С Катенькой он был знаком уже два месяца, с тех пор как он впервые пришел к ней постричься по рекомендации знакомых. Она сразу его очаровала. Совсем еще юная и одновременно женственная, мягкая, даже мудрая – в ее руках он просто таял. Она обращалась с ним так бережно, так аккуратно, как будто на всем белом свете не было ничего более важного, чем его голова. Никогда еще Антон Ильич не видел, чтобы парикмахер работал столь тщательно и скрупулезно. Она не жалела времени и, казалось, была готова бесконечно подравнивать ему волосинки, укладывая их ровно одна к другой, и мыть ему голову всякими, известными ей одной, благоухающими средствами. Ему нравилось, как она, сосредоточенная, с серьезным лицом, ходила вокруг него, жужжа машинкой, и, сама того не замечая, прислонялась то к его плечу, то к колену. А когда дело доходило до висков, она становилась прямо перед ним, наклонялась и, попеременно вглядываясь то в правую сторону, то в левую, сравнивала, вымеряла, подрезала, пока наконец не добивалась совершенства. Его самого в эти минуты она словно и не замечала, и он мог разглядеть ее глаза необыкновенного зеленого цвета, мягкие локоны волос, соскальзывающие с плеч… Он чувствовал запах ее тела, она была так близко, почти в его объятиях, и от этого у него начинало бешено колотиться сердце, и приятно кружилась голова. В тот день он выходил из парикмахерской, вернее, из салона красоты, где работала Катенька, помолодевшим, взволнованным и полным надежд. Не прошло и нескольких недель, как он очутился здесь снова и со словами "Катенька, поколдуйте над моей головой" вновь отдался в ее ласковые руки. Все эти дни она не выходила у него из головы, и потому, прощаясь, он пригласил ее на чашечку кофе. Катенька ответила отказом, сославшись на еще долгий рабочий день, однако обещала подумать на счет следующего раза, и что-то подсказывало Антону Ильичу, что она согласится. Так оно и вышло. На этот раз Антон Ильич был записан самым последним, столик в ресторане неподалеку был зарезервирован, и Катенька, милая зеленоглазка, не стала мучить его сомнениями, с самого начала их встречи ответив согласием поужинать сегодня с ним.
Была половина девятого. За окном в предпраздничной суете гудели машины, толкались люди, шел снег, разноцветные огни заливали улицу… Вечер обещал быть по-настоящему романтичным.
– Екатерина!
Резкий требовательный голос вырвал Антона Ильича из его мечтаний. Над ним возвышалась недовольное женское лицо с каким-то невообразимым сооружением на голове, которое Антон Ильич тут же мысленно окрестил вороньим гнездом. Среди блестящих шпилек, зажимов и пластинок из фольги или чего-то еще, во все стороны торчали мокрые от краски, бурые, взлохмаченные клочья волос, как перья петуха после драки.
– Двадцать пять минут уже! – каркнула обладательница гнезда.
– Сейчас, сейчас, будем смывать, – успокаивающе ответила Катенька.
Ворона, однако, не уходила. Оставаясь там, где стояла, она вперила взгляд в Антона Ильича, всем своим видом показывая, что тот занимал ее место.
Катенька торопливо выключила воду накрыла голову Антона Ильича полотенцем, помогла ему подняться и усадила в кресло перед зеркалом.
– Вы посидите немного, пока масочка впитается, – ласково попросила она, укутывая его голову и закрепляя полотенце. Антон Ильич послушно кивнул. Сегодня он был согласен на все.
Воронье гнездо уже расположилось в раковине, будто отдельно от хозяйки, и Катенька взялась за него, проворно разбирая конструкцию. Скрипучий голос звучал не переставая, громко, на весь зал, в ответ мягко журчал голосок Катеньки. Время от времени она бросала на Антона Ильича взгляды, будто прося прощения и обещая скоро вернуться. "И откуда только взялась эта старая карга?" – думал Антон Ильич. Он всегда побаивался таких дам и старался держаться от них подальше. Но на Катеньку не обижался. Она прекрасный мастер, он сам в этом убедился, и ничего удивительного, что люди к ней в очередь выстраиваются, тем более сейчас, в самый разгар предновогодних вечеринок. Он очень надеялся, что Катенька закончит возиться с этой вороной как можно скорее и снова останется с ним наедине.
