Она сложила зонтик и, выставив руку с ним в мою сторону - на манер оружия, произнесла четко, почти по слогам, совершенно ледяным тоном:
- Ты только что оскорбил не только меня, как китаянку. И не только моих родителей и весь наш древний род. Ты оскорбил всю нашу великую культуру и нацию.
- Послушай…
- Нет, это ты послушай!
Я скис и сник. Лишь уверенность, что прямо сейчас пойду и утоплюсь, давала мне силы дослушать приговор.
- Так вот… - все тем же тоном произнесла Ли Мэй, делая шаг ко мне. - После таких ужасных слов, что ты себе позволил, я думаю, ты сам понимаешь…
Я мало что понимал. Я вообще не соображал, но на всякий случай покорно кивнул.
Неожиданно зонтик мягко стукнул меня по голове.
Я вздрогнул.
Ли Мэй хохотала, то упираясь руками в колени, то распрямляясь и показывая на меня зонтиком.
- Видел бы ты… себя… со стороны… - едва выговаривала она, трясясь от смеха. - Это тебе… за зонтик и цвет лица… чтобы…
Она махнула рукой и продолжила заливаться.
Я стоял, как стоял на Семеновском плацу петрашевец, которому только что отменили смертную казнь. Так и рехнуться недолго… С одним из них, кажется, такое и случилось.
Отсмеялась. Снова взяла меня под руку.
- Неужели ты купился? - спросила, все еще лучась недавним весельем, смешинки так и прыгали в ее глазах.
- С потрохами, - легко признался я.
На берегу озера мы увидели бетонную беседку, выкрашенную в белый цвет. Рядом - подобие крохотной пристани. Пристань пустовала: солнце почти забралось в зенит и здорово пригревало. Зато под крышей беседки, привлеченные тенью и легкой прохладцей от воды, собрались любители народного пения. Два старичка играли на эрху, бодро водя смычком меж двумя струнами. Лицо одного было совершенно непроницаемо, лишь поблескивал в очках отраженный от воды солнечный свет. Второй был поживее: то прикрывал глаза, то вскидывал голову.
Нарядная веселая пенсионерка пела высоким прерывистым голосом.
Слушатели вдоль стен и у входа подпевали ей в особо экспрессивных местах.
- Хочешь послушать? - спросил я Ли Мэй.
Она, прыснув, потащила меня дальше.
- Ты не любишь народных песен? - я деланно удивился. - Но ведь ты так любишь петь!
Поднес кулак ко рту, изображая микрофон. Нарочито высоким голосом воспроизвел один из вчерашних мотивов.
- Ты, кажется, не любитель фольклора, - улыбнулась она. - Это удел стариков.
Я согласился:
- Мои студенты тоже так говорят. Жаль. Лет через тридцать-сорок ваши парки умолкнут.
- Нет, вряд ли. Не знаю почему, но внуки обожают слушать бабушек и дедушек, когда те поют.
Мы стали целоваться - под солнечным светом и легким ветерком. Зонтик Ли Мэй держала на плече, прикрывая нас от взглядов из беседки.
Солнце припекало.
Мы взялись за руки и нырнули в тень хвойной рощицы. Метров через двадцать извилистая тропинка, выложенная неровным камнем, вывела нас на поляну.
Перед нами открылся типичный китайский "уголок здоровья". Раскрашенные в желто-синие тона металлические тренажеры малопонятного мне назначения, какие-то круглые пластиковые щиты - очевидно, массажеры. Узкие брусья и невысокие перекладины.
Почти все снаряды были заняты: на них сидели, стояли, крутились, вращались, их тянули и просто совершали с ними разные замысловатые движения бодрые старички.
Рядом со мной прошел, пыля стоптанными кедами, сутулый дедок в старых трениках и белой майке. Равнодушно взглянул на нас, опустил лысую голову и зашаркал дальше, в сторону брусьев.
Я уже собрался изобразить его походку, а заодно узнать у Ли Мэй, отчего китайцы, и стар и млад, так любят шаркать, но вдруг замер от увиденного.
