- Что значит, с тобой отправляться? Ты что, уезжаешь?
- Да вот думаю завтра, прямо на рассвете. Суденышко я подлатал. Нашел тут людей, провели мне капитальный ремонт. Все-таки сучий был шторм. Нет, насчет этой масленки.
- Отплываешь во Флориду? Не будешь ждать своего дружка?
- Да пошел он подальше, сноб с его снобской поэзией. Конфуций или кто-то еще из великих сказал, что последняя капля всегда падает парню в штаны. Ткань от этого портится. И вот тут-то за дело берется модельер. Вставляем сменную губку, по форме брючного шагового шва, чтобы впитывала в себя капли. А они знать не желают ни о каком таком предохрома… предохраняющем приспособлении. Предна… предна… предназначенном на… на… ну как там его…
- Умерщвление? Устаревание? Списание?
- Да, наверное.
- Могу я сегодня переночевать на борту?
- Да, наверное.
Он прикончил бутылку рома без моей помощи, я только ел лук и сандвичи. Макнул последнюю корочку в горчицу, проглотил и закашлялся. Меня трясло: как-то мне было совсем уже худо.
- Наверное, да.
Он сидел в изумленной прострации и, как я понял, пытался сообразить, что пить дальше. Не было еще и полудня, и впереди лежал долгий день одинокого пьянства. Как бы там ни было, вопрос с моим скорым отъездом отсюда, похоже, решен. Эспинуолл мне не нравился, но моряк он хороший. Да и сам он вполне ничего, когда рядом нет горе-поэта в господнем исподнем. Как говорится, в бурю любой порт хорош. Хотя, наверное, это не совсем подходящая поговорка. В голове жужжали разнообразные загадки, но сейчас можно было их не замечать. Я был умеренно доволен. В баре темно и прохладно. Вот посижу еще немного и продолжу поиски Сиба Легеру. Сквозь золотистый прямоугольник дверного проема внутрь проникало золотистое солнце, и не хотелось бросаться обратно в него так вот сразу. А потом в эту дверь вошло что-то еще: очень знакомая фигура, затянутая в жесткий корсет. Мисс Эммет с размаху стукнула кулаком по барной стойке и крикнула:
- Мануэль! Мануэль!
Она вгляделась в сумрак, но не увидела никого знакомого, ничего нужного. А нужна ей была - как я выяснил при появлении Мануэля, волосатого официанта, - пачка сигарет "Ханидью". Она совершенно не изменилась, мисс Эммет. На поясе висели ножницы. Сейчас она выйдет отсюда и вернется туда, где живет или остановилась, к переваренным яйцам и кусочкам колотого сахара. И только потом до меня начало доходить - медленно, как всегда, - что она делает здесь, на далеком острове Кастита.
11
Смущение, которое испытывали мы с сестрицей, когда встретились в первый раз без особого желания встречаться друг с другом, было сглажено новостью о неудавшемся покушении на жизнь президента.
Ее звали Катерина, самое обыкновенное имя, наводящее на мысли о каменных святых. Мисс Эммет звала ее Китти, а иногда так и вовсе ужасно: Китти Ки.
Я сказал:
- Да уж…
Диктор теленовостей, лысый молодой человек на фоне крупного плана ошеломленных каститских лиц, сыпал словами как из пулемета:
- …когда его превосходительство преклонил колени. Пуля попала в статую, разбила гипс и обнаружила простой механизм, посредством которого совершалась мистификация. Его преосвященство архиепископ назвал это чудовищным богохульством, осквернением святыни и возмутительнейшим оскорблением веры. Начато расследование. Его превосходительство президент заявил, что гораздо сильнее потрясен этим свидетельством злонамеренного и циничного заговора с целью подвергнуть сомнению фундаментальные основы религиозной жизни благочестивого христианского общества, нежели, по счастью - или, он бы сказал, просто чудом, - неудавшимся покушением на жизнь избранного народом…
Мисс Эммет выключила телевизор и сказала:
- Нечего нам это слушать. Сейчас уж точно не надо. В такую минуту.
- Сложные чувства вообще, - заметил я.
- Да, - сказала Катерина, - сложные.
