- Счастлива познакомиться с вами, любезный сэр. Достопочтенная Эммелин Хартфорд к вашим услугам, - и, рассмеявшись сама над собой, побежала вдоль по бортику, балансируя руками и репетируя новое приветствие сквозь взрывы хохота.
Ханна задумчиво следила за ней.
- А у тебя есть сестры, Грейс?
- Нет, мисс. Ни сестер, ни братьев.
- Правда? - изумилась она, будто не могла себе представить, как это - быть единственным ребенком.
- Да, мисс. Я да мама - вот и вся семья.
Ханна глядела на меня, щурясь от солнца.
- Твоя мама тоже тут работала.
Это было скорее утверждение, чем вопрос.
- Да, мисс. До моего рождения, мисс.
- Ты очень на нее похожа. Внешне, я имею в виду.
Я опешила. Ханна почуяла мое недоумение и поспешно объяснила:
- Я видела ее на фотографии. В альбоме, у бабушки. Один из ежегодных снимков конца прошлого века. Ты не думай, я не высматривала ее специально. Я хотела найти фото моей собственной матери, а наткнулась на твою. Вы невероятно похожи. То же милое лицо, добрые глаза.
Я никогда не видела фотографий матери - тем более в молодости - а описание Ханны так не подходило маме, которую я знала, что мне немедленно захотелось увидеть снимок своими глазами. Я знала, где леди Эшбери хранит семейный альбом - в левом ящике письменного стола. С тех пор, как Нэнси пошла работать на станцию, мне часто приходилось убираться в гостиной в одиночку. Если я буду уверена, что туда в ближайшее время никто не войдет, я смогу быстренько заглянуть в альбом. Только сперва наберусь смелости…
- А почему она не вернулась в Ривертон? - спросила Ханна. - После того, как ты родилась?
- Это невозможно, мисс. С ребенком…
- Я уверена: у бабушки работали семьи. - Ханна улыбнулась. - Только представь: мы могли бы познакомиться еще в раннем детстве. - Она поглядела в воду и нахмурилась. - А может быть, ей здесь не нравилось, и она просто не пожелала возвращаться?
- Не знаю, мисс, - я внезапно расхотела обсуждать маму с Ханной. - Она об этом почти не рассказывает.
- А где теперь работает твоя мама?
- Дома, мисс. Она швея.
- То есть, сама себе хозяйка?
- Да, мисс, - согласилась я, хотя сама никогда не думала о маме в таких выражениях.
- Наверное, в этом есть свои преимущества, - кивнула Ханна.
Я посмотрела на нее, подозревая, что это шутка. Однако лицо у нее было серьезным и задумчивым.
- Не знаю, мисс, - неуверенно сказала я. - У меня сегодня выходной… Я могу спросить у мамы, если вы хотите…
У Ханны затуманились глаза, словно ее мысли улетели куда-то далеко-далеко. Она быстро взглянула на меня, стряхивая задумчивость.
- Да нет, это неважно. - Ханна провела пальцем по краю торчавшего из-за пояса письма. - Слышно что-нибудь от Альфреда?
- Да, мисс, - ответила я, радуясь, что мы сменили тему. Разговор об Альфреде казался мне более безопасным. Альфред был частью этого мира. - Он прислал письмо на прошлой неделе. В сентябре приедет в отпуск. То есть, мы надеемся, что приедет.
- Сентябрь уже скоро. Наверное, будет приятно его увидеть.
- Да, мисс. Конечно.
Ханна понимающе улыбнулась. Я покраснела.
- Я имею в виду, мисс, что мы - все слуги - будем ему рады.
- Ну, конечно, Грейс. Альфред - славный парень.
Щеки у меня горели. Ханна догадалась правильно.
Хотя Альфред продолжал писать всем вместе, его письма казались адресованными мне одной. И содержание их изменилось. Рассказы о битвах сменились мечтами о доме и будущем. Альфред писал, что думает обо мне, скучает… Я моргнула и опомнилась.
- А мастер Дэвид, мисс? Он приедет?
- Думает, что в декабре. - Ханна пробежала пальцами по медальону на шее, глянула на Эммелин и понизила голос. - Знаешь, я почти уверена, что больше он домой не вернется.
- Мисс…
- Теперь он оторвался от нас, посмотрел мир… У него сейчас совсем другая жизнь, понимаешь? Настоящая жизнь. Война кончится, он останется в Лондоне, выучится и станет великим пианистом. Заживет, как в наших играх, - с путешествиями, приключениями… - Ханна посмотрела в сторону дома, и ее улыбка увяла. Она вздохнула - глубоко и безнадежно - и уронила плечи. - Иногда…
Слово повисло между нами: тяжелое, тусклое, безнадежное. Я подождала продолжения, его не последовало. Сама я тоже не придумала, что сказать, поэтому сделала то, что умела делать лучше всего. Молча налила в стакан Ханны остатки лимонада.
