– Не напомнишь, что там с ними происходило? Дети – это может быть важно.
– Они играли в кораблики.
– В кораблики. А теперь они во что играли?
– Это мы с тобой были, и мы собирались на дачу.
– И что?
– Понимаешь, меня вроде как мать собирала. Она меня кормила.
– Чем?
– Макаронами. С поджаристой корочкой.
– И потом?
– И потом я пошел за кофточкой, открыл шкаф и…
– И?
– И оказался в отсеке. Там было тесно. И жарко. Воздухоохладители не работали.
– А может быть, в отсеке был пожар?
– Пожара не было.
– Хорошо. И что потом?
– Потом я спросил про год.
– Про какой год?
– Про то, какой сегодня год.
– У той женщины?
– У той женщины.
– Которая была твоей матерью?
– Да.
– Тебе что, не о чем было спрашивать?
– Но это же сон, Женя.
– Хорошо. Что было потом?
– Потом я пошел в чулан и…
– И опять оказался на подводной лодке.
– Нет. Это был ходовой мостик надводного корабля.
– И что там происходило?
– Они должны были в море выйти, но их не выпускали, а потом выпустили. Они лодку пропускали. Она в базу шла.
– И что потом произошло?
– Не знаю. Я почему-то в воде оказался, и меня из нее мать достала.
– Почему ты оказался в воде?
– Я не помню!
– Как только что-то важное, так ты это не помнишь. Вспомни.
– Что ты от меня хочешь?
– Хочу, чтобы ты вспомнил!
– Все только этого от меня и хотят.
– Ну хорошо! Хорошо. Спокойно посиди и вспомни. Ты был на ходовом мостике. Так?
– Так.
– О чем там говорили?
– Об урагане.
– О каком урагане?
– Надвигался ураган.
– И что?
– Все корабли должны были покинуть…
– Покинуть. Хорошо, покинули. А лодка должна была войти?
– Да.
– Ну а ее что, ураган не касается? Если все покидают базу, то все это делается только потому, что ураган имеет обыкновение выбрасывать корабли на берег. В море безопасней во время урагана. Хотя черт его знает, где безопасней. Хорошо, отвлеклись. Поговорили об урагане. И как ты оказался в воде?
– Я не знаю. Меня послали в машинное отделение. И я ушел с мостика.
– Что произошло, когда ты ушел с мостика?
– Я не успел сообразить. Меня ударило, и я оказался в воде.
– Волна, что ли?
– Волна…
– Нет зацепки. Опять все вокруг да около.
– А может…
– Что "может"? Лодка есть, потом появляется надводный корабль, потом ураган, и ты в воде. Ну и кого ты должен спасти и от чего? Тебя самого из воды за шкирку достали, и сделала это женщина, не очень, как я понимаю, похожая на твою мать. Так?
– Так.
– Вот видишь. Все вокруг да около. Осталось трое суток, и все, что мы знаем, так это то, что с лодкой нашей что-то произойдет и ты кого-то спасешь. Должен, по крайней мере. Но тут все время тебя, похоже, спасают. Вот и все видения.
– И что теперь?
– Не знаю, спи. Таблетку дать?
Через минуту Дима опять спал.
– Через трое суток, – пробормотал Женя, на него глядя. – Через трое суток придем в базу. Может, командир и прав, что отправляет его в сон. Может быть. Черт бы это все побрал! Если ничего не случится и я Диму в госпиталь свезу, то сразу после этого напьюсь. Хорошо бы.
– Осторожно!
Его вела за собой девушка в белом халате медсестры. Они шли по каким-то жутким развалинам.
– Тут нельзя ни к чему прикасаться.
– А что будет, если я коснусь?
– Вы нарушите правила.
– И к чему это приведет?
– К несовпадению.
Девушка вела его какой-то тропой. Она ловко огибала все препятствия.
– Ничего нельзя трогать.
По сторонам стояли чаны, в них кипела грязь.
– Это не грязь, – угадала она его мысли. – Это варево. Им залечат раны. Будет много ран. Кровь. Много работы.
– Вы тут работаете?
– Я должна вам кое-что показать.
– Что именно?