Китти Ки, ну и ну. Толстая девица семнадцати лет, которую мисс Эммет, вероятно, откармливала исключительно яйцами вкрутую и сахаром. Похоже, страдает запорами: лицо все в прыщах. Я внимательно разглядывал это лицо, ища сходство со мной. Глаза - безусловно. Но только не нос, он у нее слишком картошкой.
Мисс Эммет сказала:
- Подумать только, а ведь нас здесь уже не должно было быть. Сейчас мы уже должны были ехать во Францию…
- Кингстон, Лондон, Париж, Ницца, - вставила Катерина с гордостью юной путешественницы. - Я в Ницце в школу пойду.
- Не перебивай, Китти Ки. От адвокатов пришла телеграмма, где нам было сказано ехать раньше, чем мы собирались. Они прямо как знали, что здесь будут сложности.
- Так что же вы задержались? - спросил я.
- Тут была страшная буря, настоящий тропический шторм, самолеты не летали. Мы уже собрались, думали выезжать, и тут ты появился. Провидение, не иначе.
- Да уж, - сказал я, оглядывая гостиную их съемного дома, лишенную каких бы то ни было признаков чьей-либо личности. На полу - парочка грязных ковриков из козьего меха. Одно обычное мягкое кресло цвета передержанного шафранного кекса, в котором сидела мисс Эммет. Два виндзорских кресла: в одном - я, в другом - Катерина. Она была в модной в то время короткой юбке, открывавшей толстые рябые ноги почти до промежности. Вот молоденькая девчонка, говорил я себе. И что ты к ней чувствуешь физически? Я не чувствовал ничего, кроме полного безразличия, приправленного толикой отвращения. Что не может не радовать. Впрочем, я этого и ожидал.
- Завтра? - спросил я.
- Полуденным рейсом, - ответила Катерина. - Переночуем в Кингстоне. Никогда не была в Кингстоне.
- Нехороший город, - сказала мисс Эммет. - Жители тамошние нехорошие. Горланят грубые песни и бьют в жестяные бочки, как в барабаны.
- А вы, я смотрю, повидали свет, - сказал я. - Давненько мы с вами не…
- А ты совсем не писал. Не прислал ни единой весточки, чем занимаешься, как поживаешь.
- Да я не люблю писать письма. И не знал, кстати, куда писать.
- Все было очень таинственно, - сказала Катерина. Яркий недоброжелательный свет бил в нее из двух окон (одно выходило прямо на "А ну-ка, парни!", второе - во дворик с мертвым апельсиновым деревом) и безжалостно выставлял напоказ ее всю. Угри на лице, шрамик от фурункула на жирном подбородке, россыпь перхоти на плечах платья, неблагоразумно лилового цвета, с двумя жирными пятнами на груди. Моя сестра. Мисс Эммет, несмотря на возраст, выглядела гораздо свежее. Может, все дело в диете, всегда богатой белками, вкупе с пилюлями, которые доктор прописывал ей от обмороков и приливов. На ее морщинистом лице как бы уже навсегда устоялось непоколебимо довольное выражение, словно она одержала победу в битве жизни. Она смотрелась весьма элегантно в своем хлопковом платье цвета морской волны с узорами в виде летящих кайр, с плетеным поясом, с которого свисали ее неизменные ножницы. Я всегда принимал эти ножницы просто как данность, как нечто само собой разумеющееся, как знак отличия, который по чистой случайности оказался еще и инструментом для резки картона и вскрытия конвертов. Зачем она их носит?
- А зачем вы носите ножницы?
- Ножницы вечно теряются. Их трудно найти даже в доме, где царит идеальный порядок. Забываешь, куда их кладешь. В какой ящик. А хорошие ножницы, они всегда отпугнут любого, кто ломится в дверь. Как ты, теперь поумневший, наверное, знаешь, они не считаются холодным оружием. Оружием для нападения, как его называют. В Америке их пытались объявить таковым из-за угрозы использования как таковое. Но у каждой женщины есть право на свои ножницы.
- В Америке?
- В Сиэтле, - сказала Катерина. - Мисс Эммет не понравился вид мужчины, который приходил каждый день, пытался что-то продать.
- Выпрямители для волос, Китти Ки. Я его спрашивала: мы разве похожи на людей, которым могут понадобиться выпрямители для волос?
