Комната, в которой они расположились, была почти пустой и потому казалась особенно светлой. Посередине друг напротив друга стояли два деревянных стула с подлокотниками, один из них занял Антон Ильич. На полу между стульями лежал коврик. На стене висело изображение Будды, в углу стоял столик, накрытый тканью, на нем были выставлены кристаллы различных форм, цветов и размеров – прямоугольные, шарообразные, гладкие и остроконечные, необработанные. Некоторое время Линда стояла перед столиком и выбирала кристаллы. Затем взяла два, напоминавших по форме толстые граненые карандаши из горного хрусталя, и дала Антону Ильичу, по одному в каждую руку. Она попросила его закрыть глаза, сделать три глубоких вдоха и выдоха и подумать о чем-нибудь приятном, чтобы настроиться на положительный лад. Взяв в руку нечто наподобие кисточки в виде связки длинных мягких перьев, она провела ею по его плечам и спине, как будто снимая с него пыль. После этого забрала у него кристаллы, взяла в руки другой, довольно крупный непрозрачный шар, и устроилась на своем стуле.
Мягко потирая шар, Линда то смотрела на него, то закрывала глаза, тихо приговаривая что-то, чего Антон Ильич разобрать не мог. Он с любопытством смотрел на нее. Маленькая и гибкая, она сидела, забравшись на сиденье с ногами, как птичка на ветке, так, что стул казался слишком большим для нее, и половина его спинки возвышалась над ее головой. Не открывая глаз, она произнесла:
– У тебя есть друг. Очень хороший друг. Человек, который очень любит тебя.
– Да, есть, – кивнул головой Антон Ильич, имея в виду Геннадия Петровича.
– Он переживает о тебе сейчас. Эта ваша дружба идет из прошлой жизни. Ты помог ему когда-то, и теперь он помогает тебе.
Антон Ильич, удивленный, молчал. Линда, не глядя на него, продолжала:
– Он тебе больше чем друг. Он тебе как брат. И будет рядом с тобой еще долго.
Она пробормотала что-то прерывисто, не по-английски, нахмурилась и произнесла:
– Есть кто-то, кто забирает твою энергию. Пользуется ею. Человек, который в твоей жизни появился не так давно. Будь внимательнее с этим человеком.
Кто бы это мог быть, подумал Антон Ильич. И что это может означать – забирает мою энергию?
На лице Линды тем временем уже засияла улыбка:
– У тебя тонкая натура. Ты очень аристократическая сущность. Да-да. Твоя душа требует гармонии. И если что-то дисгармонично рядом с тобой, тебе плохо. Людям кажется, что ты мягкий, слабый. Они думают, что тобой легко управлять. Но это не так. Ты не слабый. Ты сильный. Ты сильный сердцем. Редко встретишь такое сердце. Тебе не надо бояться этих людей. И не надо подстраиваться под них. Тебе надо быть самим собой. Твое сердце ведет тебя и уберегает от многих неприятностей, даже когда ты сам этого не понимаешь. Но почему… Почему я вижу тебя в одиночестве? Вокруг тебя люди, но ты один… хм…
Линда помолчала немного, словно вглядываясь куда-то мимо Антона Ильича. Он замер в ожидании. Что она там разглядела? Он почему-то забеспокоился. Скорей бы она уже сказала что-нибудь. Но Линда сосредоточенно смотрела вдаль, глаза ее застыли неподвижно, затем заморгали часто-часто, она снова забормотала что-то неясное, будто разговаривая с кем-то, кого Антон Ильич не видел. Ему показалось, прошло много времени, прежде чем она продолжила и заговорила по-английски, обращаясь к нему:
– У тебя конфликт между двумя женщинами.
Так вот в чем дело! Ну конечно, Сашенька и Лиза, воскликнул внутренне Антон Ильич.
– Подожди, подожди. Нет, это не те, о ком ты подумал. Это не они.
Не они? Тогда кто? Кто же эти женщины?
– Ты разрываешься между ними.
Антон Ильич ничего не мог понять. Линда между тем уверенно сказала:
– Одна из них – твоя мама.
