Конечно, лестно, что она, Катя, как бы исключение, одна из немногих, а, может быть, и единственная, кому можно открыть свое второе, скрытое от мира Я. Но - они едва знакомятся? Он почти не знает ее? На дворе весна, скоро год, как они знакомы, и мало какая подруга знает столько о бурях в Катиной душе, о ее смятениях, поисках, надеждах. Даже подруга, с которой Катя совершенно откровенна: у подруги свои бури, ей самой хочется поделиться своими переживаниями; и всегда столько мелких сиюминутных событий, сегодняшних проблем, которые им надо обсудить, что на разговоры о существенном не остается времени. А вот Володя знает про нее все: что она любит и что не любит, что ей нравится и что не нравится, что вызывает восторг и восторженную зависть, и слезы умиления, и что ей отвратительно и вызывает протест, гнев, боль. И о чем она мечтает, и чего она опасается… Она столько всего ему написала! Что еще он должен узнать о ней, чтобы они были знакомы?
Почему с людьми надо маскироваться, ну, почему?! Этого Катя не могла ни понять, ни принять на веру, никак не могла. Она не убеждает, что надо каждому открывать свою душу, да это невозможно просто! Как можно в метро, на улице, в коридоре университета, вежливо махнув головой, на бегу открыть душу? Ведь для этого с человеком надо общаться. Кто же говорит, что кто-то обязан общаться со всем человечеством? Все равно, что сказать: "Пожалуйста, будь так добр, обними земной шар, ему что-то стало холодно". Но зачем в будни маскарадный костюм? Ну, стараться не реветь при посторонних, не срывать на них свои неприятности это понятно, но казаться каким-то иным существом, другого измерения - зачем? Она, Катя, должна честно сознаться, что с каждым, то есть включая всех тех, кто ей неприятен, она и разговаривать не станет. "Здрасте" - папа еще в детстве, когда она на кого-то обиделась и перестала здороваться, сказал, что здороваются не с друзьями, а со знакомыми, с друзьями дружат. Кате это понравилось, и она здоровалась со всеми, с кем была хоть мало-мальски знакома, потом это просто вошло в привычку. Конечно, здоровалась она по-разному: с подругой - сияя от удовольствия, с аспирантом, что покупал ее за бутылку коньяку, - холодно и, как ей кажется, высокомерно. Но здоровалась. Но не болтала у окна все перемены. С какой стати? Если ей этого не хочется? Но почему свое нежелание тратить время на неинтересное для нее общение надо маскировать пошлостью? Да откуда же взять пошлость, если ее в тебе нет? Если уж не хочешь откровенничать, всегда можно промолчать, молчание это тоже фраза, и еще какая. Можно молчать трусливо, можно молчать подленько, но можно молчать с красноречивым вызовом: "О чем говорить с вами, сударь? Выучите сначала лексику родного языка". Да мало ли как можно молчать! У преподавательницы старославянского, которая явно благоволит к Кате, называет ее - да-да! - самой светлой головой на факультете, есть манера, что очень обижает Катю: Марьяша любит с Катей поговорить, но стоит Кате начать чем-то возмущаться (порядками в деканате, скучными полосами газет, ложью секретаря на последнем комсомольском собрании), как та, словно не слыша Катиных слов, тут же говорит о чем-то совсем ином, причем, говорит, как бы продолжая разговор, словно Катин монолог выбыл из времени и пространства и никто, кроме самой Кати, слышать его не мог.
"Если хочешь завоевать расположение человека, не надо стараться показаться ему лучше, чем ты есть, а то потом, когда придет разочарование, а оно обязательно в том случае должно прийти - обоим будет плохо. Вы согласны со мной?"
Как можно согласиться или не согласиться с тем, чего, ну абсолютно, не понимаешь? Вы согласны с теорией относительности? Или у вас есть по данному поводу критические замечания?
Володя, безусловно, прав: от притворства одни неприятности - но почему надо работать под пижона? Значит, стараться себя улучшить - притворство, а стараться быть дурным - это что? Притворяться, втискивать свое тело в поношенную нечистую одежду, пропахшую потом и грязью многих и не лучших - у Кати тело зачесалось от подобных мыслей, и она ушла в ванную. Но и там она только и думала, что о письме Володи. Ну, непонятна ей семантика выражения "завоевать расположение". Нет в ее жизни такого понятия. Все просто: легко ей с человеком или она чувствует себя в его обществе некомфортно, уважает она данную личность и дорожит ее мнением или данный индивид кажется ей не лучшим представителем рода человеческого, и что он ей? А почему ей не нравиться тем, кто нравится ей? И разве симпатия не рождается из ничего: взгляда, улыбки - а нужно - что? Кривить душой? Стараться угодить? Говорить не то, что думаешь и считаешь правильным, а то, что "объект завоевания" хочет от тебя услышать? Но разве это борьба за друга? Это ложь, притворство, двуличие. Или речь о благосклонности противоположного пола? И что нужно делать, чтобы вызвать интерес к себе? Новую прическу? Катя и так прически постоянно меняет, и вовсе не в агрессивных целях, а… да просто так. Изменить цвет волос? Мама вон говорит, чтобы Катя перестала экспериментировать, пока не испортила волосы красителями, мол, ее естественный цвет самый красивый, какой ни одна краска не даст. Тогда - модной юбкой? Ну, она и так не в мешковине ходит. Или надо наоборот - в мешковине попробовать прийти на занятия? Вот будет… Вернее, ничего в тот день не будет, никаких занятий, сплошная пауза. А может быть, интеллектом? - но если ты стараешься больше знать, потому что тебе это интересно, разве это война? Но работать под дурочку, говорить пошлости?! Да зачем?!