Ворона тем временем плюхнулась в кресло рядом с Антоном Ильичом, не глядя в его сторону и делая вид, будто его вообще здесь не было, и не переставала давать указания Катеньке, словно та принадлежала ей одной. Антон Ильич поразился тому как Катенька словно и не замечала плохого настроения клиентки. Не останавливаясь ни на секунду, привычными движениями она колдовала над головой с феном и щеткой в руках, превращая груду перьев в прическу. Было видно, что она чувствует себя неловко перед Антоном Ильичом и изо всех сил старается поскорее закончить. Карга все не унималась.
– Слушай, а не темновато получилось? – недовольно проскрипела она, разглядывая себя в зеркале.
– Твой родной цвет, – спокойно отвечала Катенька, не отрываясь от дел.
– Да?
– Кончено.
– Я уже забыла свой родной цвет.
– А я помню.
– Тебе-то откуда помнить?
– Я тебя красила, когда ты еще не была седой.
– Что с туфлями решила? Будешь брать?
– Да нет, пожалуй.
– Как это нет? Катерина!
– Что?
– Ну почему ты никогда меня не слушаешь?
– Я тебя слушаю.
– Послушай, что я тебе говорю…
Антон Ильич едва не подпрыгнул от удивления. Они на ты? Так эта привередливая дама – не постоянная клиентка, которой Катенька не смеет отказать? Тогда кто же? Катенька с ее учтивостью никогда не стала бы тыкать клиентке, тем более вдвое старше нее… Бог мой! Так это, должно быть, ее родственница. Как он сразу не догадался! Рабочий день закончился, в салоне почти никого, только Катенька, еще одна девушка-мастер в другом конце зала, да уборщица иногда появляется подмести полы. Ну конечно! Кто-то говорил ему, что "своих" мастера берут вечером, после рабочей смены, когда администрации в салоне уже нет. На носу Новый год, понятное дело, все наряжаются и прихорашиваются, вот Катенька, добрая душа, и предложила свою помощь, это так на нее похоже… Однако, если это родственница, которой Катенька предложила помощь, откуда эта мания величия? Этот приказной тон? И это недовольное лицо? И ни капли благодарности. Подумать только! Так может, нет, не родственница. Если только… Боже мой!..
От этой мысли Антона Ильича прошиб пот. Медленно он повернул голову и замер, глазам своим не веря. Те же темные, с рыжеватым отливом волосы, только у Катеньки длинные, те же зеленые глаза, только у Катеньки добрые… Боже правый! Ну и дела!.. Лучше сразу уйти. Пока она не поняла, кто он и зачем он здесь. Или уже поняла? Ах вот оно что! Почуяла неладное! Теперь понятно, откуда такое презрение. Ну да бог с этим, надо бежать.
Антон Ильич схватился за ручки кресла и приподнялся было, чтобы встать, как вдруг увидел прямо перед собой свое отражение: на голове тюрбан, на носу очки, на плечах поверх одежды черная накидка. И все бы ничего, если б ни тюрбан. Если б ни масочка, черт бы ее побрал. И зачем он только согласился? Пошел на поводу у Катеньки, хотел сделать ей приятное. Неужели она думает, что ему нужны все эти масочки, кремчики и прочие бабьи штучки?.. Что же теперь делать? Как уйти в таком виде? Снимешь полотенце, а там неизвестно что… Антон Ильич невольно прикоснулся к голове, проверяя, все ли на месте, но понять ничего не смог.
Заметив, что Антон Ильич зашевелился, Катенька живо поинтересовалась:
– Антон Ильич, может, вам чаю принести?
– Нет, нет, благодарю вас, Катенька, – и тут же спохватился, поймав на себе негодующий взгляд. – То есть, Екатерина…
Под этим взглядом Антон Ильич съежился и опустил глаза. Сидеть так дальше было невыносимо. Он украдкой посмотрел на Катеньку словно ища помощи у нее, однако Катенька, теперь заметно взволнованная, с раскрасневшимся от жаркого воздуха лицом, из последних сил сохраняла невозмутимость и, очевидно, сама нуждалась в поддержке. "Бедняжка, – подумал Антон Ильич. – Какого сейчас ей? Она ведь не предполагала, что сегодня лицом к лицу столкнутся два дорогих ее сердцу человека… Вот так сюрприз! Представить нас друг другу она не может, боится, вероятно… Вот и старается, чтобы я не понял, что это ее мама, а та не догадалась, что я это я…"
И вдруг Антона Ильича осенило. А почему бы не воспользоваться моментом и не убить двух зайцев? Раз уж судьба сама идет в руки…
Антон Ильич воспрял духом. Он снова посмотрел на Катеньку и, поймав ее взгляд, ободряюще улыбнулся. Всем своим видом он говорил, мол, не бойся, я все понял, тебе не о чем переживать, теперь я возьмусь за это дело, можешь мне довериться. Катенька, казалось, не понимала, что он задумал, и лишь ровно улыбалась в ответ. Окончательно осмелев, Антон Ильич развернулся в кресле и стал откровенно разглядывать женщин, переводя взгляд с одной на другую. "Маменька" показалась ему не такой уж неприятной. "Для своего возраста она выглядит совсем не плохо", – подумал он. Его вольность не осталась незамеченной, и он был награжден презрительной ухмылкой.
– Как настроение перед праздниками? – он постарался показаться непринужденным.
Повисла пауза. Не дождавшись ответа, Антон Ильич пошел ва-банк:
– Новый год чувствуется уже? К празднику наверно готовитесь?
– Нет, сейчас с этой прической пойду в магазин за хлебом, – язвительно ответила "маменька".
– Вы угадали, Антон Ильич, – попыталась сгладить разговор Катенька. – Завтра у нас большое мероприятие, надо быть во всеоружии.
Антон Ильич задумался…
– У такой красивой женщины наверно много поклонников, – предпринял он новую попытку.
– А как же, вагонами грузим! – ответила "маменька".
Катенька улыбнулась. Антон Ильич смотрел на женщин непонимающе. Заметив его искреннюю растерянность, "маменька" громко вздохнула и добавила:
– Где их взять-то, настоящих мужиков? Это Катька вот еще надеется на принца. Мечтает. Поклонника себе завела.
– Катенька смутилась, но ничего не сказала. – Верит в любовь. Замуж хочет.
Эти слова воодушевили Антона Ильича. Его так и подмывало выкрикнуть: так это же я тот Принц! Это в меня влюблена Катенька! Это мне можно верить, это я надежен, как скала. Это я настоящий мужчина! Вот подходящий момент, чтобы все решить. "Давай, давай, решайся, не упусти момент", – подбодрил Антон Ильич сам себя, и вслух произнес:
– А давайте-ка я вас кофем угощу!
Обе женщины замерли и уставились на него, ушам своим не веря. Взгляд у "маменьки" потеплел, Катенька же, напротив, смотрела огромными, полными недоумения глазами. Было совершенно очевидно, что она не ожидала такого поворота. От Антона Ильича не укрылось ее удивление, и он, довольный произведенным эффектом, заговорщицки подмигнул ей, мол, как я, а? Не ожидала, что я так быстро маму уговорю?
– А что? – продолжал он вдохновленно, – у меня и столик уже заказан. Прекрасный ресторан, с музыкой. Посидим все вместе, вы, я, Катенька. Новый год все-таки, прекрасный повод посидеть всем вместе, по-домашнему в тесном кругу, так сказать, познакомимся поближе, поговорим…
Его прервал звук падающей расчески, которую выронила из рук Катерина.
– А что, по-моему отличная идея! – отозвалась "маменька". Она встала, осмотрела себя в зеркале, кокетливо поправила руками прическу и с довольной улыбкой повернулась к Катеньке:
– А ты что скажешь, а, Кать?
Антон Ильич сиял от счастья. Кажется, его план удался.
– Прекрасная идея, – процедила сквозь зубы Катенька.
– Ну тогда я жду вас. Давайте, заканчивайте тут побыстрее.