Мама? Такое ему и в голову не могло прийти.
– Ты очень любишь свою маму – с улыбкой сказала она. – Да-да, – подтвердила она свою мысль, будто получив какие-то доказательства. – Но когда ты строишь свою жизнь, свою семью, тебе кажется, будто ты предаешь свою маму. Будто делаешь ей больно. И поэтому отказываешься от своей семьи. От своей любви.
Антон Ильич не знал, что и думать. Подобные мысли никогда не приходили ему в голову, и если бы он услышал это от кого-нибудь другого, вряд ли воспринял бы всерьез. Но Линде он почему-то верил. Однако что же теперь с этим делать? И снова, будто читая его мысли, Линда ответила:
– Тебе кажется, что ты предаешь маму. В действительности ты предаешь не ее, ты предаешь свое сердце. Не бойся отпустить маму и идти вперед, к своей женщине, к своей любви. Тогда конфликт исчезнет.
Ах, да! Конфликт, припомнил Антон Ильич. И кто же другая женщина в этом конфликте? У него не было никаких предположений на этот счет. Линда молчала. Антон Ильич сгорал от нетерпения. Наконец, она сказала:
– Другая – это та, которой ты еще не знаешь. Из-за этого конфликта ты не идешь к ней. Не идешь к той, которая тебя любит. Она давно тебя ждет. Тебе нужно идти, делать шаги. Понимаешь?
Тут она впервые посмотрела на него и, заметив смятение на его лице, стала объяснять:
– Тебе нужно представлять, как идешь к своей любви. Закрой глаза. Теперь представь, что ты идешь к той единственной, которая тебя ждет. Женщина, которая предназначена тебе, тебе одному. Та, которой нужен ты один. Ты, и никто другой. Что ты чувствуешь?
Антону Ильичу показалось, что он и представить-то толком ничего не успел, как в животе у него заныло. Где-то в области желудка возникла неприятная волна тупой боли, подступила тошнота. Все произошло так быстро, что не успел он понять, что с ним происходит, как новая волна захватила его целиком, и он согнулся от боли. Его прошиб пот, лоб покрылся испариной. Одновременно ему вдруг стало холодно, и его начал бить озноб. Голова закружилась, обеими руками он держался за подлокотники, но руки ничего не ощущали, и ему показалось, он сейчас упадет.
Линда уже стояла перед ним, вытянув руки ладонями к его животу.
– Теперь дыши, – сказала она. – Дыши глубоко. Давай, давай, дыши вместе со мной. Вдыхаем и выдыхаем. Вдыхаем и выдыхаем.
Антон Ильич не понимал, как надо дышать. В голове его мелькнула мысль о том, долго ли вообще он сможет еще дышать. Но Линда казалась совершенно спокойной и твердо повторяла ему:
– Вдыхаем и выдыхаем. Медленнее, медленнее. Спокойнее. Хорошо. Молодец. Вот так. Отлично. Теперь дыши через место, которое болит. Дыши животом. Дыши через свой желудок. Через свою третью чакру.
Он дышал, как мог. Бог знает, где она, эта третья чакра и что творится с его животом, но боль отпустила. В глазах прояснилось. Кажется, стало чуть легче. И вдруг Антон Ильич отчетливо почувствовал, как будто даже увидел собственными глазами, как от него что-то отделилось, вышло из его живота и ушло прочь. В тот же миг он почувствовал себя лучше. Он сделал глубокий вдох, шумно и с облегчением выдохнул, выпрямился на стуле и расправил плечи. Сам он стал больше, словно вырос. А живот куда-то исчез. Антон Ильич мог бы поклясться, что у него на глазах живот уменьшился, и он впервые за многие годы почувствовал себя подтянутым и легким.
– Молодец. Отличная работа! Я всегда считала, что русские обладают великой силой.
Она помогла ему подняться, подвела к кушетке, которую Антон Ильич разглядел лишь сейчас, уложила на спину, дав под голову плоскую подушку, накрыла тонкой простынкой, бережно укутав его ноги и руки, и велела ему лежать.
– Тебе надо отдохнуть. Я оставлю тебя. Полежи минут десять-пятнадцать.
Антон Ильич лежал. По телу разливалось приятное тепло, на душе была необыкновенная легкость. Он не знал, что с ним только произошло, да и думать об этом ему не хотелось. Душа его пела, и он сам удивлялся этому своему новому чувству Все, что он видел вокруг себя, отзывалось на сердце приятным трепетом, и все, о чем бы он сейчас ни подумал, казалось пленительным и сулящим радость. Из приоткрытого окна до него доносилось ласковое дуновение ветра. Он смотрел на ветви цветущего дерева и на голубое небо, просвечивающее сквозь них, и чувствовал себя совершенно счастливым. К окну подлетела крошечная птичка, уселась на подоконник, глянула на Антона Ильича и звонко прочирикала. Затем наклонила головку, присмотрелась и чирикнула снова, коротко и звучно. Антон Ильич улыбнулся от умиления. Как же все-таки прекрасен этот мир! Это крошечное существо, разговаривающее с ним на своем языке, этот ласковый ветерок, эти цветы, это небо… Боже мой, подумал Антон Ильич, до чего же хорошо жить!
Так он лежал еще долго, с улыбкой на лице, глядя в небо и размышляя о своей жизни, пока в комнату осторожно не заглянула Линда.
– Как самочувствие?
– Отличное!
Антон Ильич не преувеличивал. Она посмотрела на него своими улыбающимися голубыми глазами и сказала:
– Да, я вижу.
Антон Ильич был уверен, что лежал здесь не менее часа, а то и больше. Глянув на часы, он глазам своим не верил: прошло всего десять минут!
– Этого не может быть!
Линда только улыбнулась в ответ на его изумленный возглас. Вот уже в который раз за этот день Антон Ильич замирал от удивления: сегодня с ним происходили поистине невообразимые вещи.
Пока он поднимался с кушетки и шагал вниз по лестнице вместе с Линдой, она, не переставая, спрашивала его, как он себя чувствует, не кружится ли у него голова. Антон Ильич не понимал, отчего она так беспокоится. Чувствовал он себя настолько хорошо, что ему хотелось не идти, а бежать, скакать вприпрыжку и пританцовывать! Легко спрыгнув с последней ступеньки, Антон Ильич подумал, а почему бы и нет? Сегодня же пойду поиграю в футбол с ребятами на пляже, решил он.
– Три-четыре дня не пить никакого алкоголя, – строго сказала Линда, – даже пива. И дышать, как я тебя научила каждый раз, когда почувствуешь дискомфорт, как только придет злость, агрессия или раздражение. Понятно?
– Понятно, – кивнул Антон Ильич. – А дышать так можно каждый день?
– Конечно!
На вопрос Антона Ильича, сколько он должен заплатить, Линда ответила, что он может оставить столько денег, сколько считает нужным. Антон Ильич, хорошо осведомленный о стоимости подобных услуг в Москве, умножил сумму надвое и с благодарностью отдал.
Линда проводила его до калитки. Они тепло обнялись, как будто были старинными друзьями. Внимательно посмотрев в его глаза, она спросила:
– Хочешь что-то еще у меня спросить?
Антон Ильич кивнул. Какой-то вопрос действительно крутился у него в голове все это время, и, к счастью, наконец все-таки вспомнился:
– Что значат слова, что кто-то пользуется моей энергией? Как это может быть?
Линда смотрела на него с улыбкой, и он вдруг сам догадался:
– Кто-то у меня что-то забирает?
Она улыбнулась и сказала просто:
– Money.
Отпуск подходил к концу и Антон Ильич об этом не жалел. За две недели, проведенные на Бали, он вдоволь насытился жизнью на острове и теперь с радостью собирался домой. Единственное, чего он так и не смог полюбить здесь, это тропический климат с его изнуряющей жарой и постоянной влажностью, от которой у Антона Ильича тянуло в ногах. Ни днем, ни ночью температура здесь не менялась. Дожди шли неровно и, вдруг нахлынув, топили под собой все вокруг. А если дождей и не было, суше от этого не становилось. Постель казалась Антону Ильичу влажной, выстиранные вещи подолгу не высыхали, а одежда вся была мятой – стоило повесить рубашку не на вешалку, а на крючок в ванной или перекинуть через спинку стула и оставить так всего на несколько минут, как она оказывалась прорезанной глубокими складками. Одежда, что лежала на полках или в чемодане, приобретала вид еще более неаккуратный, скомканный, будто только что из стиральной машины. Все это огорчало Антона Ильича, педанта во всем, что касалось одежды и внешнего вида.
Зато местная кухня доставляла Антону Ильичу настоящее удовольствие. С неспешностью истинного гурмана он вкушал разнообразные яства, стремясь распробовать все оттенки вкуса того или иного блюда. Он не ленился выяснять у официантов названия соусов, специй и приправ, не страшась, пробовал новое с тем, чтобы составить свое мнение и найти свой рецепт. К концу отпуска он неплохо разбирался в меню и знал, как готовится и подается одно и то же блюдо на балийский, индонезийский и китайский манер.
Особую любознательность он проявлял к фруктам. И если поначалу из всего разнообразия фруктовой корзины Антон Ильич узнавал лишь желтые дольки ананаса, то со временем познакомился с множеством других плодов. К примеру полюбившийся ему сладкий фрукт размером с круглую сливу с плотной кожурой малинового цвета и нежной мякотью внутри, оказался мангостином. Грушевидный нежно-розовый плод, который Антон Ильич про себя называл розовой грушей, в действительности был яванским яблоком, названным по месту произрастания, острову Ява. Карамболой назывался фрукт зеленого цвета, состоящий из пяти продольных долек, больше похожий на цветок. Его неизменно использовали для украшения коктейлей и блюд, так как, нарезанный поперек, он превращался в ровные пятиконечные звезды. Были тут и пушистый рамбутан, желто-красный плод размером с картофелину, покрытый длинными волосинками, и твердый колючий плод с любопытным названием дуриан, и круглое светло-зеленое помело, которое Антон Ильич путал с таким же на вид плодом гуавы, и сочная зернистая маракуйя, и так называемый красный банан, меньше обычного, сладкий, с темно-розовой кожурой.
К чему Антон Ильич так и сумел привыкнуть, так это к обслуживанию в местных заведениях, а больше всего – к официантам. Хоть были балийцы улыбчивы и простодушны, Антона Ильича приводила в недоумение их непонятливость и нерасторопность. Взять, к примеру, ресторан, где он обычно обедал. Каждый раз он заказывал одно и то же блюдо, ассорти из морепродуктов и жареный рис, и каждый раз ему приходилось повторять, что соус к блюду он хочет кисло-сладкий, а не чесночный, как указано в меню, что подавать его следует отдельно, а в рис не добавлять зеленого лука. Что-то из этих трех простых условий обязательно нарушалось. Антон Ильич объяснял и так, и эдак, и ругался, и отказывался есть, требуя переделать, и просил по-хорошему, и оставлял чаевые, но успеха так и не добился.
Еще большее раздражение вызывали у него уличные зазывалы. Впервые услышав, как балиец обратился к нему по-русски: "привет! как дела? заходи! посмотри!", Антон Ильич оторопел от неожиданности, настолько не укладывался в его голове образ темнокожего человека в саронге и шлепанцах на босу ногу с родной русской речью. Как оказалось, присутствие русских туристов чувствовалось здесь во всем. Повсюду пестрели вывески на русском языке, кое-где по вечерам играла русская музыка, и балийцы, как умели, выговаривали русские слова. "Масас! Масас!" зазывали они на массаж, весьма распространенную здесь услугу. Массажные комнаты были здесь на каждом углу, кое-где людей усаживали в кресла прямо на улице, и щуплые балийки усердно массировали им стопы, тут и там на земле стояли аквариумы с рыбками, тоже предназначенные для массажа ног.