"Ужасно рад, что не попался Вам под горячую руку, радуюсь, что Вы не смогли побить или убить меня за Маяковского. Да, может быть, я не знаю Пушкина, сам признаю, что почти не знаю Евтушенко, но Вы подумали, почему Вы их знаете, а я - нет? Может быть, у меня такое базаровское мнение о поэзии, что средний химик в десять раз полезнее любого поэта, и особенно в наше время. Не говорю вообще про искусство, только про поэзию. Искусство - любое - есть прежде всего один из источников познания окружающего мира. Гегель: "Только потому он и художник, что знает истинное и ставит перед нашим воображением и чувством в его истинной форме".
Требуй с грузчика, с доктора,
С того, кто мне шьет пальто,
Все надо делать здорово,
Это не важно что…
Где здесь то новое, неизвестное, которое сделало бы Евтушенко художником? Не искусство, чье содержание - прописные истины, облаченные в художественную форму.
Но, кажется, с поэзии вообще я перескочил на Евтушенко. Поэзия… Катя, ответьте вот на такой вопрос: можно без нее прожить или нет?"
Катя расцвела в улыбке от удовольствия: известно же, раскаявшийся грешник дороже праведника. Гегель… Первая цитата в письме Володи. Интересно, из учебника? Или что-то прочитано им самим, не по обязанности, а ради собственного интереса? И, как всегда, Катю поразила емкость кратких предложений Володи. А мысль Володи (а может Гегеля?), что писатель, художник, поэт, музыкант etc - только тогда мастер, творец, когда видит обычное с незамеченной другими стороны, была и очевидно справедлива и заставляла по-новому смотреть на знакомые произведения. А, словно между прочим оброненный, вопрос, как бы риторический, не требующий ответа: можно ли прожить без поэзии - тема для философского трактата.
Раздумьями о правомерности жизни, где нет поэзии, а есть одна лишь "суровая проза", после лекции по русской литературе Катя поделилась с Андреем, тем самым однокурсником, что когда-то открыл ей Северянина, и Андрей согласился с ней полностью, как всегда густо пересыпая ироничные фразы смесью поэтических и философских цитат; и его тон, улыбка, взгляд умных нагловатых глаз необычайно глубокого серого цвета говорили, что они, интеллектуалы, приобщенные, могут позволить себе поиграть в скептицизм, и это очень мило и забавно, как слово, произнесенное неверно с умыслом, но то же слово, точно так же произнесенное недоучкой, вызывает жалость, отвращение и злобную обиду за изнасилованный родной язык.
Катя и не заметила, как стала читать письма Володи с мало свойственной ей снисходительностью, пропуская мимо сознания выражения, что, сказанные кем-нибудь другим, вызвали бы ее насмешку.
"Вы знаете, я забросил тренировки. Не знаю даже почему. Наверное, потому что почти нет возможности поехать на гонки. Если сдавать досрочно экзамены, не сможешь тренироваться, если ходить на тренировки - то досрочно сдать три довольно трудных экзамена невозможно. А выбирать среднее - значит, в сущности, тренироваться только для себя - физкультура. Тоже хорошо, но неинтересно".
Тренировки ради гонок? Для себя неинтересно? А как же поэзия спорта? Ах, да, поэзия не для него, ну, ладно, пусть будет музыка спорта, вдохновение, наслаждение, удовольствие, наконец. Тот душевной настрой, то ощущение своей силы или что там находят спортсмены в спорте? Наконец, делание себя, закалка, ну, скажем, как Рахметов с его гвоздями. И что значит - неинтересно?
Катя любила зимой ходить на лыжах и чуть отстать, и, пока кто-нибудь из ребят ее ищет, тихонько постоять, послушать воздух, лес, посмотреть и увидеть, как искусно украсил деревья снег, как играют солнечные блики. И вдохнуть воздух, и почувствовать, как он вкусен, и как вся она наполняется и свежестью, и радостью - и хруст снега, и не слишком испуганное: "Я так за тебя испугался".