- Она грозилась, что ткнет ему в лицо ножницами, если он будет надоедать. А он заявил в полицию.
- Вы были в Америке, когда я был в Америке? Что вы делали в Сиэтле?
- Мой папа, наш папа, я хотела сказать…
- Давайте не будем говорить о вашем отце, - сказала мисс Эммет этаким литургическим тоном, к которому, как я понимаю, не раз прибегала и раньше. - Мертвые, как говорится, мертвы, и незачем их воскрешать. Ничего это не даст. Помнишь, как это было с бедной старенькой Руфой Пятой, когда ты ее выкопала в саду в Роторуа?
- Вы и впрямь повидали свет. Роторуа - это где?
- В Новой Зеландии, - сказала Катерина. - Симпатичное место, много деревьев, и все время как будто колышется. И везде гейзеры, их там произносят как гезеры.
- Земля над южными снегами. Зачем столько разъездов? Вы не хотите где-нибудь обосноваться?
- Мой, наш… Все в порядке, мисс Эммет, я уже взялась в руки.
- Не "взялась" - "взяла себя в руки". Говори правильно, Китти.
- Но почему именно здесь, а не где-то еще?
- Ты сам тоже здесь, а не где-то еще, - сказала Катерина. - И причина, которую ты нам назвал, она какая-то уж очень странная. Мы приехали сюда потому, что я сильно болела… все в порядке, мисс Эммет, я уже взялась себя в руки… а здесь вроде как климат хороший и есть один человек… или, лучше сказать, был один человек. Он больше не практикует, но меня посмотрел, из любезности. Сейчас все бросил и пишет стихи. Вот его книжка… смотри…
У окна стоял складной индийский раздвижной книжный стеллаж, не раздвинутый, с одним зооморфным боковым крылом, впавшим - скажем замысловато - в уныние по причине практически полного отсутствия книг. Катерина указала на что-то белое и тонкое.
- Наверное, он к нему и пошел, дитя Божье, стихоплет в господнем исподнем.
- Ты говоришь сумасшедшие вещи.
Я сказал:
- Ты обо мне знала. А я о тебе не знал.
- Но конечно же, мисс Эммет…
- Мисс Эммет должна была знать о тебе, когда была со мной. Вы разве не знали, мисс Эммет?
- Не знала, - сказала мисс Эммет. - Для меня было большим сюрпризом, когда твой отец вдруг объявился с ней в Крайстчерче.
- В Новой Зеландии?
- Именно. Я жила у племянницы и ее мужа. Он работает, работал, вернее сказать, с коллекцией Батлера, что бы это ни значило. Я видела фотографию этого Батлера - ехидный с виду старик с бородой.
- И все же, - сказал я с горечью, которая, честно признаюсь, была абсолютно неискренней. Ожидаемое позерство, не более того. - Он ни разу не захотел повидаться со мной после того, как моя мать, наша мать…
- Все это очень печально, - сказала мисс Эммет, - и, наверное, лучше об этом не говорить. Пожалуй, пойду заварю себе чаю. Очень хочется сигаретку, а я себя чувствую прямо нечистой, если курю без чашки чая. Все равно как есть вареное яйцо без хлеба с маслом.
Она вышла, держась очень прямо. Катерина тут же включила телевизор, как будто стеснялась меня без дуэньи. Она сказала:
- Теперь можно рассказывать. Мисс Эммет не верит в психотерапию. По-моему, я думаю, для нее чересчур современно. Наш отец… ой, звучит как насмешка, но как еще мне его называть? Может быть, он и настроился против тебя, но меня обожал. Очень любил, а потом как-то вдруг полюбил слишком сильно. Однажды уехал надолго по делам, а потом говорил, что ужасно соскучился по своей девочке. Я испугалась. А мисс Эммет, когда узнала, кинулась на него с ножницами.
- О нет.
В полном смятении я уставился в телевизор. Все тот же лысый диктор, все с тем же сюжетом:
- …нежели по счастью - или, он бы сказал, просто чудом - неудавшимся покушением на жизнь избранного народом…
- Потом я взяла себя в руки, преодолела страх, но меня почему-то пробило загадки разгадывать. Загадки, кроссворды. Очень трудные, и всегда правильно. А потом мне сказали, что я больна. Тот врач в Сан-Франциско, самый лучший… У тебя такой вид потрясенный. Извини, я забыла, что людей беспокоят такие вещи. Я-то привыкла, мне уже все равно.