Она поглядела на меня, на стакан. И протянула его мне.
- На, Грейс. Выпей сама.
- Да что вы, мисс! Спасибо, мисс. Мне и так не жарко.
- Чепуха! У тебя щеки почти такие же красные, как у Эмми. Пей.
Я украдкой поглядела на Эммелин, которая с другого края бассейна пускала в воду розовые и желтые цветочки.
- Грейс, - с шутливой строгостью сказала Ханна. - Сегодня очень жарко. Я тебе просто приказываю.
Я вздохнула и взяла стакан. Он так заманчиво холодил руку. Я поднесла лимонад к губам. Всего один глоточек…
Восторженный клич заставил Ханну обернуться. Я тоже подняла глаза, щурясь от солнца. Оно уже начало скатываться к востоку, воздух дрожал от зноя.
Эммелин сидела на выступе скалы около фигуры Икара. Светлые волосы распустились и завились, за ухом торчал белый цветок. Мокрый край рубашки прилип к ногам.
В лучах пронзительного света она казалась частью скульптуры. Ожившей русалкой. Эммелин помахала нам. Нет, не нам - Ханне.
- Иди сюда! Отсюда видно все до самого озера!
- Да я видела! - крикнула в ответ Ханна. - Это же я тебе показала, помнишь?
В небе над нами раздался гул. Аэроплан. Я не знала, какого типа, вот Альфред бы сказал.
Ханна проводила аэроплан глазами и не опускала головы, пока он не превратился в едва видимую точку, окруженную солнечным сиянием. Потом резко встала и шагнула к садовому стулу, на котором лежала одежда. Я поставила стакан и поспешила ей на помощь.
- Ты что делаешь? - спросила Эммелин.
- Одеваюсь.
- Зачем?
- Мне надо домой, - Ханна выпрямилась, я одернула на ней платье. - Доделать французский для мисс Принс.
- С чего это вдруг? - подозрительно осведомилась Эммелин. - Сейчас же каникулы.
- Я попросила дополнительное задание.
- Врешь.
- Нет.
- Тогда я пойду с тобой, - не двигаясь с места, пригрозила Эммелин.
- Прекрасно, - холодно согласилась Ханна. - А когда тебе станет скучно, лорд Гиффорд с удовольствием составит тебе компанию. - Она села на стул и начала зашнуровывать ботинки.
- Да ладно тебе, - надулась Эммелин. - Ну скажи, куда ты идешь? Знаешь ведь, я умею хранить секреты.
- Какая радость! А то все бы узнали, что я тайком учу французские глаголы!
Эммелин посидела немного, разглядывая сестру и барабаня ногами по каменному крылу. Склонила голову на плечо.
- Клянешься, что правда идешь учиться?
- Клянусь, - ответила Ханна. - Я иду домой, чтобы позаниматься переводами с французского. - Она украдкой взглянула на меня, и я поняла, что Ханна сказала полуправду. Она действительно собиралась домой заниматься, но не переводами, а стенографией. Я опустила глаза, неожиданно польщенная ее тайным доверием.
Эммелин покачала головой, прищурилась и попыталась ухватиться за последнюю соломинку.
- Ты знаешь, что вранье - это смертный грех?
- Да, о моя набожная сестрица, - расхохоталась Ханна.
- Ну и пожалуйста, - скрестив руки на груди, заявила Эммелин. - Секретничай, сколько влезет. Мне все равно.
- Вот и славно. Народ ликует. - Ханна улыбнулась мне, я ответила тем же. - Спасибо за лимонад, Грейс. - Она открыла калитку и исчезла на Долгой аллее.
- Я все равно тебя выслежу! - крикнула ей вслед Эммелин. - Вот увидишь!
Не дождавшись ответа, она гневно фыркнула. Повернувшись, я заметила, что белый цветок, что был у нее в волосах, летит на камень. Эммелин злобно взглянула на меня,
- Дай сюда лимонад! У меня в горле пересохло!
* * *
В тот выходной я забежала к маме совсем ненадолго и вряд ли запомнила бы сам день, если бы не одно событие.