Обязательные сдачи норм ГТО окончательно убедили Катю, что она не способна понять ни спорт, ни спортсменов: какой смысл бежать на лыжах по лесу, не видя леса, не видя ничего, кроме узкой полоски лыжни, и ощущая лишь привкус соли во рту и боль - в груди, в висках, в ногах. Ради чего? Кого это накормит? Кому облегчит жизнь? Только подорвет твое здоровье. Можно ли жить без поэзии? А без спорта? Катя не говорит про физкультуру, но большой спорт - это что? И, тем не менее, миллионы людей во всем мире во все времена преданны спорту. Воистину про все один может сказать: "Без этого можно жить", а другой: "Мне без этого жизнь не жизнь".
Снова тема для дискуссии, для диспута, еще одного пространного абзаца.
"Здорово Вы подметили "пишите, что в стихах Евтушенко "стыдно не быть великими, каждый им должен быть" нет ничего нового, и тут же - лучше быть средним химиком". Это вы за Евтушенко заступаетесь или меня ругаете?"
Что он все про Евтушенко? Других поэтов что ли в стране нет? Кате уже неинтересно читать и рассуждать про Евтушенко, колесо ее жизни повернулось на несколько оборотов, и, как в калейдоскопе, щелкнуло, и чувства, и мысли, и увлечения легли новой картинкой - и детали те, и краски прежние, а узор нов и непохож на прежний. Андрей принес ей напечатанные на машинке стихи Гумилева. И стихи, в общем-то, не про любовь, а так - жирафы, Африка. А Катю загипнотизировали. Она читала, читала и словно плыла куда-то в ласковом уютном море, и вода была упруга, и лежать было удобно, и вставать и выходить на берег (пора бы!) лень.
Сначала Катя хотела отобрать и переписать себе в тетрадь пару стихотворений, но перечитывала и перечитывала толстенную папку, и, так ничего не выбрав, стала на отцовской машинке печатать все подряд.
Ах, как все в стихах было хорошо. Про девушек с зелеными глазами - Кате, конечно, сразу показалось, что стихи прямо про нее написаны, ведь она девушка с зелеными глазами. Поэт знал про нее такое, чего она и сама о себе не знала, понимал в ней то, чего она в себе не понимала. И все звучало и звучало в голове: "Жил беспокойный художник в мире лукавых обличий; Бабник, развратник, безбожник, но он любил Беатриче". И все думалось о некоем художнике - ну, не обязательно с кистью в руке, пусть он рисует хоть самолетами в небе, но он, непременно, творец, и ему, как воздух, необходима она, Катя, чтобы жить, творить.
Пираты, ущелья, тигры. Как все необычно и прекрасно. И никакой политики подлинная лирика. Не верилось, что поэт - белогвардеец. Правда, Андрей сказал, что то была ошибка, но пока сообщили Горькому, пока тот звонил Дзержинскому поэта расстреляли, и это было так нелепо и так обидно.
Катя просидела над машинкой весь выходной, но не успела перепечатать и половину. Подумала, надо бы убрать папку с глаз родителей, да отмахнулась от своих мыслей: никого в доме, кроме нее, стихи не интересуют, родители, как Володя, считают, что страна живет ими, инженерами. А отец не поленился, достал энциклопедию, прочитал, что Гумилев расстрелян как участник белогвардейского заговора, и… что тут началось!
Папа, да ты раскрыл стихи? Ну, какой заговор, у него ни слова о политике!
Но читать стихи отец не собирался. Он негодовал.
Стихи белогвардейца. Врага. Принесла в дом. Читает. Мало того. Перепечатывает. На его машинке! Чтобы КГБ!
О, Господи.
Катя села писать письмо Володе - про все свои горести и обиды и про радость открытия нового поэта.
Писать письма Володе - изумительно. Катя напрочь уходит из реальной жизни, с головой погружаясь в океан собственных чувств и раздумий.
Хотя дискутировать про Евтушенко было уже неинтересно вовсе, но потрясающе то, что Володя мог не полезть в бутылку, доказывая непременную свою правоту, а спокойно с улыбкой признать, что она его поддела. Конечно, это пустяк, но кто признается в пустяке, тот признается и в вещах серьезных, а кто лезет в бутылку, тот лезет в нее по любому поводу и без оного тоже. В ерунде-то как раз, убеждена Катя, человек и открывается полнее всего, потому что в каких-то особых обстоятельствах, скажем, трагических, он мобилизует все свое мужество, знания, энергию, выдержку, и поступает так, как поступит, может быть, единожды в жизни, или когда он предмет наблюдения (на миру, как известно, и смерть красна), а вот в обыденности, в спокойной обстановке человек поступает так, как ему свойственно. В мелочах-то, никем не замеченных, как раз особо трудно быть и великодушным, и выдержанным да и умным. Или, как сказал Маяковский, "любовная лодка разбилась об быт". Можно сесть на телегу и поехать в холод и неизвестность за изгоем-любимым, но как продолжать улыбаться, когда он каждый день чавкает, сидя напротив тебя?
"Снова про мужчин. Я передумал. Подлецы не все, но многие, может быть, не спорю".
С девушкой помирился? Или разочаровался в ней и решил на нее переложить вину, которую прежде возлагал на неведомого Кате мужчину?
Между прочим, Катя никогда и не говорила, что мужчины - подлецы, она даже, если честно, и не знает никого, про кого могла бы сказать: "Он - подлец", это мировая литература дает не очень красивый образ мужчины в отношениях с женщиной.
Катя опять почувствовала иную, не связанную с их перепиской, жизнь Володи, но буйное ее воображение не смогло ту жизнь представить. Как Володя не мог знать ее телефонные диалоги про поэзию, долгие прощания с Андреем у подъезда, постоянные "приставания" парней в метро - их разговоры о другом.
"Про то, что люди пресытились, Вы не правы. Не пресытились. Просто в жизни столько забот порой, на первый взгляд мелких и незначительных, что трудно о них не думать. Есть, конечно, типы, которые за будничными делами не замечают ничего красивого. Похожие есть и у нас, да, наверное, и во всех институтах. Почти весь день они стараются, зубрят, чтобы получить не три, четыре, а пять по любому предмету. На экзамене (после ответа) ругают последними словами преподавателя за то, что снизил оценку. Любимая тема для разговора - кем он станет, когда защитит диплом, куда пошлют, на какую должность, куда лучше ехать (по распределению), где сразу дают квартиру, а не комнату и т. п. И кроме этого его ничто больше не интересует. Как по-вашему, смешно это или печально?"
По-Катиному, это скучновато для долгожданного письма. Заботы Володиных однокурсников вне ее интересов, и, хотя после отлично сданной сессии Кате предложили перейти на дневное отделение, о распределении она не думала, оно было еще так далеко.
Катю первый раз неприятно кольнул тон Володи. Она как бы и понимала Володю, и, конечно, заранее принимала его сторону в его конфликтах с однокурсниками, но, хотя сама она жила в просторной квартире и у нее была своя комната, она понимала, что квартира не может быть безразлична тому, кто ютится в подвале или снимает комнату. Даже столь скудный опыт, как летние месяцы на юге в дощатом помещении, мало похожем на истинное жилье, за которое родители отдавали "хорошие деньги", наглядно объяснял, каково это - снимать комнату и каждый день иметь возможность по какой-либо причине оказаться с чемоданом на улице. И в жарких спорах об архитектуре города Катя всегда стояла на стороне тех, кто приветствовал пятиэтажки, потому что ругать их и печься о красивом облике улиц, оригинальности застройки и комфортности квартир хорошо в такой квартире, как у нее. А таких квартир не так уж и много. А жить надо где-то всем.
В строчках Володи слышалась ущербность, личная обида за свою непричастность, и даже недопущенность к подобным разговорам, и Катя подумала было, что не имеет ни малейшего представления о том, какой Володя студент (изначально ей казались очевидными его блестящие знания, глубокие рефераты, яркие выступления на заседаниях студенческого научного общества), и усомнилась в профессиональном блеске Володи, но сомнение ее было ей неприятно, и Катя тут же решила: если Володя не принимает участия в дискуссиях с теми, кто ему несимпатичен, то объясняется это не трусостью, и, уж, конечно, не ущербностью и посредственностью Володи, а исключительно его деликатностью и превосходством, а любой, кто читал Дюма, должен помнить, что дерутся только с равными.
Катя торопилась домой: письма от Володи теперь приходили каждый день.
Катя ни разу не задумалась, а хочет ли она увидеть Володю, встретиться с ним. Обычно легкое на полеты воображение на этот раз не рисовало ей никаких романтических картинок возможной встречи, и даже облик Володи не родился в голове Кати. Она ждала его писем. Ей было интересно, что и как он ответит на ее очередные доводы, рассуждения, ведь они говорили обо всем на свете, и разговор их был так увлекателен, в нем не было ни реплик, ни смешков, ни зевков, ни одна мысль не оставалась недосказанной, неуслышанной.
"Завидую Вам - живете в Москве. Я был там раз пять или шесть, и каждый раз очень короткое время, т. ч. я совсем не знаю нашу столицу, Ваш город".
Катя никогда не думала о том, что Володя живет не где-то, а в конкретном городе на конкретной улице, в конкретном дворе и в конкретном доме. И каждый день он видит другие дома, не те, что видит она, другие лица. Видит реку, совсем иную - но тоже закованную в гранит?