- Но я умею только петь, а говорить - совсем чуть-чуть. Только то, что выучила из аниме, - пояснила она, выбирая новый клип.
- Кстати, кое-кто обещал мне спеть "Подмосковные вечера", - напомнил я ей.
Она оторвалась от монитора, взглянула из-под челки:
- О боже… Ты и впрямь все помнишь.
- Я же…
- Лаоши-и-и! - протянула она, передразнивая и меня и себя. - Ну, хорошо. Только это старая песня. Сейчас поищу…
Тонкие пальцы забегали по дисплею.
- Послушай, я хотел узнать, - сказал я, пользуясь паузой. - А почему, пока мы тут сидим, к окошку в двери уже раз пять, наверное, подходили служащие и смотрели?
- Ну… это всегда так. Чтобы… - Она явно смутилась. - Некоторые могут заниматься тут чем-то неприличным, а по правилам - нельзя. Вот и проверяют.
- Неприличным - это чем?
Я изобразил непонимание.
- Не разыгрывай меня. Ты же прекрасно понимаешь, чем.
В эту минуту за окошком промелькнул очередной служащий. Приблизив лицо вплотную к стеклу, всмотрелся и отошел.
- Вот, нашла!
Ли Мэй вопросительно посмотрела на меня.
- Правда, хочешь послушать?
Я кивнул.
К моему удивлению, на экране появились силуэты разведенного Дворцового моста и шпиль Петропавловки на фоне сиреневого вечернего неба.
Заиграла знакомая мелодия, побежала полоска, закрашивая иероглифы синим. Я узнавал виды Петербурга, перемешанные с московскими: Зимний, Кремль, фонтаны Петергофа, храм Василия Блаженного, Спас на Крови, Большой театр…
Ли Мэй старательно пела по-китайски, с интересом глядя на экран.
По моим расчетам, с минуты на минуту к нам в окно должны были снова заглянуть. Я поднялся, подошел вплотную к двери и вжался лицом в стекло, так, чтобы нос задрался на манер свиного пятачка. Услышал, как озадаченно сбилась с мелодии Ли Мэй, но все же продолжила петь.
Расчет оправдался: не простоял я и минуты, как с другой стороны узкого окна показался белый силуэт служащего. Машинально он приник к стеклу, пытаясь заглянуть к нам, но все, что смог увидать, была сплющенная физиономия лаовая. Не знаю, закричал ли он, но отшатнулся резво, аж подпрыгнул.
Я отбежал к дивану и уселся, как ни в чем не бывало. Спустя пару секунд к нам в дверь постучали и зашли сразу два работника. Ли Мэй бросила микрофон на диван и, хлопая себя по коленям, хохотала, сквозь смех, извиняясь перед персоналом.
Служащие, покивав, исчезли.
- Я уж начал думать, они нас выгонят.
Я обнял Ли Мэй, поцеловал в шею.
Она шутливо оттолкнула меня.
- А ты, оказывается, хулиган.
- Да, я такой, - напустив побольше самодовольства, важно кивнул я. - Не знаю, как там насчет Льва и кому с ним тяжело, но вот с хулиганом тебе придется повозиться, перевоспитывая.
- Ну, нет… Если твоя мама не справилась, то куда уж мне… Скажи, а на уроках своих ты тоже хулиганишь? Или там ты другой - в костюме, рубашке, при галстуке? Может, даже в очках?
- Да, на урок я надеваю строгий костюм, очки, еще для солидности - накладные лысину и живот. И прицепляю бороду, как у Маркса, мы же с ним одного зодиакального знака. Правда, сейчас борода висит на балконе, проветривается. И там, кажется, поселились ласточки и мыши… Смотри, они к нам до сих пор не заглянули после этого, - кивнул я на дверь.
- Ты их напугал, у них стресс.
Ли Мэй взглянула на часы.
- Пора. Я уже и напелась и насмеялась. Надо ехать в кампус.
Я взял ее за руку.
- Постой.
- Что? - насторожилась она.
- У тебя чудесный голос. Мне действительно нравится, когда ты поешь.
- Я не верю тебе!
Весело тряхнула челкой.
- Ты врун и хулиган. Ты же говорил, что ненавидишь караоке.