Диктор в телевизоре говорил:
- …подозревают, что к покушению причастны несколько человек. Полиция проводит масштабную операцию по задержанию подозреваемых. На всех дорогах вокруг столицы выставлены посты, проверяются все машины. Объявлено чрезвычайное положение, выезд из страны запрещен. Международный аэропорт Гренсийты закрыт для вылета самолетов до получения дальнейших распоряжений…
- Нет, так нельзя! - воскликнула Катерина. - Ох какие же они дураки с их дурацкой политикой.
- Дураки? Кто? Почему?
Я не слышал, что говорил диктор. Как очень верно заметила Катерина, я был потрясен. Как же тогда я дословно цитирую фразы, сказанные в новостях? Те же самые фразы или очень похожие повторялись и в следующих выпусках новостей. Вот их-то я слушал внимательно. Всему есть объяснение.
- Мисс Эммет! Вы слышали, что они сделали, мисс Эммет?
- Слушай, - спросил я поспешно, - тебе кто-нибудь что-нибудь говорил об истинном характере отношений между нашим отцом и матерью?
- Ну, они были счастливы вместе. Поэтому он и свихнулся от горя, когда она…
- Что здесь за крики?
Вошла мисс Эммет, жевавшая кусок сахара: Шо сезь жа хрум хрум хрики?
- Никого с острова не выпускают. И все из-за этого дурацкого выстрела в их дурацкого президента.
- Так, - сказала мисс Эммет. - Получается, они действительно знали, когда посылали нам ту телеграмму. Знали, что здесь будут сложности. Американцы не дураки. Разведка организована в лучшем виде. ЦРУ, ФБР, ЮСИА.
- Но мы уже собрались, приготовились ехать. Ой, какие же дураки.
- Принеси поднос, Китти Ки. В каком-то смысле это, конечно же, Провидение. Провидение послало нам милого Майлса, и будет лишь правильно, если какое-то время мы проведем вместе. Неси чай, девочка. Я там сандвичи сделала.
Она посмотрела на меня с нежностью. Поначалу мисс Эммет, естественно, удивилась, встретив меня в том баре, а потом в ней вновь пробудилась добросердечная гувернантка. Там, на кухне, пока в одиночестве резала яйца для сандвичей и грызла сахар, она наконец-то осмыслила, что я, Майлс, ее милый мальчик, снова с ней после стольких лет.
- Какой ты, пупсик, худой. Надо тебя откормить. Ты у кого сейчас остановился, пока каникулы? Бедный мальчик, своего дома нет. Давай я все-таки выключу телевизор.
- Мое поколение больше не верит в свой дом. На каникулах я путешествую. Хочу Америку посмотреть. Просто езжу туда-сюда, берусь иногда за какую-то разовую работу. Ну то есть раньше так было. Теперь уже никаких каникул.
- Бедный мой мальчик. Ну, побудем здесь вместе немножко. Тут в супермаркете на Крейг-роуд восхитительные безе.
- Нет. К сожалению, без меня. Завтра утром я отплываю во Флориду.
- Завтра утром ты что?
Это была Катерина, вернувшаяся с подносом. Я увидел то, что и ожидал: проблеск крутого яичного белка между двумя толстыми ломтями хлеба с маслом; сахарное печенье. Катерина сказала:
- Если мы не сможем уехать, ты тоже не сможешь уехать. Если самолеты не выпускают, то корабли тоже не выпустят.
- Ох.
- Ты, что ли, не слушал, что в телике говорили? Надо было послушать.
Она уже начинала командовать мной, сестра как она есть. Я смотрел на нее с отвращением и неприязнью, на эту толстую девицу, которая уже налила себе чаю и теперь шумно прихлебывала из чашки, чмокая безо всякой на то необходимости. Взяла маленькое шоколадное пирожное, запихала его в рот целиком, сверкнув желтоватыми, в сплошных пломбах зубами, перемалывающими пирожное в кашу. Шоколадная крошка упала на большую рыхлую грудь, и Катерина втерла ее пальцем в платье. А потом заодно и почесала грудь, раз уж пальцы все равно были там.