– Мы сейчас, мигом, – подхватил Антон Ильич.
Катенька глазами указала Антону Ильичу на раковину, стянула с его головы полотенце, наспех ополоснула волосы и пересадила его к зеркалу Не проронив ни слова, включила фен, и струя обжигающе горячего воздуха ударила Антона Ильича прямо по макушке.
– А стричься не будем? – робко полюбопытствовал он, стараясь перекричать гул работающего на полной мощности аппарата.
– В следующий раз, – отрезала Катенька. – Вы же торопитесь.
– Ах, ну да, конечно.
Уже через минуту все было закончено.
– С вас как обычно, – произнесла Катенька с каменным лицом.
Антон Ильич торопливо достал из кошелька купюры и положил их на столик. Катенька, не глядя на него, подала пальто. Он кое-как оделся, лихорадочно соображая, что происходит с Катенькой, почему она не рада и как ему теперь быть.
– Катенька, послушайте…
– Я провожу вас. – Она уже стояла у входной двери.
Антон Ильич нехотя поплелся за ней.
– Катенька…
– До свидания, Антон Ильич, – дрожащим голосом произнесла Катенька, и ему показалось, что она вот-вот разрыдается.
– А как же ужин? Мы же хотели посидеть по-семейному…
Катенька тем временем подталкивала Антона Ильича на улицу и уже закрывала за ним дверь.
– А как же мама? – в отчаянии крикнул он.
– Какая мама?
– Как же? А ужин втроем?
– Да ужинайте вы с кем хотите! Только оставьте меня в покое!
Дверь за ним захлопнулась.
Антон Ильич, ошарашенный, остался стоять на ступеньках. В голове гудело. Он стоял на ветру в расстегнутом пальто, без шапки, но не чувствовал холода. В голове стучала одна только мысль: так это не ее мама! Какой же он осел! Что он натворил! Надо как можно быстрее объясниться с Катенькой! Что она теперь думает о нем! Антон Ильич рванул на себя дверь, но она не поддалась. Как он мог так ошибиться! Как он мог принять эту старую злобную каргу за маму его нежной Катеньки! Он стал барабанить в дверь кулаками, но никто не отзывался.
Прохожие оглядывались на мужчину в распахнутом пальто, с растрепанными волосами, который, не обращая внимания на холод и падающей снег, стучал в дверь салона красоты и повторял одно и то же: Катенька, откройте, я все объясню!
– А вот и я! – вдруг кто-то взял его под руку.
Антон Ильич обернулся и от неожиданности едва не слетел со ступенек: перед ним, улыбаясь во весь рот, стояла "маменька". – Ну что, где там ваш кофе? Я готова!
Карнавал
Вечерело.
По гладкой синеве моря пошла серебристая рябь. Скамейки на пляже опустели. С заходом солнца город покидало тепло, напоминая о том, что стоял февраль. Застегнув пиджаки и обмотав шарфы вокруг шеи, горожане прогуливались вдоль моря. Туристы, коих здесь было немало, наслаждались теплом, удивительным для этого времени года. Только что прибывших англичан неизменно выделяла легкая, почти летняя одежда. Вырвавшись из промозглой слякоти к горячему южному солнцу, они тотчас надевали шорты, обувь на босу ногу, но вскоре понимали, что зимняя погода обманчива: вечерами здесь было прохладно.
На центральной набережной людей было особенно много. Отсюда открывался чудесный вид. В гавани огромными глыбами сияли паромы, белые яхты неподвижно держались на воде, судна поменьше качало на волнах. Верхушки гор обрамляли город плавной волнистой линией, придавая этому южному испанскому городку очарование классического морского курорта с золотистыми песками, синими волнами и зелеными холмами.
И хотя стоял февраль, город не выглядел ни холодным, ни опустевшим. Напротив, в нем царило оживление.
На улицах зажглись фонари, тут и там сооружали сцены и устанавливали микрофоны, лоточники прикатили свои тележки с жареным миндалем и сладкой ватой, к главной улице города ручейками стекались люди. Начинался карнавал.
В ресторане, расположенном на последнем этаже гостиницы, застолье шло полным ходом.