- Это я тогда врал. А сейчас - говорю правду.
Перед моим носом задвигался, будто маятник метронома, ее указательный палец.
- Нет уж, товарищ Мао, на этот раз ты меня не проведешь.
Вдруг она посерьезнела.
- А вообще… Я бы хотела, чтобы ты меня не обманывал, даже в шутку. Ведь я китаянка, а значит, очень наивная и доверчивая девушка. У нас принято верить мужчине…
На этот раз уже я изобразил пальцем движение метронома.
- Даже не пытайся меня на это купить. Я все же не турист и несколько лет прожил в Китае.
Мы оба рассмеялись.
- И все же… Скажи, ты действительно любишь меня?
- Да. Я люблю тебя. Хочешь, скажу тебя по-китайски?
Она кивнула.
- Во ай ни.
Ли Мэй порывисто обняла меня. Поцеловала.
Наконец - сама. Первая.
Обратно мы решили добираться на метро - оказалось, по наземке тут по прямой всего несколько станций.
Рассказал Ли Мэй о московском метро - шумном и старом, но романтичном.
- Почему? - удивилась она.
Мы как раз ступили на эскалатор и поднимались, стоя на одной ступеньке. Можно было бы сказать "плечом к плечу", но она была значительно ниже.
- Встань чуть повыше, - попросил я Ли Мэй.
Она шагнула. Взял ее за талию и развернул к себе. Поцеловал. Тут же повернул обратно - подъем закончился.
- Удобно? - подмигнул ей.
Довольно кивнула.
- Только у нас, в Москве, эти лестницы бывают длинные-предлинные. На несколько минут точно хватает. Поэтому влюбленные не теряют времени даром…
На секунду я погрустнел. Ли Мэй мгновенно заметила.
- Ты в порядке? Что случилось?
Заглянула мне в лицо.
- Да все хорошо… Просто жаль, что день закончился.
Говорить ей о том, что мне некстати вспомнился длинный эскалатор на "Тимирязевской", я не стал. Инку, когда только начали встречаться и не жили еще вместе, провожать было неудобно - от метро до ее дома всего пара минут ходьбы, не нацелуешься. Если ее мать углядывала нас в окно - а женщина она была зоркая! - непременно выходила в подъезд, а то и на улицу. Инкиной матери я побаивался: она работала водителем трамвая и запросто, в одиночку, могла тягать трамвайную сцепную железяку.
Зато на эскалаторе мы своего не упускали… Аж губы опухали…
- Но ведь мы увидимся. Я два дня буду занята, а на выходных - полностью твоя!
Светлая радость мягко стукнула в сердце, прошлась по нему, разогнав тени прошлого.
"Полностью твоя".
Какие эскалаторы?.. Нам, влюбленным, постелены все земные поля. Чтобы петь - во сне и наяву.
Я дышу. Я живу. Я люблю.
Раздались трели свистков - смотрители станции, пожилые дядьки в серой форме с повязками на рукавах, предупреждали о прибытии поезда…
…Вечерний кампус порадовал малолюдностью. Лишь на площади перед входом, как всегда, шла суета: раздвигали толпу желтые, зеленые, красные такси, копались в лотках с дисками студенты, суетились охранники.
Мы дошагали до середины кампуса.
Едва различимо серел монумент Мао.
- У нас было прекрасное свидание… - Ли Мэй прижалась губами к моему плечу, голос ее звучал глухо. - Я так волновалась утром…
Знала бы она, как волновался я…
- Жаль, что уже пора. Общежитие закрывают в одиннадцать.
- Еще куча времени!
Я взглянул на часы.
- Оно пролетит, я не замечу и опоздаю. И меня не впустят до утра.
Я решился.
- Хочешь, пойдем ко мне.
Она не ответила, но я почувствовал, как напряглись ее плечи, и застыла спина.
- Извини… - дернула она ремешок своей сумочки. - Мне действительно пора.
Аккуратно высвободилась и торопливо, почти бегом, скрылась в боковой, едва освещенной аллее.
Я догнал ее, осторожно тронул за руку.
- Извини… Я не то имел в виду…
В темноте я почти не видел ее лица.