Обычно мы садились на кухне, у окна, где было больше света для шитья и где мы проводили много времени вместе, пока я не пошла работать в Ривертон. В тот день, однако, мама встретила меня у дверей и провела в крохотную гостиную сразу за кухней. Я заподозрила, что она ждет кого-то еще, потому что мы заходили в гостиную только во время визитов важных лиц, вроде доктора Артура или священника.
Я сразу заметила, что мама постаралась прибраться там как можно лучше. На прикроватном столике стояла ее любимая ваза, подарок бабушки, - белая, с тюльпанами - в ней гордо торчал букет подвядших маргариток. А подушка, которую она обычно подкладывала под спину во время шитья, теперь, хорошенько взбитая, лежала на диване и старательно делала вид, что всю жизнь служила только для украшения.
Комната блистала идеальной чистотой - после стольких лет работы горничной мама отлично знала, что такое уборка, - но была гораздо меньше и беднее, чем мне помнилось. Желтые стены, такие яркие когда-то, выцвели и словно бы покосились, так, что только старый вытертый диван да стулья удерживали их от падения. Картины с видами моря, вдохновлявшие мое детское воображение, потеряли очарование и казались старыми и безвкусными.
Мама принесла чай и села напротив. Я глядела, как она наливает его в чашки. Две. Значит, больше никого не будет. Уборка, цветы, подушка - все это для меня.
Я взяла предложенную чашку и заметила на краю маленькую щербинку. Мистер Гамильтон такого бы не потерпел. В Ривертоне не было места битой посуде, даже для слуг.
Мама обхватила чашку двумя руками, и я увидела, как искривились ее пальцы. С такими руками много не нашьешь. Я гадала, давно ли это с ней и как же она теперь зарабатывает на жизнь. Каждую неделю я отдавала ей часть жалованья, но этого явно было недостаточно. Попытавшись осторожно расспросить ее, я услышала:
- Не беспокойся. Мне вполне хватает.
- Почему ты ничего не говорила? Я могла бы отдавать тебе больше. Мне все равно не на что тратить.
На усталом лице мамы отразилось сомнение. Она явно колебалась, но потом решительно вздохнула:
- Нет, Грейс. Ты и так делаешь для меня все возможное. Незачем тебе расплачиваться за мои грехи. Не твоя это забота.
- А чья же еще?
- Ты, главное, не повторяй моих ошибок.
Я собралась с духом и осторожно спросила:
- Каких ошибок, мам?
Она сжала губы и отвернулась, я молча ждала, сердце колотилось, как бешеное. Неужели мама, наконец-то, откроет мне тот секрет, что стоял между нами, сколько я себя помнила…
- Всяких, - сказала она в конце концов, снова поворачиваясь ко мне. И тут же сменила тему. Стала расспрашивать о доме, о семействе - все как обычно.
А чего я, собственно, ожидала? Что мама вот так вот вдруг изменит своим привычкам? Потока тяжких откровений, которые объяснят мамину желчность и раздражительность, так долго мешавшие нам стать ближе друг к другу?
Наверное, именно этого. Что ж, я была молода, и это единственное, что может меня извинить.
Однако я рассказываю быль, а не сказку, поэтому ты не удивишься, узнав, что ничего такого не произошло. Я лишь проглотила горький комок разочарования и рассказала ей про погибших, не в силах побороть чувство собственной исключительности от причастности к жизни хозяев. Сначала майор - мрачный мистер Гамильтон держит в руках телеграмму с черной каемкой, пальцы Джемаймы дрожат так, что она не может вскрыть ее, а потом - всего лишь через день, - лорд Эшбери.
Мама отставила чашку и медленно покачала головой - жест, подчеркнувший ее длинную, тонкую шею.
- Это я уже слышала. Только не знала, верить или нет. У нас в деревне любят посплетничать.
Я кивнула.
- Так отчего же умер лорд Эшбери?
- Мистер Гамильтон говорит, что это был удар. Да и жара виновата.
Мама размеренно кивала, втянув щеки.
- А что говорит миссис Таунсенд?
- Что это ни то, ни другое. Говорит, что он просто-напросто умер от горя. - Я невольно понизила голос, подражая благоговейному тону кухарки. - Что смерть майора разбила сердце его светлости. Пуля, попавшая в грудь сына, унесла с собой все мечты и надежды его отца.
Мама невесело улыбнулась, продолжая медленно покачивать головой и не отводя глаз от морского пейзажа на стене.
- Бедный, бедный Фредерик, - пробормотала она.
Я страшно удивилась и поначалу решила даже, что не расслышала. Или мама ошиблась, назвав не то имя, потому что фраза ее не имела смысла. Бедный лорд Эшбери. Бедная леди Вайолет. И Джемайма бедная. Но Фредерик?