По стене текла черная жидкость.
– И это не надо трогать.
– Я и не хотел.
– Вам надо понять.
– Что именно?
– Трогать кого-либо или что-либо можно только тогда, когда настанет время.
– А как узнать, что оно настанет?
– Вы почувствуете.
Они подошли к двери.
– Вы должны войти.
– Что там?
– Увидите.
Он толкнул дверь, она открылась, он вошел. И оказался на корабле. Это был пиратский корабль. Парусник: ванты, мачты, пираты в старинных одеждах. Такая же одежда была и на нем. Пираты стояли на палубе. В середине был капитан. Они делили награбленное. Толпа пиратов ворчала, они были недовольны дележом добычи.
– Не так!
– Карамба!
– Капитан забирает себе лучшую долю!
– Будто он сам все добыл!
– Мы не попрошайки!
– За справедливый дележ!
– За дележ!
– За справедливость!
Больше всех возмущался высокий старик.
Ему вдруг показалось, что он раньше его видел – седые космы, развевающиеся на ветру, потрепанная треуголка, изможденное лицо, горящие глаза. Он определенно его видел.
И тут его осенило – старпом.
– Владимир Алексеевич! – сорвалось у него.
Все смолкли и удивленно на него уставились. Старик смотрел на него во все глаза. Старик то узнавал его, то, казалось, не узнавал.
– Что, Родригес? Предупредить его хочешь? – спросил его капитан. Он поднял на Диму тяжелый взгляд. Этим взглядом можно было гвозди вколачивать. С одного удара.
И тут он понял, что сейчас что-то произойдет, и он действительно захотел предупредить старпома, уже открыл рот, чтоб сказать, но воздуха не хватило.
В это момент капитан выстрелил.
Он видел, как летит пуля. Она летела слишком медленно, разгоняя вокруг себя воздух, точно лодочка, рассекающая водную гладь. А потом он видел, как она рвет одежду и тело. Словно тело – это тоже вода – брызги во все стороны.
Старпом упал. Капитан убил его – и наступила тишина. Пираты вдруг превратились в кучу оборванцев. Капитан в одно мгновение прекратил бунт.
– Вот теперь, – сказал капитан усталым голосом, – должно хватить на всех. Все получат свою долю.
– На, – он протянул ему горсть каких-то монет, – тебе первому!
Он взял монеты машинально, продолжая смотреть в лицо старика.
Тот умирал, но не отрывал свой взгляд от Димы. Потом глаза его потухли. Никто больше не вспоминал о старике, пираты получили свою долю, и теперь поспешно ее прятали на груди, в кошельки. Они подозрительно оглядывались друг на друга.
– Отойдем! – сказал ему капитан и взял его рукой за локоть. Его локоть точно в тиски попал.
Обернувшись к пиратам, капитан мимоходом произнес:
– За борт!
И сейчас же несколько человек суетливо подхватили старика, раскачали и бросили его за борт. Вокруг сейчас же возникло даже некоторое веселье, кто-то смеялся, кто-то кричал что-то мертвецу вдогонку.
– Отойдем! – повторил капитан, увлекая его за собой.
– Ты неплохой моряк, Родригес! – сказал капитан, раскуривая трубку. – Старик свое пожил. Ты хотел его спасти. Я понимаю. Я и не думал его убивать. Все решил твой окрик. Рука сама все сделала. Пистолет не подвел. Значит, фортуна. Или ты, или тебя. Вот наш закон. Ты еще молод. Береги спину. Тебя никто не предупредит. Я не промахнусь.
Он посмотрел на капитана, и внутри у него все похолодело. Ему в глаза смотрела сама смерть.
Лицо капитана стало терять свои очертания, палуба ушла из-под ног, и Дима проснулся.
Женя был рядом.
– Женя!
– Что?
– Я знаю, кто погибнет.
– Кто?
– Старпом. Я только что это видел.
– И как это было?
– В него выстрелил капитан.
– Выстрелил?
– Мы были на пиратском корабле. Делили добычу. Старпом что-то сказал капитану, и тот его застрелил. Потом тело выбросили за борт.
– И что теперь?