- Ну что ты, все в порядке. Я просто не могу привыкнуть…
Она подалась ко мне.
Под звон комаров и мерное поскрипывание какого-то ночного жука мы процеловались минут пять.
- Все, я побежала! - снова вывернулась она из моих рук. - Во ай ни.
- Во ай ни.
Стук каблучков…
Я остался в темноте один.
Огляделся.
Влажный мрак и тишина, если не считать скрипучих трелей.
Возле моего лица плавно покачивалась черная лапа невысокой пальмы. Задрав голову, я увидел зубчатую гряду макушек кипарисов и беззвездное небо.
Пахло чуть застоявшейся водой.
"Темные аллеи какие-то…"
Щелкнул зажигалкой, сделав пламя посильнее.
Осветился лишь пятачок под ногами, я даже разглядел рисунок на плитах - две птицы, не то цапли, не то журавли, сплелись в круг наподобие символа "инь-ян".
Зажигалка моя раскалилась, обожгла пальцы. Огонек погас. Темнота вокруг стала совсем непроглядной.
В субботу утром я занимался в пустом по случаю выходного дня спортзале. Чуть позже набежит народ, займет беговые дорожки, рассядется по скамьям для жимов - попивать чай и болтать. Заиграет умиротворяющая музыка, тягучая и сладкая китайская попса, и занимающиеся начнут с удовольствием подпевать на весь зал тонкими голосами. Пока же было мое время, и я старался не терять его даром. Нанизывал на гриф штанги пахучие, прорезиненные "блины" - красные двадцатипятки, желтые двадцатки, синие пятнашки. Укладывался на скамью. Проводил ладонями по шероховатому грифу. Выжимал раз за разом, чувствуя бушевавшую во мне волну силы и радости.
Добавил пару черных десятикилограммовых дисков. Еще подход. И еще один. Легкая эйфория от собственной мощи кружила голову… Заглянул менеджер Ван - поджарый и смуглый парень лет тридцати. Посчитал вес на штанге, довольно кивнул.
- Сегодня твой рекорд, да? - спросил по-английски.
Я вытер лицо полотенцем.
- На пять килограммов, мужик. Ты за всеми успеваешь следить?
- Работа такая!
Ван сделал ответственное лицо.
- Такие, как ты, у нас в зале нечасто бывают.
- Ну, так дай мне скидку. Буду вам рекламой, а с тебя - бесплатный абонемент на следующий год.
Ван хитро рассмеялся:
- Осилишь двести - тогда поговорим.
- Ловлю на слове, - подмигнул я ему. - Ну-ка, скажи мне, для бодрости… Помнишь, учил тебя?
Ван вздохнул и наморщил лоб. Старательно выговорил:
- Тлабота, негыла, соце ишоу высако!
Я засмеялся.
Ван почесал подбородок:
- Не понимаю, как ты говоришь на таком языке. Кстати, что это значит?
- Это такой лозунг. О трудовой дисциплине.
- Тогда работай!
Ван хлопнул меня по плечу.
- Я потом научу тебя китайским лозунгам.
- Нет, хватит работы на сегодня. У меня еще свидание днем.
Ван оживился и учинил настоящий допрос:
- Неужели? С иностранкой? Или она китаянка? Где познакомился? Хороша? А подруга есть у нее, одинокая?
- Э, э, э!.. - осадил его. - Иди работай.
Смеясь и напевая что-то, Ван направился в зал йоги.
Гудели потолочные вентиляторы, в окна бил яркий солнечный свет, доносилась музыка с площадки возле зала - непременный атрибут китайского утра, тем более в парке.
В раздевалке услышал знакомую мелодию: ревела моя "Nokla". Подбежал к шкафчику, распахнул дверцу, схватил трубку.
"Ли Мэй вызывает" - обрадовала надпись.
- Да!
- Привет! - бодрый голос. - Ты где?
- В парке.
- Хм… Гуляешь?
- Тут фитнес-центр, прямо в парке.
- Это через речку который?
- Да.
- Долго еще будешь там?
- Закончил уже.
- Подождешь меня? Хочу посмотреть.
- В другой раз, хорошо? Давай лучше у входа встретимся. Погуляем.
- Давай. Я уже позавтракала. Через полчаса буду. Бай-бай!
На площади перед входом в парк было не протолкнуться. Ослабевая лишь на минуты, когда светофор над ближайшим проспектом загорался для пешеходов красным, людской поток валил к арочным воротам с темно-серыми львами. Семьями, группами, поодиночке и парами. Ковыляли пенсионеры, размахивали сцепленными в "замок" руками влюбленные. По-хозяйски властными жестами, покрикивая, руководили своими семействами деловые отцы. Дети, уже перепачканные мороженым, носились под ногами взрослых или восседали в колясках. Из кресел на колесах отрешенно смотрели на мир потемневшие от времени старики, даже по жаре укрытые пледом, - их катили не то родственники, не то сиделки.
Высоко вскидывая колени, в ворота вбежали два лаовая, с лицами пожилых и разумных сайгаков, с налобными повязками, оба в ярких трико. Этих я знал: побегав по парку, они потом часа два будут упражняться в спортзале, подчеркнуто заботливо страхуя друг друга. Голландцы, обоим за сорок, ближе к пятидесяти. Я был убежден, что это парочка гомосексуалистов. Ван тоже так считал, но относился к ним терпимо. Впрочем, у него работа такая.
Время от времени тарахтели трехколесные мотоциклы - единственный транспорт, которому разрешено заезжать в парк, на нем ездят самостоятельные, активные инвалиды. Правда, рожи у седоков попадались такие, что я невольно вспоминал Моргунова в "Операции "Ы" и его вопль: "Где этот чертов инвалид?!"
Чуть в стороне от входа, собрав толпу любопытных, пенсионеры широкими кистями выводили на плитах площади иероглифы. Кисти они обмакивали в ведерко с обычной водой.
Жизнь такой каллиграфии под шанхайским солнцем - мимолетна. В этом мастера вместе со зрителями и находят особую прелесть. Меня всегда удивляло, что чуть ли не половина зрителей - смуглые, плохо одетые, явно деревенского вида и почти наверняка неграмотные приезжие. Торговцы, рабочие, обслуга… В выходной день они одевались получше, кто как мог, и шли с утра погулять в парке. Первое зрелище поджидало их прямо у входа - движения влажной кисти по серому камню, символы-образы, живущие столь коротко…
Между тележками с сахарной ватой и продавцами воздушных шариков бродила огромная пузатая курица в резиновых сапогах - раздавала рекламные буклеты KFC. Коротая время, я пробовал разглядеть, кто внутри дурацкого костюма, парень или девушка. Заметив мой интерес, курица засеменила вперед.
Рука в белой матерчатой перчатке, скрывавшаяся под одним из крыльев, протянула мне яркую бумажку. Я принялся скорее всматриваться в текст, чем вчитываться. Угадывал, выхватывал знакомые отдельные иероглифы и целые сочетания. Чтение китайского текста утомляет намного меньше, чем попытка его воспринять на слух. У каждого иероглифа своя и только своя форма, а звуки зависят от тонов, да и произносят их - как вздумается. Китайцы сами друг друга часто не понимают, и тогда принимаются рисовать пальцами в воздухе или на ладони нужный иероглиф.
- Упражняешься? - раздался сбоку веселый голос.
Так захватило дух, что чуть не выронил бумажку. Скомкал ее, сунул в карман.
Мы поцеловались. Обнялись.
На Ли Мэй была полудетская розовая футболка с белым Снуппи. Такой же розовый зонтик, только с голубыми цветочками, бросал призрачную, но все же тень на ее распущенные волосы. Косметики я не разглядел, разве что едва заметно подведенные глаза.
Я оглядел ноги Ли Мэй - в джинсовых шортах и новых босоножках на высоком каблуке.
- Уверена, что гулять по парку на каблуках - самое оно? - с сомнением спросил я Ли Мэй.
- Вполне, - ответила она. - Да и с тобой мне так удобнее.
Я закинул на плечо рюкзак с тренировочной формой.
- Ну, пошли?
Взяла меня под руку.
Я кивнул в сторону каллиграфов:
- Хочу научиться, как они. Тоже буду рисовать по утрам. Думаю, вокруг меня народу побольше соберется.
- Иероглифы не рисуют. Их пишут.
