед этим на всех зенитных ракетах сделали доработку. Я считаю это причиной и моего случая, и трагедии "Муссона". Напомню тебе, что ракета наводится по трем видам лучей: широкому, среднему, узкому – и перед самой встречей с целью открывается радиовзрыватель, при получении трех ответных посылок (трех отражений от цели) происходит подрыв. Считалось нормальным, если ракета наводилась с точностью плюс-минус 40 метров, но бывали случаи, когда ракета проходила на этом расстоянии, но не успевала получить третий ответный импульс. Получался завал стрельбы. Специалисты по желанию военных решили заменить эффективный подрыв вблизи цели на малоэффективный, но высоковероятный фейерверк на большей дистанции. Я думаю, ты помнишь, что по условиям стрельбы, если был подрыв, стрельба выполнена. То есть боевая готовность отступала на второй план.
Так вот, ракеты были пущены. Мы свою ракету обстреляли, но из-за ошибочной регулировки, сделанной технической позицией, неправильно выставившей дальномер на локаторе, взрыватели на ракетах открывались уже после цели.
Поэтому две наши ракеты улетели туда, а мишень сюда. Просвистев над головами, она возвестила нас о завале стрельбы.
Оставались еще две ракеты-цели – мы для них, они для нас.
Так вот, одна из оставшихся ракет повела себя очень похоже на ракету, попавшую в МРК (малый ракетный катер) "Муссон". Зенитная ракета подорвалась рядом, а мишень полетела дальше, медленно теряя высоту. Мишень шла в нашу сторону, и только при окончательном сближении стало понятно: ракета уходит нам за корму и со снижением падает в воду метрах в ста за кормой в наш кильватерный след. Дальше везенье продолжилось, и, видимо, мы отобрали это везенье у МРК "Муссон". На подстраховке дальше шел "Бурун", а на нем же 630-ка. Как только ракета упала, у нас по корме в нескольких десятках метров встала вода, будто кто-то ударил прутом по ней. Это была очередь 630-ки с МРК "Бурун", выпускающей сотню 30-мм снарядов в секунду. Это уже третий ужас на сегодня.
Первый – промах своих ракет и завал стрельбы с предвкушением будущего разноса плюс пролет мишени над головами; второй – падение второй мишени у нас по корме; третий – режущие корабли нашего класса, словно раскаленный нож масло, снаряды "Буруна". А потом за спинами мы услышали взрыв. Обернулись: произошел подрыв зенитной ракеты при соприкосновении ее с поверхностью воды из-за потери ею цели, опять же в 100 метрах, но уже по правому борту.
Силы к этому моменту у нас уже кончились, наступила апатия, и, если б тунгусский метеорит, прилетев, начал виться мотыльком над нашей мачтой, вряд ли кто-либо удивился. А на самом деле нам повезло.
У каждого своя судьба.
Вячеслав.
Привет, Александр! Хочу историю рассказать. Вы же знаете, что некоторые поступают в училище, чтоб продолжить династию флотоводцев. И не всегда это делается добровольно. Часто под нажимом паукопогонных предков.
Был и у нас в системе орел. Не яркая, но запоминающаяся личность. Дадим ему аристократическую фамилию Копытов.
Славное училище им. М. В. Фрунзе, куда устроили Копытова, больше года выдержать его не смогло, и, забрав свой аттестат, двинул Вовочка согласно предписанию на юг, в легендарное училище им. С. М. Кирова, откуда, два года помучив командиров и преподавателей и повеселив курсантов, был отправлен на довоспитание в наше незабвенное Калининградское ВВМУ.
У Копытова только одна цель – он хотел отчислиться из училища.
Что только он не предпринимал, но самовольные отлучки, пьянство и прочие проказы должного эффекта на командование не производили.
А учился Копытов, надо сказать, неплохо. Обычно учился, как все. И отчисляться по неуспеваемости не хотел, хотя фокусы устраивал.
Идет летняя сессия. Сдаем мы экзамен по специальности. Принимающий – начальник кафедры. Входит в аудиторию наш Вовочка.
– Товарищ капитан первого ранга! Курсант Копытов для сдачи экзамена прибыл!
– Берите билет, – начальник кафедры взглядом указывает на стол, где в три шеренги лежат белые прямоугольнички.
Копытов смело берет ближайший билет.
– Очко! – осклабился он.
Каперанг медленно поднимает голову с вопросом в глазах.
– Билет номер двадцать один! – поясняет Вовочка.
– Ознакомьтесь с вопросами, – раздражения в голосе еще нет, но чувствуется, что минус один балл Копытов уже заимел.
В этот момент дверь аудитории раскрывается, и входит начальник училища Герой Советского Союза вице-адмирал Пилипенко В. С. – ужасный барин.
– Встать! Смирно! Товарищ вице-адмирал!..
– Вольно, вольно, – улыбается Владимир Степанович, сцепив руки на животе и покачиваясь с пятки на носок.