– Его надо предупредить! Я должен предупредить его! – Дима сделал попытку встать. Женя его удержал.
– Стой! Ты куда?
– Так ведь…
– Кого ты будешь предупреждать?
– Старпома. Понимаешь, я понял. Я его должен спасти.
– Ничего ты не должен.
– Как это?
– До прихода в базу осталось двое суток.
– Ну и что?
– Если что-то и произойдет, как мы выяснили, то только в последние сутки. Так?
– Так, и что?
– Ну и что ты скажешь старпому? "Владимир Алексеевич, вас на пиратском корабле застрелил капитан. Вы уж там поаккуратнее". Так?
– Но это же аллегория!
– Какая аллегория?
– Такая! Мне просто показали его смерть.
– И что?
– Она не обязательно от пули будет.
– А от чего она будет?
– От воды.
– Почему?
– Потому что его мертвым отправили за борт. В воду.
– Вот именно! Его уже мертвым отправили за борт! Мертвым! Какая ж здесь аллегория?
– А такая, что он умрет раньше, чем в воде окажется.
– И от чего он умрет раньше? От пиратской пули?
– Ну почему? – Дима выглядел неуверенно. – Я не знаю. Понимаешь, я понял, что капитан стрелять будет в последний момент.
– Вот видишь. Тебе же сказали.
– Что мне сказали?
– Тебе сказали, что ты поймешь, как умрет тот человек, только в последний момент. И ты ему не поможешь. Ты же его не спас.
– Я крикнул.
– Ты крикнул, а он не понял. Так и будет, видимо. Ты будешь кричать, а старпом не поймет и погибнет до того, как окажется в воде.
– А лодку разрежет.
– Как ножом.
– В самом конце похода.
– В самом конце похода. Как тебе такая логика?
– Черт его знает.
– Вот видишь. Ты не уверен.
– А ты?
– А что я? Выбрали-то не меня.
– А если б выбрали тебя, Женя, ты бы сказал старпому?
– Сказал, не сказал. Тебя все сумасшедшим считают. Тронутым. Чокнутым. Шизофреником.
– А ты меня кем считаешь?
– А ты сам себя кем считаешь?
– Не знаю…
– И я не знаю. Господи, и чего эта автономка так тянется!
Женя говорил и говорил, но Дима уже не слышал что. Мир вокруг него словно бы разошелся, раздвинулся, и Женя был уже очень далеко, и он видел, что Женя что-то говорит, по движению губ. Рядом с Женей стояла женщина в хитоне. Волосы ее были уложены вокруг головы, в руках она держала зеленую ветвь. Она что-то шептала, а потом вдруг придвинулась и встала рядом с Димой, и он услышал это ее торопливое, напевное бормотание:
– Устами бесноватыми несмеянное, неприкрашенное, неумащенное! Бог, бог, бог!
Голос тот не голос мой. Что мой голос – звук пустой. Вечность звуки создает, кто услышит, тот умрет. Мертвым надо ли страдать? Все отдать, все отдать! Как однажды у царя деньги кончились, и он на друзей пошел – закон. То закон – война, война. Кровь та льется по сей день. Плещется в ней дребедень. Ты узнаешь все опять. Страшно будет все узнать. Меч то тело рассечет. Тот, кто должен, тот умрет. Не остановить его. Не утянешь за собой. Отлетела голова. Губы шепчут нам слова. Не понять их, не понять! – Голос ее зазвенел, она тряхнула головой, волосы распустились, разметались по плечам. – Бог наш, бог ваш, бог мой! Бог мой – наша ты Судьба! Снизойди ты до раба! Хочет знать он – дай ему – по безумью твоему! Загляни в глаза Судьбы – там колючки да гробы! Сталь наткнулася на сталь! Скрежет, скрежет и вода! Та вода заполнит все! Не найдется уголка, где вместилась бы рука! Рот же ищет хоть глоток, а во рту – песок, песок! Рвет песок тот всю гортань, выворачивает рань. – Грудь ее ходила ходуном, глаза – безумные, а голос – в каждую клетку тела, до дрожи. – Ты не знаешь, что Судьба приготовит для раба. А с Судьбою спорить – дрянь. Ты скорей безумным стань! Станешь – и увидишь мир. Он совсем не то, что клир! Дурковать – не убивать! Говорю тебе опять. Кровь невинных льется зря! Дай слепым поводыря! На десяточек – один! Сам себе он господин! Не поверят все ему!
Женщина исчезла.
– Не поверят все ему, – пробормотал Дима.
– Что? – спросил Женя.
– Тут только что была женщина.
– Где была женщина?
– Здесь, рядом с тобой.
– Опять женщина?
– Опять.
– Дима…
– Что я должен тебе сказать? Что это был мужчина? Да какая разница! Мне никто не верит.
– Дима, ты временами бываешь очень логичен.
– Временами да. Так значит, это шизофрения.
– По всем признакам.
– Мне казалось, что ты мне веришь.
– Иногда…
– Иногда. Что я должен сделать, Жень? – Дима говорил медленно, смотрел в сторону.
– Скушать таблетку и опять уснуть.
Дима посмотрел на Женю очень внимательно:
– Значит, все это время ты притворялся. И все это ради того, чтоб командир мог доложить, что автономка прошла успешно, задача выполнена. А из-за одного шизофреника всплывать не стали. И радио давать не стали. Просто дали этому шизанутому таблеточку, он и уснул. До самого всплытия. Так, Жень?
– Ну, если хочешь…
– Конечно хочу, давай свою таблетку. Сейчас съем. – Дима зажал таблетку в кулаке. – Вот она. Съем, и все будут спокойны. Я для всех просто обуза. Понятно. Конечно. Что только я не вижу! Можно увидеть прошлое, можно – будущее. Все можно. На выбор. Или целое представление можно затеять. С пиратами. Можно поучаствовать в нем. И все будут довольны. Женя меня выслушает, покивает. У нас с ним даже диспут может получиться. Он мне поможет логику выстроить. Выстроим логику, а потом – чего-то не хватит. И он меня опять в сон отправит. За новыми впечатлениями. Я засну а он побежит командиру докладывать. Мол, спит, бедолага, не беспокойтесь. Придем с моря – и в госпиталь. Главное – с рук его сбыть. Как же! Нужен стационар. Чокнутым место в стационаре. Все правильно. Осталось почти двое суток, Женя. И я тут могу хоть по полу кататься, но меня никто нее услышит. Они мне говорили: нельзя поменять судьбу. Интересно, не правда ли? Но если ее нельзя поменять, то почему мне все это показывают? Зачем? Какого черта? К чему все это? Если нельзя ничего изменить! Человек, как бык, идет по длинному коридору. Он может только рогами ударяться то вправо, то влево! Раз – два! Раз – два! Но там все равно забор будет. Там забор, Женя! А ты все равно идешь по тому пути, что тебе наметили. Бессилен ты. И я тут могу хоть в голос орать, но никто… никто, Жень. Вот в чем нет логики. Зачем меня во все это посвящать, если все уже было? Будущее уже было. Понимаешь? И я должен только вспомнить. Я должен вспомнить? Будущее? Но зачем? Я спасти кого-то должен?
К чему? Все, что я понял, так это то, что должен погибнуть старпом. Вот и все! Я это видел. Может быть, я видел не то и не так, но он умрет, Женя. Ровно через двое суток. И мне никто не верит. Никто! Я не могу даже предупредить его. Что я ему скажу? Что? "Владимир Алексеевич, вы скоро помрете?" А если выпить пять таблеток сразу? А если десять? Все равно же ничего не изменишь! Десять таблеток, и через двое суток ты меня откачаешь. Как тебе это? Лодку разрежет, как ножом, понимаешь? Как ножом! Пойдет в отсек вода, и старпом умрет. Захлебнется он. Сколько еще с ним людей погибнет? Нисколько. Погибнет один старпом. Почему? Потому что судьба. А я-то что могу сделать? Я-то для чего? Как ты не понимаешь, Женя, они же мне всё дали почувствовать. Я задыхался, я попадал в воду, меня доставали оттуда, как куклу. И все это ради чего? Я не понимаю. Чем дольше все это длится, тем больше я не понимаю. Вот ты сейчас молчишь, и мне хорошо. Я могу высказаться. Я высказываюсь. Все ради этого? Сталь наткнулась на сталь. Что-то стальное разрежет лодку, как нож масло. Легко. Поэтому и показали, как ножом режут маленькую лодку. Они все время показывают, что произойдет. Вот только переводчик подкачал. Переводчик из меня никудышный.