В главном зале сегодня обслуживали единственную компанию. По одну сторону стола сидели Алексей Евсеич со спутницей, Антон Ильич и переводчица, по другую расположились испанцы, трое мужчин и женщина. Настроение у всех было приподнятое. Ужин проходил шумно.
Тон веселью задавал Алексей Евсеич. Он был в центре внимания и находился, несомненно, в прекрасном расположении духа. Скинув пиджак и ослабив узел галстука, он с упоением рассказывал что-то, отчего тишина за столом сменялась взрывами хохота. Сам он весь сиял, довольный произведенным эффектом. Его спутница, яркая белокурая девушка, которую Алексей Евсеич то приобнимал за плечи, то поглаживал за руку в разговорах не участвовала. Вид у нее был отстраненный, как будто все это веселье ее не касалось и не производило на нее ни малейшего впечатления. На ухаживания Алексея Евсеича она не отвечала, но и не сопротивлялась им. Она сидела, ровно держа спину, с приборами в обеих руках и ела.
Мужчины, разгоряченные спиртным, шумели все жарче. Испанцы, по своему обыкновению, говорили громко, хохотали от души, размашисто жестикулировали руками над столом и перебивали друг друга, отчего переводчица, брюнетка лет сорока, едва успевала переводить.
До сих пор она почти не притронулась к еде, и тарелка перед ней была полна закусок, которые давно уже были опробованы остальными членами компании. Из-за черных глаз и черных, коротко подстриженных волос, ее можно было принять за испанку, однако ее выдавал взгляд. Глаза у нее оставались серьезными, даже когда она смеялась за компанию со всеми. Говорила она медленно, вдумчиво, тщательно выговаривая слова, и всякий раз желала непременно убедиться в том, что собеседник понял ее правильно. Была в ее манере какая-то учительская настойчивость, с какой она добивалась понимания от нерадивых учеников. Было видно, что разговоры на мужские темы ее не забавляли, а скабрезные мужские шуточки и вовсе выводили ее из равновесия. Несколько раз она оказывалась в тупике, не зная, как перевести ту или иную фразу, выражаясь приличным языком. Мужчины между тем отлично понимали все без слов и, не дожидаясь перевода, покатывались со смеху, так что ей не оставалось ничего, кроме как с презрением смотреть на эти грубые гогочущие существа и недовольно поджимать губы.
Женской солидарности за столом она тоже не находила. Молоденькая блондинка, сопровождавшая Алексея Евсеича, одним только своим присутствием демонстрировала нравственный упадок мужской половины человечества. Испанка также ее чувств не разделяла. Всем за столом было очевидно, что с коллегой по работе, сидящим за столом рядом с ней, ее связывают нежные чувства. Невысокий испанец с седеющими висками открыто за ней ухаживал, и она, в отличие от блондинки, отвечала своему кабальеро взаимностью – они вели себя как влюбленные и наслаждались обществом друг друга.
В разгар веселья в зал вошел крупный мужчина в черном костюме, охранник Алексея Евсеича, быстрым шагом направился прямиком к хозяину, нагнулся и что-то коротко сказал ему на ухо. Алексей Евсеич перестал смеяться и посмотрел на него округлившимися глазами. Тот кивнул головой, подтвердив сказанное. Алексей Евсеич обвел глазами стол, глянул на свою спутницу на Антона Ильича и резко произнес:
– Антон, Татьяна, поменяйтесь местами.
Ни Антон Ильич, ни блондинка не тронулись с места. Оба смотрели на Алексея Евсеича во все глаза, и тогда он приказал:
– Пересели. Бегом! Татьяна, ты с Антоном, поняла меня? Сиди и молчи.
Только они поменялись местами, как на пороге показалась женщина неопределенного возраста в высоких сапогах и полушубке. Она была приятна на лицо, стройна и хорошо одета. Ей можно было дать от сорока до пятидесяти лет. Уверенным взглядом она окинула присутствующих и направилась к столу.
В это время Татьяна решила вернуть себе свою тарелку, которая осталась стоять перед Антоном Ильичем, и потянулась за ней, но Алексей Евсеич, заметив это, цыкнул на нее:
– Куда! Ешь из этой.