Слышно, как муха бьется о стекло в надежде полетать над Советским проспектом.
Но пауза не успела затянуться. Вовочка быстро въехал в ситуацию.
– Товарищ капитан первого ранга! Курсант Копытов доклад на билет номер двадцать один закончил! – звонкий и уверенный голос нарушил тишину, но потом она наступила снова. Даже муха охуела. Только чьи-то наручные часы тикали, отсчитывая минуты пребывания Копытова в училище.
– И как у нас товарищ Копытов отвечал? – с той же улыбкой интересуется Пилипенко у начальника кафедры.
– Удовлетворительно, товарищ адмирал! – выдыхает каперанг и ставит в ведомость "удовл…".
– Что ж вы так, Копытов. Потомственный флотский офицер, понимаешь.
– Ну дык… Разрешите идти, товарищ адмирал?
– Идите.
– Есть!
А вот что было зимой.
Замерзший и уставший к окончанию суток от бестолкового хождения по периметру училища начальник патруля в звании майора (с кафедры физкультуры), отпустив патрульных курсантов в ротное помещение, идет вдоль училищного забора в направлении КПП, где дежурный по училищу принимает увольняемых. Не дойдя метров восьмидесяти от входа, офицер натыкается на тело в шинели курсанта четвертого курса.
Луч включенного фонарика освещает лицо, знакомое всем.
– Копытов! Что с тобой?! Живой? – майор потряхивает курсанта за плечо.
Нечленораздельное, но явно недовольное бормотание и мычание опровергает худшие опасения.
– Вставай! Замерзнешь ведь! – заботится офицер, пытаясь помочь Вовочке подняться.
Через некоторое время ему все-таки удалось поставить Копытова в стойку "вольно" и, подсев под него, водрузить себе на спину.
Дистанция далась майору легко, благо, что он физкультурник.
Уже при подходе к КПП дежурный по училищу, увидев нечто – курсант четвертого курса едет верхом на майоре:
– Это еще что такое?
Копытов распрямляется в "седле", вскидывает руку к шапке и лихо докладывает:
– Товарищ капитан первого ранга! Курсант Копытов из увольнения прибыл! За время увольнения замечаний не имел!
Все. Цель достигнута! "Отчислен из училища".
Новый год Копытов встречал на борту десантного корабля Балтийского флота. Виктор Чичин.
В 1998 году к нам на Камчатку приехал в гости к одному моему знакомому бизнесмену (оказывающему постоянную продовольственную помощь одной из подводных лодок, кстати, одного типа с "Курском") американский партнер. Надо сразу сказать, что этот "америкос" отлично владел русским, так как у него бабушка была из белоэмигрантов. На Камчатке ему все понравилось: рыбалка, грибы-ягоды, медведи, вулканы, но мой приятель решил его сразить наповал – организовать экскурсию на подшефную лодку, благо она стояла у стенки. Приглашен был и я, а "америкос" был жесточайшим образом проинструктирован, то есть в целях избежания конфуза ему пришлось косить под "россиянина".
Приехав на лодку, мы попали в руки замкомандира дивизии атомных лодок, и тут началось шоу….
Зам оказался бывшим замполитом, красноречию его могли позавидовать римские патриции, но самое удивительное было то, что самым главным слушателем он выбрал "америкоса", прямодушно посчитав его своим по национальности. Слушая его комментарии и переползая из отсека в отсек, "америкос" просто потерял дар речи и только крякал вместо удивленных возгласов "вау" (помнил, гад, о светомаскировке). Но потом пришел в себя и стал осторожно задавать вопросы: "А сколько платят у вас офицерам?" и "Как вы тут питаетесь?"
Зам же, приобретя второе дыхание, начал откровенно "травить" при нашем молчаливом согласии. Но самый пик его экскурсии был в конце красочного описания боевых возможностей лодки.
Вот что он сказал:
– Короче, бля, когда мы выходим в море и американский спутник нас теряет, то Клинтон, бля, памперсы не успевает менять! Ты понял, мужик?! – и хлопает нашего "америкоса" по плечу, на что тот под наш гогот трясет головой, как конь гривой, и шепчет:
– Йес, бля!
Это Слава.
Расскажу историю.
Большой десантный корабль "Петр Ильичев", боевая служба, третья неделя.
Должны подойти к борту нашего тральщика рядом с Западной Сахарой, страной, где нет страны, а есть только племена.
Над территорией Западной Сахары шефствует ООН. А если нет государства – нет территориальных вод, нет рыболовной зоны, не надо никому платить, а значит, все кому не лень ловят там рыбу. Марокко, что рядом, с этим не согласно и периодически высылает свои боевые катера кого-нибудь арестовать. А так как наших там гораздо больше, чем других, они и попадаются. Чтобы вызволять и отпугивать, мы держали постоянно там тральщик, плюс все корабли, идущие мимо, должны были проходить через этот район и пугать марокканцев.