– Дима…
– Ты устал меня слушать. Я понимаю.
– Да нет же!
– Шизофрения – штука заразная. Я тебя заражаю, и ты между двух огней. И со мной надо поладить, и командира ублажить. И вам дела нет до людей.
– А то, что я с тобой ночами не сплю, это как?
– А-а-а… да-да-да… как же… ночами. Так за это вам орден дадут. Орденок. Представят. Обязательно. Ты меня сбагрить хочешь. Думал же, хоть бы эта автономка поскорей закончилась?
– Думал.
– Молодец. Хоть сейчас не соврал. Я тут один, Женя. Совсем один. В этой железной штуке. Не с кем поговорить. Я даже рассказать ничего не могу. Все слова подбираю, чтоб тебя не спугнуть. Чтоб ты, Женя, от меня не сбежал. Боюсь я, что ты сбежишь. Бросишь меня. Таблетки в меня загрузишь – и все. А на пирсе сдашь меня, как старого, ненужного кота. На усыпление. Сивиллой быть очень страшно, Женя.
Очень. Никому не пожелаю. А этим, верхним, высшим то есть, мой мозг нужен. Мой ум. Мои впечатления. Они ими питаются. Обжаривают в сухарях. Перчиком только сдабривают. Вкус чтоб, значит, лучше был. А если что-то идет не так, то они подправляют. С помощью таких, как я. Забор ставят. Чтоб бык рогами ударился. Я для них забор. Это они мной других в нужную сторону направляют. Вот такая коррекция. Вот только плохой из меня забор. Совсем никуда. Ничего не могу. Не получается. Даже тебя не убедил. И запрут меня в сумасшедший дом. Друг Женя меня туда отправит. И мне там ежедневно будут личность мою поправлять. Менять будут мне личность. С цветной на серую. Чтоб, значит, я как все был. И чтоб – ни-ни! Не летал. Между мирами. И страхи все пройдут. И сознание свое по всей Вселенной не придется размазывать. Уснет сознание. Счастливым сном. Все должны быть одинаковыми, Женя. Тупыми и пресными. И чтоб никто не говорил. На древнемонгольском. Все должны английский учить. Вот это правильно. По учебнику. И чтоб никто не подумал о том, что учить-то ничего не надо. Человек все это давно уже знает. Все языки. Они у него в голове. В мозгу. Он просто не может их оттуда достать. Нельзя ему. Нельзя. Не разрешено. Команды не было. Поэтому у всех в голове опилки. И больше ничего. Время не настало. Дашь людям ум, а они глотку друг дружке станут рвать. Почему? Потому что они и так ее рвут, а уж с умом… с умом они это будут делать очень качественно. Ты, Жень, очень хороший человек. Ты ближнего своего не ешь. На завтрак. Это важно. Люди людьми должны быть. Сейчас проглочу твою таблетку. Извини, разболтался.
Дима, положил в рот таблетку, запил ее водой, вытянулся на кушетке и закрыл глаза.
Через минуту он уже спал.
– Товарищ командир! – Женя постучал в каюту к командиру.
– Да!
Увидев Женю, командир уставился на него:
– Ну, что опять?
– Ничего особенного.
– Тогда зачем вы пришли? Что-то есть? Необычное?
– Мне кажется, что там есть рациональное зерно.
– Мы договорились, что нам не кажется.
– Извините, товарищ командир.
– Ничего. Так что там нового?
– Даже если это шизофрения, товарищ командир, я бы прислушался к его видениям.
– Доктор! А нельзя ли с помощью снотворного, как мы с вами и договаривались, сделать так, чтоб я спокойно дотянул безо всех этих проблем до самого берега?
– Можно, товарищ командир.
– Так чего ж вы его не накачаете снотворным?