- За него не волнуйся, - сказала я. - Он может унаследовать дом.
- Не в деньгах счастье, моя девочка.
Я терпеть не могла, когда мама начинала говорить о счастье. Поговорка в ее устах приобретала какой-то издевательский оттенок. Кто угодно мог давать такие советы, только не мама, с ее тоскливыми глазами и пустым домом. Мне будто делали замечание за проступок, "которого я не совершала.
- Ты это лучше Фэнни скажи, - грубовато посоветовала я.
Мама нахмурилась, и я вспомнила, что это имя ей незнакомо.
- А! Я и забыла, что ты ее не знаешь! - почему-то обрадованно сказала я. - Это воспитанница леди Клементины. Она рвется замуж за мистера Фредерика.
Мама недоверчиво поглядела на меня:
- Замуж? За Фредерика?
- Фэнни уже который год его обхаживает, - кивнула я.
- Выходит, он ей предложения не делал?
- Нет. Но это лишь вопрос времени.
- Кто тебе сказал? Миссис Таунсенд?
- Нет, - покачала я головой. - Нэнси.
Мама заметно расслабилась и даже смогла улыбнуться.
- Сама не знает, что она говорит, твоя Нэнси. Фредерик никогда не женится. После смерти Пенелопы…
- Нэнси всегда все знает.
Мама скрестила руки на груди.
- А сейчас ошибается.
Ее уверенность раззадорила меня - будто я не в курсе, что происходит в Ривертоне!
- А миссис Таунсенд с ней согласна, - заспорила я. - Говорит, что леди Вайолет одобряет этот союз, и хотя на вид мистер Фредерик не очень-то слушает мать, на деле он никогда не мог пойти против нее.
- Да, - согласилась мама, улыбка ее увяла. - Да, не мог. - Она отвернулась и засмотрелась в открытое окно. На каменную стену соседнего дома. - Хотя мне всегда казалось, что он не женится вновь.
Теперь голос ее звучал неуверенно, и мне стало стыдно за свое желание поставить ее на место. Маме, наверное, нравилась эта Пенелопа, мать Ханны и Эммелин. Точно, нравилась. Иначе чем объяснить ее упрямое желание, чтобы мистер Фредерик никогда не женился вновь? И уныние, когда я попыталась доказать, что свадьба неизбежна. Я накрыла ее руки своими.
- Ты права, мама. Может, я и зря болтаю, пока еще толком ничего не известно.
Мама не ответила. Я прижалась к ней.
- Тем более, что мистера Фредерика никак не обвинить в нежных чувствах к Фэнни. Он даже на свой кнут смотрит с большим удовольствием.
Я пыталась подлизаться к маме и обрадовалась, когда она повернулась и посмотрела на меня. И удивилась: в лучах полуденного солнца мамины щеки порозовели, глаза позеленели, и она стала почти хорошенькой. Я никогда раньше так о ней не думала. Аккуратная, да, подтянутая, но хорошенькая?
Я вспомнила слова Ханны, ее рассказ о фотографии и еще больше захотела увидеть снимок своими глазами. Понять, какой была та мама - симпатичная, добрая девочка - которую так тепло описывала Ханна и с такой любовью вспоминала миссис Таунсенд.
- Фредерик всегда любил ездить верхом, - сказала она, ставя чашку на подоконник. А потом поразила меня - взяла мою руку в свои и погладила твердые мозоли на ладони.
- Расскажи мне о своих новых обязанностях. Судя по мозолям, нелегко тебе приходится.
- Да нет, все не так уж плохо, - тронутая непривычной заботливостью ответила я. - Конечно, стирку и уборку я не очень люблю, а вот другие дела мне по душе.
- Какие же? - Мама наклонила голову.
- Нэнси так занята на станции, что я все чаще работаю наверху.
- И тебе нравится? - тихо спросила мама. - Наверху, в большом красивом доме?
Я кивнула.
- А что именно тебе нравится?
Ходить по прекрасным комнатам, украшенным хрупким фарфором, картинами и гобеленами. Слушать, как Ханна и Эммелин мечтают и шутят, поддразнивая друг друга. Я вспомнила внезапную мягкость мамы и внезапно поняла, как ей угодить.
- Там я чувствую себя счастливой, - объяснила я. - И надеюсь когда-нибудь стать не просто горничной, а настоящей камеристкой.
Мама нахмурилась.
- Что ж, камеристка - совсем не плохая работа для девушки, - каким-то странным голосом согласилась она. - Но счастье… Счастье у каждого свое. В чужом саду не сорвешь…