- Как неудачно, очень не вовремя, - сказал я.
- Тебе надо остаться, мой милый мальчик, - сказала мисс Эммет, - пока все не уляжется. Американцы - неглупые люди. Они нас заранее предупредили, но вот видишь, буря была. А местная авиакомпания…
- "Ариха Кастита", - подсказала Катерина сквозь раскрошенное месиво пережеванного миндального бисквита, демонстрируя свою осведомленность.
- У них только два вылета в неделю до Кингстона.
- Два рейса. Они называются рейсами.
- Я знаю, девочка. Налей мне чаю. Умираю, хочу курить.
- В шпионаже они молодцы, а вот в карибской метеорологии не очень, - сказал я. - В смысле американцы. Наверное, мне лучше вернуться в отель. Не могли бы вы дать мне взаймы…
- А что такое? - вскинулась Катерина. - От меня плохо пахнет или чего?
Это был не совсем честный вопрос. Мисс Эммет сказала:
- Тут на чердаке, в мансарде, есть замечательная кроватка. Тебе там будет удобно. Я тебя подкормлю, пообщаемся, поговорим. О Боже, - вдруг приуныла она, - а ведь еды у нас нет. В доме пусто. Перед отъездом подчистили все запасы. Сейчас вот последние яйца пустила на сандвичи. Скушай сандвич, мой мальчик.
- Спасибо, я уже ел.
- Похоже, ничего мы тебе дать не можем, да? - заметила Катерина, вгрызаясь в рожок с кремом.
- Ну тогда, если я вас не очень стесню…
- Сейчас схожу в супермаркет, - сказала мисс Эммет, попыхивая сигаретой. - Только вот докурю.
- Нет-нет, я схожу, - проявил я чрезмерное рвение. Мне не хотелось остаться наедине с Катериной. Не хотелось, чтобы она продолжала рассказывать об отце в своей "взявшейся в руки" холодной манере. Мне хотелось побыть одному, чтобы все это переварить. - А заодно, может быть, и разузнаю насчет музея. Он где-то здесь, на этой улице.
- Нет здесь музеев, - сказала мисс Эммет. - Ни музеев, ни картинных галерей, ничего даже похожего. Только жилые дома и еще пара пивных. В той, что напротив, ужасно шумят допоздна. Но Мануэль славный. Специально заказывает для меня сигареты.
- Люблю наблюдать, как оттуда пьяные выходят, - сказала Катерина. - Все-таки развлечение. Сами дурацкие, кричат друг другу дурацкое.
- Странно, - сказал я. - Мне говорили именно про эту улицу. Он очень уверенно говорил.
- Кто говорил, моя радость?
- Человек, с которым я встретился… который с бойким затейником. Прошу прощения, вам оно все равно ничего не скажет. Человек, который…
- Почему же не скажет? - нахмурилась Катерина. - Мы здесь все-таки не совсем уж отрезаны от цивилизации. Здесь тоже есть торт "Затейник". Торт-желе. Очень вкусный. Особенно с консервированными персиками и взбитыми сливками. Если пойдешь в магазин, купи заодно и его.
- И безе тоже возьми, моя радость. Они там в упаковках по шесть штук. Возьми две упаковки, тебя надо откармливать. Там у двери - фарфоровая сова. Возьми под ней деньги.
- Мясо. Вот что я собираюсь купить. Мясо.
Обе так на меня посмотрели, словно мясо было чем-то непристойным или взрывоопасным. Мисс Эммет пришла в себя и сказала:
- Поцелуй меня перед уходом, мой мальчик.
Мы как будто вернулись назад в мое детство. Она забыла мой напряженно-застенчивый подростковый возраст, когда я ни за что бы не стал никого целовать. Я проявил снисходительность к милой старушке и коснулся губами ее седых, хорошо промытых волос. Она рассмеялась:
- И Китти Ки. Ты ведь еще ни разу не поцеловал сестричку.
Я проглотил вставший в горле комок отвращения. Катерина смотрела на меня безо всякой теплоты. Я сказал:
- Тебе правда хочется, чтобы я?..
- Нет, конечно.
- Ну тогда ладно.
Я взял доллары из-под фарфоровой совы и, выходя, услышал, как сокрушается мисс Эммет: