– Молчи, Антон. Сиди и не высовывайся. Вот увидишь, все обойдется. А если что, скажешь, что на заводе он был, да за обедом выпил лишнего, вот и подзабыл. Я тебя поддержу. И не переживай ты так, велика ли беда – какой год уж приезжают, а проку от них не было и нет.
Слова эти Антона Ильича не слишком утешили, однако избавили от необходимости предпринимать что-либо самому.
Наконец настал день, когда Алексей Евсеич попросил его к себе в кабинет.
Как на виселицу побрел Антон Ильич, бледный, измученный, поддерживаемый одной лишь мыслью, что всё так или иначе закончится.
– Ну, скажи мне, Антон Ильич, что ты там с этим англичанином сделал? – сходу спросил Алексей Евсеич.
– Да ничего не делал… Алексей Евсеич… Он сам… Слабый он какой-то…
Алексей Евсеич засмеялся.
– Слабый – не слабый, а контракт нам пробил.
Антон Ильич поднял глаза на начальника.
– Да, вот, представь себе! Хвалит тебя что есть мочи, и завод, и материал наш, говорит, дураки были, что столько времени потеряли, давно работать уже могли бы.
Антон Ильич смотрел на Алексея Евсеича в оцепенении.
– Я и сам не сразу поверил, подумал, что-то здесь не так, да нет же, сегодня договор прислали на первые поставки, вот, полюбуйся, – он протянул Антону Ильичу бумаги, – да ты приложение-то почитай, цифры-то какие, а?
Цифр Антон Ильич не разглядел, вероятно, от волнения строчки сливались и набегали одна на другую, но начальнику поверил на слово.
– Ну ты молодец, Антон Ильич, ничего не скажешь, такую глыбу с места сдвинул! Не ожидал, признаюсь, уж и не надеялся! За мной дело не станет, отблагодарю, об этом не беспокойся…
Вечером того же дня, когда Антон Ильич был уже в дверях, собираясь домой после неожиданно приятного, но весьма утомительного дня, его окликнул Алексей Евсеич. Сердце у Антона Ильича по привычке сжалось и тут же гулко застучало.
– Послушай, Антон Ильич, что там за дурацкая история с вещами этого Мак’Кэнахью вышла?
Антон Ильич в недоумении пожал плечами.
– Они там целое письмо прислали: за сувениры, говорят, большое спасибо, а вещи очень просим вернуть – фотоаппарат, часы, галстук, портфель с документами… его что, обокрали там что ли?
– Ну что Вы, Алексей Евсеич, как можно-с…
– Разберись с этим сам, Антон Ильич, будь добр, ты с ним хорошо контакт наладил, пусть уж человек не останется на нас в обиде.
– О чем речь, Алексей Евсеич, завтра же все уладим.
В комнате для забытых вещей лучшей гостиницы города, где останавливались мистер Мак’Кэнахью и Антон Ильич, оказались двое часов, два фотоаппарата, несколько портфелей и папок с документами и большой выбор всякого рода мужских галстуков.
Антон Ильич распорядился выбрать из вещей те, что получше, и срочно передать ему в Москву. От себя лично он купил большую подарочную бутылку водки и с запиской "Другу Дональду на память о поездке в Россию от Энтони" отправил посылку в Англию на адрес Мак’Кэнахью.
Мужское достоинство
Поезд мерно стучал колесами, прокладывая дорогу сквозь ночные чащи, окутанные снегом. В вагоне давно уже стихло, лишь изредка в коридоре раздавались чьи-то приглушенные голоса да хлопанье дверей.
И мягкий стук колес, и это шебуршанье за дверями купе, и наступающая затем тишина ласкали ухо Антона Ильича, за давностью лет позабывшего очарование железнодорожных путешествий.
Пейзаж за окном искрился нетронутой белизной; свет фонарей, проплывавших мимо, озарял купе то желтыми, то бледно-фиолетовыми вспышками, и Антон Ильич ловил эти мгновения, чтобы вновь и вновь полюбоваться милыми чертами своей спутницы на соседней полке: она спала, закутавшись в одеяло и подперев голову прелестным кулачком с маленькими, блестящими ноготками. Глядя на ее чуть приоткрытый во сне ротик, на две четкие, плавные линии бровей, на рассыпавшиеся по подушке русые волосы, Антон Ильич, уже в который раз, чувствовал в себе готовность отдать полжизни, только бы эти сладостные минуты длились вечно…
Чем ближе к Северной столице, тем яснее вырисовывались в его воображении перспективы этой романтической поездки. Охваченный радостными предчувствиями, от счастья сам не свой, он почти не сомкнул глаз, лишь временами забываясь легким, поверхностным сном, прерываемым то скрежетом состава, то пронзительной мыслью.