- Да ну?
По центральной аллее, мимо клумб и танцующих под "музыку" пенсионеров, мы зашагали к небольшому озеру. Я старался приноровиться к шагам Ли Мэй: отвык ходить с кем-либо под руку, то и дело сбивался на привычную медвежью развалку, стыдясь своей неуклюжести и громоздкости.
Взгляд мой остановился на одном из рекламных щитов вдоль аллеи. Среди белоснежек, микки маусов, гуфи и прочих диснеевских дональдов в глаза мне бросился постер из мультфильма "Красавица и Чудовище". Я вздохнул, утешая себя счастливым концом этой истории.
- Любишь мультфильмы? - вдруг спросила Ли Мэй.
- Нет, - вздрогнул я. - Американские - точно нет.
- Я тоже. Вот японские - другое дело. До сих пор смотрю.
На мой взгляд, японская анимация - безумие чистой воды, к тому же плохо нарисованное, но я не стал делиться этим ценным наблюдением с Ли Мэй.
Лазурно-золотистый купол неба сиял над нами.
Ли Мэй то складывала зонт в тени ветвей деревьев, то раскрывала опять, едва мы выходили на мостик через ручей или на открытую часть дороги.
Я подтрунивал над ней и китаянками вообще, над их любовью к белой коже, солнцебоязнью и страстью к всевозможным отбеливателям - кремам, мылам, гелям…
Ли Мэй вдруг сложила зонтик и решительно зацокала по плитам дорожки к ближайшей урне в виде пингвина.
Я едва успел спасти зонтик из распахнутого клюва жестяной птицы.
- Ну, я же просто шутил… У меня в стране считают, что человек с белым лицом - нездоровый, больной. Под зонтиком надо ходить, только когда дождь.
- Тебе смешно, - отвечала она, оглядываясь. - Вон, посмотри!
Ли Мэй кивнула в сторону скамеек. Возле них я увидел невысокую, очень смуглую работницу в синем комбинезоне и остроконечной соломенной шляпе. Она вытряхивала мусор из урны в большой блестящий черный мешок.
- Это вам, европейцам, солнце кажется полезным, а загар - красивым. Но на самом деле темная кожа - признак низшего сословия.
Я подумал о заполонивших Москву смуглолицых гастарбайтерах. Из солидарности с китайской аристократией согласился.
- А ты, из какого сословия? - спросил я Ли Мэй.
- По материнской линии - у нас древний род. Наша фамилия была Сыма. Если ты заметил, у китайцев односложные фамилии, а эта - из двух слогов, большая редкость. Лишь у некоторых старинных родов сохранилось такое. В нашем - было много крупных чиновников, при разных династиях.
- А куда же девалась ваша фамилия потом? Почему сейчас "Ли"?
- Во времена Мао родственники поменяли, опасно было. Да и сыновей больше не появлялось, одни девочки, а фамилия передается по мужу.
- Ну и хорошо. А то мне пришлось бы звать тебя Симой, есть такое имя. Симона.
- Красивое имя.
"Нет уж, - подумал я, - пусть этим именем восхищаются мужья одесских тетушек".
- Все же хорошо, что ты у меня Цветок Сливы.
- А что означает твое имя? Не китайское, а родное. Есть значение? - спросила Ли Мэй из-под зонтика - мы опять поднимались по мостику.
Чуть впереди кусты и деревья поредели, и сквозь них, за изгибом дорожки, блестела водная гладь.
- Понятия не имею.
- Никогда не интересовался у родителей?
Она даже остановилась и откинула зонт.
Пожал плечами.
- Я не особо верю во все эти "судьба и имя". Обычные предрассудки. Хочешь, расскажу одну шутку?
- Давай.
- Только обещай, что нормально воспримешь.
- А в чем дело?
- Это про то, как китайцы имена детям дают.
- О, это интересно. Давай, конечно.
- Китайцы, чтобы не морочить голову над именем, просто бросают с каменистого пригорка железный таз или сковородку. И слушают, какие звуки получаются. Гон-бам-цун-дон-цан! Так ребенка и называ…
Я осекся.
Лицо Ли Мэй помертвело. Губы сжались в полоску.
- Я предупреждал… - промямлил я.