Но труднее всего Антону Ильичу было выносить их небрежное отношение и развязный тон. Навязчивость этих дикарей порой не знала границ. Они хватали иностранцев за руки и тянули в свой магазин или ресторан, а когда те отмахивались, подолгу брели за ними, уговаривая купить что-то или выклянчивая деньги. Антон Ильич, бесспорно, выделялся из толпы, был заметен издалека и потому чувствовал себя лакомым куском, который никто не хотел упустить. Стоило ему выйти за территорию отеля, как он притягивал к себе толпу зазывал, тянувших его в разные стороны и предлагавших свои услуги, начиная от экскурсии в какой-нибудь храм и заканчивая бусами из жемчуга.
Думая о прошедшем отпуске, Антон Ильич не мог не вспоминать о Лизе. Поначалу он был весьма осторожен и принимал меры безопасности, стараясь избежать любой возможности пересечься с ней. Это ему удалось, и вскоре история с Лизой стала забываться. Прошло еще некоторое время, и Антон Ильич и думать о ней забыл, как вдруг она возникла перед ним как гром среди ясного неба.
В один из дней Антон Ильич, заскучавший от однообразного отдыха, договорился о встрече с гидом. Ему отчаянно захотелось поехать куда-нибудь развеяться, и он решил выяснить, что можно посмотреть в округе. На встречу пришла молоденькая девушка. Антон Ильич предложил расположиться в баре отеля, заказал себе и ей по чашечке кофе и приготовился слушать. Из всего разнообразия экскурсий его заинтересовала одна, поездка в местечко с красивым названием Убуд, город художников и ремесленников. Насытившись природными красотами и экзотической едой, душа Антона Ильича просила культурных развлечений.
Девушка, вдохновленная решимостью Антона Ильича ехать, не откладывая, прямо на следующий день, говорила с энтузиазмом. Из ее рассказа Антон Ильич узнал, что Убуд считается культурным центром острова и располагает несколькими художественными галереями, в коллекциях которых находятся работы прославленных балийских живописцев, а также европейских мастеров, живших и творивших на острове в двадцатом веке. Она разложила перед Антоном Ильичом буклеты, и он с любопытством разглядывал красочные росписи по батику и лаконичные пейзажи, отображавшие природу и сцены повседневной жизни островитян. Само трехэтажное здание одного из художественных музеев, изображенного тут же, уже притягивало Антона Ильича своей необычной архитектурой и расположением – внушительных размеров здание утопало в зелени ухоженного тропического сада. Фотографии улиц города также пришлись по душе Антону Ильичу Было видно, что в городе повсюду продаются картины, антиквариат, расписные ткани, изделия из дерева и даже ювелирные украшения.
Они увлеченно беседовали, когда Антон Ильич краем глаза заметил, что в дверях стоит Лиза и сверлит его глазами. Он вздрогнул от этого недоброго взгляда. Сейчас подойдет и ударит, подумал Антон Ильич. Или закатит скандал на весь отель. Он окинул глазами помещение, другого выхода отсюда не было. Деваться было некуда. Что ж, будь что будет. С этой мыслью Антон Ильич прикрыл глаза и глубоко вдохнул, как научила его Линда. Выдохнув, вдохнул снова, стараясь дышать как можно медленнее. Девушка-гид с удивлением смотрела на Антона Ильича и происходящие с ним перемены. Тот сосредоточенно дышал, не обращая внимания ни на что вокруг. Девушка замолкла, подождала немного, затем наклонилась ближе, дотронулась до ладони Антона Ильича и, участливо вглядываясь в его лицо, спросила:
– Как вы себя чувствуете? Может, вам заказать воды? Вам наверно здесь душно?
Это подстегнуло Лизу, до этой минуты стоящую неподвижно. Рысью она скакнула вперед, встала перед ними и с издевкой произнесла:
– Что, опять болеешь? На чай напрашиваешься?
Повернувшись к гиду, она с чувством сказала:
– Девушка, не верьте ему! Он тот еще тип. Притворяется больным, а потом в постель к вам залезет! И ищи-свищи ветра в поле.
Она гневно глянула на Антона Ильича, замершего беззвучно, и отчеканила:
– Бабник!
Развернулась и гордо зашагала прочь.