Для завтрака Антон Ильич выбрал небезызвестное в Петербурге "Le Garson" и не ошибся. Расположенное на расстоянии недлинной прогулки от Московского вокзала, претенциозное, подражающее стилю парижских кафе времен импрессионистов, оно выгодно отличалось от похожих друг на друга городских забегаловок, тут и там поджидавших едва проснувшихся и дрожащих от холода гостей.
Несмотря на начало марта, ничто здесь не говорило о приходе весны: кругом лежал снег, и в воздухе было по-зимнему морозно. Однако в душе Антона Ильича цвела сирень, и пели соловьи. Взгляд его, устремленный к предмету обожания, светился нежностью и теплотой, и сам он источал ту степень довольства собой и всем, что его окружало, какую принято именовать совершенной гармонией между внутренним миром и внешним или, попросту говоря, счастьем.
Взошедшее солнце окрасило здания в серебристые и желтые тона, до сих пор пустынный Невский заблестел и оживился, утро было ясным и солнечным, под стать настроению Антона Ильича. День только начинался.
Впереди их ждал Эрмитаж, затем обед в "Моцарте" (столик у окна был забронирован еще неделю назад), в семь часов представление в Музыкальном театре (билеты на спектакль лежали у него в кармане), потом ужин, напоследок – чашечка кофе и блинчики, пропитанные апельсиновой цедрой, какие подают только здесь, в кофейне на Невском, после – дорога домой, а там… У Антона Ильича дух захватывало, и кровь бросалась в голову при этих мыслях.
Самое важное событие было еще впереди, и в преддверии него Антон Ильич наслаждался каждым мгновением сегодняшнего утра. Душа его желала лишь одного – чтобы этот день никогда не кончался.
Завтрак между тем завершился, настал час вкусить пищи духовной. Антон Ильич попросил счет, его возлюбленная, разрумянившаяся и сияющая, отправилась прихорашиваться в дамскую комнату. Проводив ее взглядом, полным умиления, Антон Ильич полез в карман за кошельком.
Он пошарил рукой в одном кармане, затем в другом, но оба были пусты. Быстро проверив другие свои карманы, он обнаружил лишь несколько купюр на мелкие расходы в кармане пальто. Антон Ильич огляделся вокруг, посмотрел на пол около своего кресла – не обронил ли здесь – но нет, кошелька нигде не было. В глазах у него потемнело, соловьи в душе умолкли, а сердце сжалось от страшной догадки – кошелек он потерял.
Денег, извлеченных из пальто, хватало, чтобы оплатить счет. Дрожащими руками Антон Ильич сунул купюры в книжку и, едва завидев возвращающуюся к столику девушку, помчался в уборную, вне себя от случившегося. Там он снял пиджак, тщательно ощупал его изнутри и снаружи, вывернул карманы брюк и даже проверил кармашек сорочки под свитером, которым никогда не пользовался.
Все, чем располагал Антон Ильич, было: мобильный телефон, паспорт, вложенные в него билеты на поезд, водительское удостоверение, взятое на всякий случай и вставленное в обложку паспорта, под удостоверением – пять сложенных вместе, мятых сторублевых купюр (Антон Ильич всегда держал их рядом с правами на случай штрафа) и билеты на вечерний спектакль.
Рассматривая все это богатство, он вдруг отчетливо вспомнил картину вчерашнего дня: как он собирался в дорогу, как освободил кошелек от ненужных кредитных карточек и визиток, как вытащил из бумажника паспорт и права, чтобы не носить с собой все документы, как дважды проверил, положил ли билеты, и как в этот момент его отвлек зазвонивший телефон и долгий, утомительный разговор, на некоторое время полностью занявший все его мысли. Тогда-то, вероятно, он по растерянности и оставил кошелек лежать на столе. Продолжая размышлять, Антон Ильич понял и то, почему он не обнаружил отсутствие кошелька раньше. В фирменном поезде, выбранным им самим, не пришлось оплачивать ни чай, ни постель, как это было в прежние времена. На столике с белоснежной скатертью, сервированном фарфоровыми чайными принадлежностями, их уже ожидал ужин, упакованный в одноразовые пакеты, и столовые приборы.
Итак, хорошего в этой ситуации было только то, что кошелек, скорее всего, не утерян, а, следовательно, все кредитки, карточки и деньги целы и невредимы. Впрочем, какая от этого польза теперь?