Дедок, доковыляв до брусьев, уцепился за них и вдруг легко подскочил, вытянув перед собой ноги. Потом несколько раз перевернулся, сделал на руках стойку вниз головой, кувыркнулся опять и уселся на шпагат на одной из перекладин.
- Хэлоу! Хэлоу! - помахал нам рукой спортивного вида седой крепыш в белой обтягивающей футболке и широких черных штанах.
- Пошли отсюда, - сказал я Ли Мэй. - А то сейчас предложит поотжиматься, кто больше…
Но было уже поздно. Крепыш подошел и протянул руку. Я пожал ее. На вид ему было лет шестьдесят, может, и больше - у китайцев трудно определить возраст. Седой зачес, морщинистое лицо, веселые глаза.
Что-то спросил. Я не понял, посмотрел на Ли Мэй.
- Он спрашивает, не хочешь ли ты побороться с ним, - перевела она. - Спрашивает, сколько в тебе килограммов. Говорит, у тебя руки, как у него ноги.
- А в нем сколько?
- Пятьдесят пять, он сказал.
- Скажи ему, что я его боюсь и заранее сдаюсь, хоть и ровно в два раза тяжелее - попросил я. - Я уже вон тем гимнастом впечатлился.
Кивнул в сторону брусьев.
Старик засмеялся.
- Он просит толкнуть его всего один раз. Хочет попробовать, сможет ли устоять на ногах.
Старость надо уважать. Я снял с плеча рюкзак. Передал Ли Мэй.
- Ну ладно… Как думаешь, не опасно?
- Ну что ты… Старики тут часто занимаются борьбой.
"Надеюсь, по яйцам он мне не заедет" - подумал я.
Мы вышли на ровную земляную площадку. Встали в полуметре друг от друга.
Старик улыбнулся и показал - давай. Я шагнул, вскинув руку. И налетел на собравшихся зрителей: старика передо мной не было. Обернулся и увидел его, стоявшего в расслабленной позе, спиной ко мне. Я бросился в сторону резвого дедушки снова, на этот раз внимательно следя за его движениями и растопырив напряженные руки, но все равно не успел понять, почему подломился в коленях и полетел вниз. Впрочем, упасть старик мне не дал - подставил руку. Мне показалось, я ударился о ручку деревянного кресла.
Зрители оживленно залопотали. Старик что-то громко возвестил и все загалдели еще пуще. Стыд поражения боролся во мне с закипавшей злостью.
Ли Мэй вдруг захлопала в ладоши.
- Он говорит, ты очень достойный противник! - радостно перевела она.
- Скажи ему, приятно было познакомиться.
Я забрал свой рюкзак. Да уж… Хороший урок старик задал. Толкнешь такого на улице - и не заметишь, как в мусорном баке окажешься. Правильно говорят: старость надо уважать.
- Он приглашает тебя на тренировки, - добавила Ли Мэй. - Ты ему понравился.
- Вот это-то и пугает… Будет колотить меня почем зря…
Я всерьез опасался, что в следующий раз на мне опробуют нунчаку или секретные приемы Шаолиня.
Мы раскланялись со стариком-крепышом, пожали друг другу руки и выставили каждый по большому пальцу: оk! И я поспешил убраться с площадки, пока какая-нибудь бабушка, лихо тягавшая ручки тренажера "наездник", не предложила мне посоревноваться на скорость.
Смеясь, мы забрались на пригорок и начали целоваться возле огромного валуна с красными иероглифами, но были атакованы мелкой кусачей мошкарой - особенно досталось голым ногам Ли Мэй.
Почти бегом, прыгая по плоским камням, спустились вниз, на вымощенную плиткой площадь, все свободное пространство которой было занято танцующими. Из внушительных колонок гремело попурри восьмидесятых. Танцевали парами, в основном - вальсируя, или просто репетируя движения неизвестных мне плясок.
Вокруг некоторых деревьев, на круговых скамьях, резались в карты и мацзян шумные мужские компании. Там же виднелись трехколесные мотоциклы: инвалиды-картежники прямо с сидений шлепали картами по скамье. Перед очередным ходом они выгибались и заносили руку с картой, точно шашку для лихого удара - как заправские кубанские казаки.