Антон Ильич, изо всех сил сопротивляясь готовому вот-вот нахлынуть на него отчаянию, пытался сообразить, как действовать дальше. Занять деньги? Но у кого? В этом городе у него не было ни друзей, ни знакомых. Честно признаться девушке, что забыл кошелек, и уповать на ее милосердие? Но что она подумает? Стыд и срам! После такого позора о серьезных намерениях можно было забыть. При мысли о серьезных намерениях у Антона Ильича заныло в груди. Больше всего он не хотел ударить в грязь лицом теперь, когда все складывалось так хорошо.
Он расправил сторублевые бумажки и с грустью посмотрел на них. Может ли в наше время мужчина с пятью сотнями рублей в кармане надеяться произвести на даму благоприятное впечатление?
Однако иного выхода не было.
Вспомнив намеченные на сегодня мероприятия и прикинув предстоящие расходы, Антон Ильич решил внести некоторые изменения, которые помогли бы ему сохранить романтику поездки и учесть его новые финансовые возможности. Прежде всего, следовало заменить помпезный Эрмитаж чем-нибудь попроще, к примеру, Русским музеем – заведение не менее значимое по содержанию, но входные билеты туда, несомненно, на порядок дешевле, а добраться до него можно пешком, не тратясь на такси или другой вид транспорта. Вообще, пешие прогулки должны стать девизом сегодняшнего дня, подумал Антон Ильич, благо погода была на его стороне.
Обед он решил не отменять, ибо слишком много было рассказано об изысканной атмосфере "Моцарта", однако заказывать надо будет очень аккуратно, а вот от ужина придется и вовсе отказаться, как и от всяческих чашечек кофе, горячих булочек, сувениров на память и прочих мелочей. Слава богу билеты в театр были при себе, так что культурная программа на вечер оставалась в силе.
Уняв волнение и собрав все свое мужество, Антон Ильич вернулся к столику.
Тут он понял, что, предаваясь размышлениям, совершенно позабыл о времени. Настенька, от которой не укрылось нетерпение, с каким Антон Ильич внезапно переместился в уборную, теперь с неподдельным беспокойством интересовалась его самочувствием, вероятно, по-своему объясняя его долгое отсутствие.
Антон Ильич наслаждался музеем, как только мог.
Экспозиция была поистине великолепна и при других обстоятельствах пробудила бы в его душе трепетный восторг, свойственный всем тонким натурам, случись им очутиться рядом с творениями великих мастеров.
Но сегодня мысли Антона Ильича витали вдалеке от искусства. Правой рукой он беспрестанно поглаживал карман пиджака, в котором лежали бережно сложенные купюры, будто это могло придать ему уверенности в себе. Кляня себя за забывчивость, он повсюду, словно нарочно, встречал доказательства своей несостоятельности, будь то красочные календари с репродукциями картин, продаваемые в фойе, аромат горячего кофе, доносившийся из буфета, или продавец цветов, повстречавшийся им на выходе из музея.
Время медленно подходило к обеду.
В три часа изможденные долгой прогулкой по улицам и мостам, обдуваемым ледяным ветром, они уселись за ожидавший их столик ресторана, счастливые от возможности согреться и передохнуть. Ноги у Антона Ильича гудели. Пальцы рук окоченели от холода и едва сгибались, заледеневшая оправа очков больно давила на переносицу, из носу текло. Давно уже ему не приходилось преодолевать подобные расстояния пешком, да еще в такую стужу, но он бодрился и изо всех сил старался выглядеть беззаботным.
Ничего не подозревающая Настенька радовалась всему как ребенок и не скрывала своих чувств. Все было мило ее влюбленному сердцу – и музей, и картины, и город, и весна, но более всего восхищал ее Антон Ильич – и так состоящий из одних лишь достоинств и оказавшийся к тому же большим знатоком архитектуры и неутомимым путешественником.
Отрекомендовав Настеньке несколько блюд, которые, по мнению Антона Ильича, ей следовало обязательно попробовать, для себя он выбрал жареную картошку за пятьдесят девять рублей да стакан чаю. На изумление в глазах девушки Антон Ильич и рад был бы ответить, что всегда питается столь сдержанно, да вовремя опомнился: не далее чем в прошлую пятницу он пригласил Настеньку на ужин, где та стала свидетельницей его здорового мужского аппетита, подогретого длинным рабочим днем. Помнится, в тот вечер, не наевшись тарелкой мясной солянки и цыпленком с гарниром, он попросил принести пельмени и успокоился только когда съел внушительный кусок торта на десерт. Так что теперь не оставалось ничего иного, как поддержать предположение девушки о временных неисправностях в организме.
– Ак-климатизация… – пробормотал Антон Ильич.
И Настенька понимающе кивнула.
К началу спектакля Антон Ильич основательно проголодался.
На удачу, все представление сопровождалось довольно громкой музыкой, и потому урчание в его животе не доставляло беспокойств никому, кроме него самого – ему никак не удавалось унять мысли о еде и сосредоточиться на сцене. Перед глазами все еще стояло обеденное меню, в голове кружились запахи подрумяненной курочки и дымящейся ухи. Антон Ильич был вынужден признаться самому себе, что первобытная потребность утолить голод напрочь отбивает у него тягу к пище более высокого порядка.
Спектакль оказался длинным и закончился к началу десятого, но все равно до поезда оставалось еще целых полтора часа. Антон Ильич уж и аплодировал, покуда последний артист не скрылся за занавесом, и стоял в очереди в гардероб, и отлучался помыть руки, и перезавязывал шнурки на ботинках, словом, тянул время и так и эдак, пока не настала пора отправляться прямиком на вокзал.
Лишь очутившись в купе, он вздохнул свободно: нескончаемый вечер наконец завершился. На столике их снова ждал чайный сервиз и упаковки продуктов на ужин. Сегодня все это было как нельзя более кстати и выглядело еще привлекательнее, чем вчера.
Едва поезд отошел от перрона, Настенька принялась хлопотать у стола, выкладывая из пакетов булочки, кусочки масла и сыра, паштеты, йогурты и сладости. Антон Ильич заварил чай. Вся эта милая, совместная суета развеселила обоих еще больше, когда Антон Ильич, поддавшись резкому толчку поезда, покачнулся и пролил чай. Оба, смеясь, кинулись вытирать столик, а Настенька, желая достать из сумочки пачку бумажных салфеток, вдруг воскликнула: "Ой, кошелек!"
У Антона Ильича мелькнуло в голове, неужто и у Настеньки пропал кошелек, но в ту же секунду он разглядел в руках девушки… собственный кошелек.
– Про кошелек-то мы забыли! – Радуясь своей находке, воскликнула Настенька.
Антон Ильич так и сел.
– Но откуда… Как он там очутился? – Он не верил своим глазам.
– Как же! Мы же решили спрятать его на ночь! На всякий случай.
– Ах, да… – Теперь Антон Ильич припоминал, что вчера, собираясь ложиться спать, Настенька сообщила ему, что, наученная горьким опытом, все ценные вещи она непременно кладет в сумочку, а сумочку – себе под подушку, и предложила сделать то же ему. Очарованный ее трогательной заботой, Антон Ильич хотел было последовать ее совету, но ни портфеля, ни борсетки у него не было – он специально разложил все по карманам, чтобы путешествовать со свободными руками. Тогда-то, вероятно, он отдал Настеньке на хранение кошелек с деньгами, но почему-то совершенно этого не помнил.
– Вы еще сказали, что готовы вручить мне не только свои деньги, но и гораздо большее, – негромко произнесла Настенька, не оставлявшая надежд всколыхнуть воспоминания вчерашней ночи в голове растерянного Антона Ильича.
– Да-да, это правда, – встрепенулся Антон Ильич. Об этом он как раз не забыл.
Однако как же он не вспомнил о кошельке? Если бы только…
– Но как же Вы?.. – Настеньку осенила та же мысль, и в голове ее пронеслись картинки сегодняшнего дня. Вопрос на лице девушки сменился догадкой.
– Так вот почему…
Антон Ильич молчал.
– Бедненький мой! – Настенька ахнула, всплеснула руками и заключила Антона Ильича в свои объятия.
Только что он обрел в ее глазах еще одно, самое ценное достоинство, против которого не устояла бы ни одна женщина.
Маменька
Женские руки мягко коснулись головы Антона Ильича. На макушке разлилось приятное тепло, запахло чем-то сладким, и тонкие пальчики заскользили по всей голове, от лба до самого затылка, ритмично поглаживая то виски, то уши, затем, аккуратно поддерживая голову, касались шеи и снова двигались ко лбу Антон Ильич блаженствовал. Окутанный ароматной пеной и прикосновениями ласковых рук, он полулежал в кресле, откинув голову и закрыв глаза.
– Может, сегодня масочку попробуем, Антон Ильич?
– Что сделаем?
– Масочку. Чтобы волосы укрепить, кожу головы успокоить, очень хорошая масочка, итальянская…
– Делайте со мной, что хотите, Катенька, – промурлыкал Антон Ильич.
– Да нет, я серьезно…
– И я. Из ваших рук я готов даже съесть эту вашу масочку.
Антон Ильич не лгал. Он мечтал об одном: чтобы это волшебство длилось как можно дольше. И сегодня его мечта вполне могла стать реальностью.