В стороне от азартных игроков, растянув между столбиков сетку, сражались в бадминтон две команды - похоже, семейные пары. Сквозь музыку я слышал характерное "тон!", "тон!" (воланчик встречался с ракеткой) и выкрики при ударах. Скорость игры была невероятной.
Недалеко от площади зеленел обширный газон. Народ группками сидел на траве, укрывшись от солнца зонтиками и легкими тентами, трапезничал, копошась в бумажных пакетах и коробочках из "Макдональдса". Между сидящими, задрав голову к небу и вращая катушки с леской, расхаживали любители воздушных змеев: воздух над газоном пестрел хвостами летучих гадов.
- О чем ты задумался?
Ли Мэй озабоченно заглянула мне в лицо.
Я разглядывал площадь.
- У нас, когда народ отдыхает, все больше пьет. А у вас в парке - ни одного пьяного. Танцуют. Поют. В бадминтон играют. Мне непонятно, почему…
- Ну, понять можно, только попробовав, - вдруг сказала она, качнув головой и поведя плечами. - Нравится музыка? Хочешь, а? Давай!
Из колонок, сменив "АВВА", раздалась залихватская ламбада.
- Что? Танцевать?
- Конечно! Ну, давай!
Пританцовывая, Ли Мэй взяла меня за руки, отступила назад.
Я продолжал упираться. Не переставая ступать ногами в такт музыке и вращая бедрами - я сходил с ума от ее движений! - Ли Мэй тянула меня к танцующим.
- Давай же! Ну! - белоснежно вспыхнула ее улыбка. - Что с тобой?
Проклиная все на свете, поддался и сделал несколько старательных па. Тут же высвободился, вернулся на место.
- Ты совсем не умеешь танцевать! - искренне изумилась Ли Мэй. - Не огорчайся! Я тебя обязательно научу!
Я вздохнул.
Сегодня явно не мой день.
День Позора.
Сначала я повелся, как дитя, на ее шутку и получил зонтиком, потом меня чуть не побил дедушка на поляне, и вот теперь апофеоз - полное фиаско с танцами.
А ведь еще утром я упивался собственной силой…
- Ты знаешь… - обвила она мою шею руками, пригнула к себе, приблизила лицо вплотную, так что наши носы и губы почти касались друг друга. - Я тебя сегодня узнала другим. Поэтому люблю все больше и больше…
白酒
Водка
…Все больше ощущаю желание отлить. Покуриваю и наблюдаю за качающейся на волнах пластиковой канистрой - ее пытается подцепить багром и затащить в лодку загорелый дочерна, а может, просто грязный полуголый человек в закатанных до колен синих штанах.
Удивительная страна. Ничто здесь не останется бесхозным. Не пропадает без присмотра.
Быть может, и я, дрейфующий непонятно куда - как букет в проруби, как эта вот канистра по грязной воде, - кому-нибудь пригожусь. Или просто свалюсь по пьяни в речку, и меня вот так же багром будут вылавливать с полицейского катера…
Вдруг понимаю, что мое похмелье прошло. Выпитое натощак пиво не просто смыло его, но поволокло меня в пучину нового опьянения. Попробовал бы сейчас кто-нибудь подцепить меня багром…
Вздрагиваю от тычка в бок.
Ну конечно. Попрошайка - неопределенного возраста дед, с котомкой через плечо. Чем-то, как и многие его коллеги тут, неуловимо напоминает опустившегося Солженицына: та же лысина поперек головы, тот же прищур глаз.
Я делю попрошаек на две основные категории. "Сесеки" и "челобитники". Первые цепляются к вам у автобусных остановок, у входа в парк и на перекрестках, протягивая стаканчик с мелочью и приговаривая: "се-се, се-се!" Последние исповедуют пассивный путь обогащения. Завернутые в лохмотья, лежат ничком в подземном переходе, методично стукаясь башкой об пол. Есть еще интеллигентного вида очкарики, в костюмах и с портфелями: те сидят перед громоздкими "дацзыбао", написанными мелом на асфальте. В иероглифах я не силен, но там что-то про неудавшийся бизнес, голодную семью и отсутствие средств вернуться домой. Иногда попадается женщина с ребенком. Такие чаще не побираются, а продают порнушные диски, то есть работают. Я покупаю у них хуанпянь, так они называют порнуху. Порнуха обычно отвратного качества, в основном азиатская. Скучная, с уродливыми актерами, но я все равно покупаю.
Наглый "сесека" сует мне под нос пластиковый стакан. В стакане несколько цзяо. "Сесека" встряхивает мелочь.
Не отстанет, если не принять мер.
Действенных мер всего две. Выбить у него стаканчик из рук, чтобы вся его выручка разлетелась веером, или удалиться скорым шагом. Слова и жесты на попрошаек не действуют. Ни покачивание головой, ни объяснения, что денег нет, ни даже угроза кулаком. Попрошайки в Шанхае настырны. Никто их тут не бьет и не гоняет.
Неожиданно для самого себя отпихиваю "сесеку" локтем. Расстегиваю ширинку и принимаюсь мочиться на парапет, стараясь не забрызгать свои светлые штаны.
"Сесека" таращит глаза. Стаканчик в его руке замирает.
Я делаю движение в его сторону, струя довольно резвая. Попрошайка пятится. Бормочет что-то и удаляется, оглядываясь через каждую пару шагов.
Проезжают несколько человек на скутерах и велосипедах. Выворачивая головы, с любопытством наблюдают сцену.
Перехожу дорогу, иду в сторону автострады. Где-то там должен быть магазин.
Главное - не разгоняться. Пиво на жаре может разморить в два счета. Будешь потом бродить по району с осоловелыми глазами и отвисшим бурдюком живота. Самый верный способ не раскиснуть - осадить пивной дурман водкой. Водка бодрит, проясняет голову.
Конечно, за "Столичной" или "Абсолютом" я не поеду. Тащиться в "Careefour" за импортной бутылкой мне лень. Да и что потом делать с целым литром бухла?.. Ведь главное - не разгоняться. Вечером, в крайнем случае, завтра утром, все же надо проверить тесты и сдать их в учебную часть. Я единственный, кто подвел: мистер У, седоватый китаец, замдекана, уже извел меня своими звонками.
Не складываются у нас отношения.
В магазине я беру стаканчик водки "Шэнсянь". Обычный стеклянный стакан с изображением двух рыбок, закрытый пластиковой крышкой. Для герметичности крышка обмотана чем-то вроде скотча. Сто пятьдесят граммов вонючей водки. Залпом ее пить невозможно, только вдогонку пиву. Прикупаю две бутылки "Харбина", светлого, освежающего.
На лавочке неподалеку, под сигарету, выпиваю.
Настроение улучшается.
Самое важное - удержать дрянное пойло внутри. Пиво - хороший помощник, настоящий "толкач".
О китайской водке можно рассуждать долго. Я даже среди русских встречал поклонников местного бухла. Хотя уверен, по большому счету это все выпендреж. Такое дерьмо разве может нравиться…
На вкус и запах, вся здешняя водка напоминает просроченный одеколон "Саша" вперемешку с духами "Красная Москва". В армии одеколон пить доводилось - рутинно, "фурик" на двоих, "под рукав". Надо только тип парфюма знать. Чтобы мы не потравились, замполит напоминал, какие литеры на этикетках означают, что вариант "питьевой", а каких надо остерегаться. Китайскую крепкую бесцветную жидкость я пробовал не раз и скажу: уж лучше одеколон "Саша"! Да где ж его взять…
Пью что есть.
На полках магазинов, на почетном месте выставлены дорогие сорта, в подарочных коробках с красным и золотым - "маотай". Пониже, у пола - пластиковые сосуды со странными пробками, наподобие детских сосок. В частных магазинчиках попадается водка в стеклянной таре, с криво налепленной блеклой этикеткой. Есть "йогурты" - я только что принял один. Бывают "фуфырики", похожие на аптечные пузырьки. Встречаются даже и баклажки на несколько литров.
По-китайски такое бухло, называется незатейливо, байцзю - "белое спиртное". Крепость его разная: слабое пойло - градусов тридцать пять, а есть и пятьдесят шесть и шестьдесят пять.
Нормально.
Китайская водка тяжело идет, но хорошо ложится. Пить ее можно и нужно теплой. Маслянистая, сивушная, вонючая - она расслабляет, настраивает на благодушие. Даже под пиво.
Потому-то я ее и пью…
初爱
Влюбленность
…Первый опыт питья байцзю я получил, как ни странно, с Ли Мэй.
Мы встречались уже около месяца. Гуляли по кампусу, по вечерам целовались в кипарисовой рощице у ручья. Ходили по ресторанам - она учила меня разбираться в меню и заказывать блюда.
- Моя сестра выходит замуж, - сказала она как-то раз за обедом.
- У тебя есть сестра? Ты никогда не говорила.
- Двоюродная. Ей двадцать шесть.
- Поздравь ее от меня.
- Ты сам можешь это сделать. Она приглашает тебя на свадьбу.
- Меня?
Палочки чуть не выпали из моих рук.
- Ну да.
- Да ведь мы совсем не знакомы.
- Неважно: я - ее сестра, ты - мой парень.
- Но…
- В субботу, в ресторане, на Нанкинлу.
- О чем ты говоришь… Сегодня… Погоди, сегодня - четверг. Это что - послезавтра?
Радостно кивнула.
- Нет, я не могу. Во-первых, мы с Ласом уже договорились идти в ирландский паб… Ну, хорошо, это можно отменить. Но у меня, ни рубашки, ни галстука, ни обуви - ничего подходящего нет… Не в джинсах же идти…
Недоуменно пожала плечами.
- Почему нет? Иди в чем хочешь. Ты же не жених.
- Хм… допустим. Хорошо. Ну а подарок мне, когда искать? И что вообще дарить?
Помахала тонкой ладонью.
- Ничего не надо. Я купила им уже.
- И что же?
- Стельки для обуви, с красивой вышивкой.
Я засмеялся. Так, что со столиков по соседству с любопытством поглядели на нас. Трясся, вытирал глаза и не мог остановиться.
Ли Мэй непонимающе улыбалась. Разглядывала меня.
- Что? - спросила она, когда мне кое-как удалось затихнуть.
- Не обращай внимания… И это - нормальный подарок?
- Конечно. На память.
Я настоял на подарке от себя. Ли Мэй сказала, что можно просто деньгами, в красном конверте. Главное - чтобы четное число было. Сумма ведь для двоих.
- Скажи, а ты когда узнала про свадьбу? - спросил, провожая ее до общежития.
- Два… нет, почти три месяца назад. А что?
- Ну, хорошо, что не сказала мне об этом завтра, или в субботу после обеда.
Сердиться я даже не думал. Во-первых, я любил ее, а во-вторых, она была китаянкой. Во многом не очень типичной, но все же - китаянкой. Как принято делать тут дела, я уже давно был в курсе. Студенты, которых я за неделю до экзамена спрашивал, нет ли у них вопросов по пройденному материалу, отнекивались и отмалчивались, но зато в воскресенье утром, часов в семь, начинали звонить и вовсю задавать вопросы, потому что завтра - понедельник, экзамен. Проверить перевод коллеги-китайцы меня просили исключительно "сейчас и срочно", потому что их уже где-то с нетерпением ждут. При этом даже не спрашивали, есть ли у меня время прямо "сейчас" и никогда заранее не предупреждали о возможной работе. Спрашивать китайца в январе о планах на апрель - бесполезно. Для него это так далеко, что попросту не существует. Вот в конце марта - другое дело. О будущем китайцы имеют представление, схожее с детьми лет трех-четырех: завтра - относительно понятно, значит "не сейчас"; послезавтра - что-то неясное, расплывчатое и далекое; ну а "на следующей неделе" означает "в дальнем неизвестном будущем", о котором нечего и думать.
Суббота.
Я стоял на главной площади кампуса, возле памятника Мао.